Служанка

Касания человека, издевающегося над ним, человека, придумавшего всю эту садистскую затею, оказываются неожиданно… мягкими. Длинные и широкие пальцы Ивана перебирают тонкие пряди волос на затылке его служанки – торопливо, едва касаясь, будто их обладатель делает это машинально. Словно пальцы верующего, теребящего чётки. Словно эти пальцы никогда не сжимали в руках крана, кнута, ремня… Что там еще хранится у России в шкафчике у кровати?.. Пальцы мягкого, заботливого человека. Литва поднимает глаза, желая удостовериться, что перед ним все еще Россия. Да, это он. И нет в его улыбке и глазах ни следа той ласки, что пара минут назад была в его движениях. - Продолжай, мать твою! Продолжай, кому говорят! Голос Брагинского больше похож на рык, и Торис, испугавшись, вздрагивает и, продолжает, дрожа всем телом. Стоя на коленях у оббитого красной тканью кресла, больше похожего на старый трон, касаясь обнаженными плечами грубой ткани российских штанов, он чувствует себя ужасно безвольным, раздавленным. Раздавленным отношением этого человека к нему и его жестокими игрушками, поначалу приносившими Литве ручейки крови по внутренним сторонам бедер да дрожь по всему телу, даже спустя нескольких суток после очередной экзекуции. Но как известно, человек привыкает ко всему, вот и Лоринайтис привык к своему незавидному положению используемой собачонки. России кажется, что служанка недостаточно старательна, и он дергает Литву за волосы. Тот пытается, пытается как может, пытается одновременно держать себя в руках и сделать господину приятно, как бы тяжело ему, собачонке, сейчас ни было. И у него получается. Литва жалко отползает, не смея стереть белую жидкость с лица. Мысль о том, что ему придется касаться ее, вызывает в нем отвращение и приступ тихого нервного смеха. Но раздается голос его мучителя, Торис тут же давится смехом, и с его влажных губ срывается звук, больше похожий на кашель. - Хорошо. А теперь спусти чулочки, если не хочешь их запачкать.