Ты - мой свет.

В твоей квартире всегда темно. Шторы цвета мокрого асфальта плотно задернуты, стены из чёрных резных панелей, тёмный паркет, чёрная мебель. В ванной всегда темно, лишь светлые огоньки чёрных свечек спасают от мрака. Это как в детской страшилке: в чёрной-чёрной квартире, в чёрной-чёрной комнате... Когда я впервые зашёл сюда, то панически испугался того, что чернота затянет меня. Но ты был рядом. Тёмный снаружи, поначалу даже тёмный внутри, я только позже разобрался в тебе. Однажды в чёрной-чёрной комнате стало очень светло. Ты добрый внутри, какой-то даже доверчивый, улыбчивый, вечно сонный, но от этого только милый. Спустя пару недель жизни во мраке — хоть ты и был постоянно рядом — я начал чувствовать, что чернею сам. И, заглянув, однажды днем в нашу спальню, окинув взглядом чёрную мебель и чёрное постельное бельё, я подумал, что пора добавить сюда чего-то светлого. Я, как домохозяйка, таскался несколько часов по универмагу в поисках белого шёлкового постельного белья. Нашёл. Несся домой на такси, спешил застелить для тебя постель. Когда все было сделано, я лежал на кровати, смотрел в потолок, улыбался. Среди всей черноты мне оказался жизненно важен этот глоток светлого. А потом ты приехал домой. Увидел белое бельё, сморщился. В ту ночь ты спал один, в гостиной, на своем чёрном кожаном диване. Утром я проснулся и заметил вибрирующий на прикроватном столике мобильный. И смска: «Я думал, ты понимаешь, что я живу в темноте. Сегодня репетиция затянется, я останусь ночевать на базе. Не жди меня...» Я прочитал и усмехнулся. Как хочешь. Ты всегда просишь смириться с твоим внутренним миром, с тем, что ты смотришь на людей не так, как я. Вечный мизантроп, вечно в депрессии. Кё, я устал... Подскочив с кровати, я сорвал шёлк с кровати, бросил его под окном, и, вздохнув, глядя на скрывавшуюся под простынями черноту кровати, снова улыбнулся. После, проснувшись, я позавтракал, как обычно съездил на студию, узнал насчет сингла, пообщался с ребятами, поехал по магазинам, вернулся в нашу квартиру... или в твою? Зайдя в прихожую, я сразу нарушил один из главных запретов — я включил верхний свет. Ты живешь при свете настенных бра, которые дают мало света. Я почти совсем ничего не вижу при таком освещении, поэтому часто спотыкаюсь и создаю много шума, а ты, точно кошка, — ходишь тихо даже в темноте. Улыбнувшись свету, я прошел в гостиную, включил люстру и тут. Оказывается, твоя квартира не такая мрачная, если здесь достаточно света. Подобрал с пола разбросанные подушки, уложил их на диван, сложил плед, которым ты, видимо, укрывался. Сел в кресло. Нарушаю второй запрет: закурил прямо в комнате. Ты постоянно бегаешь на балкон. Хотя нет... один-единственный раз ты курил прямо в кровати, — обнимая меня. И тогда меня посетило чувство, что ты просто не хочешь уходить. Ты аккуратный до невозможности, я — нет. Постоянный порядок в квартире поддерживает приходящая через день горничная. Но порядок не только её заслуга. Каждое рабочее утро, собираясь на репетицию или в студию, я разбрасываю по комнате вещи, косметику, украшения. Ты ворчишь и собираешь всё, складывая по полочкам. А ещё у тебя всегда порядок в голове, в мыслях, в душе. И в моих мыслях ты любишь наводить порядок. Хотя скорее твой порядок не всегда идеален — ты порой тоже складываешь все комом, а потом срываешься. Глянул на часы: полпервого ночи. Ты действительно не придешь... Улыбнулся, туша в пепельнице не первую и далеко не пятую сигарету. Поднялся с кресла, но оставил свет включенным. Пошел на кухню, нахмурился. И здесь черным-черно. Весь кухонный гарнитур, глянцевая чёрная техника, стол, стулья, кафель на полу. Поежившись и обняв себя одной рукой, подошел к холодильнику. Ну хоть он внутри белый. Странно. Изучив имеющиеся продукты, достал бутылку молока. Белое!.. Взял стакан, налил туда молоко, вернул бутылку на место. Но не закрыл холодильник, стоял и пил в его свете. Холодно, зато не так черно. Когда горло начало сжимать от холодного напитка, остановился, закрыл холодильник и пошел в комнату со стаканом. Включая по дороге свет в комнатах, зашел в спальню. Здесь тоже нет верхних ламп. Включил ночник на столике. Сел на белые простыни. Почему ты прячешься в темноту? Ты же не якудза, чёрт возьми. Что тебе прятать? Душу? Но это же твой дом, здесь ты должен быть самим собой. Откуда такое желание жить в темноте? Посмотрел в сторону. В твоей квартире мало зеркал, точнее, их только два: в ванной и на дверце шкафа. Этот шкаф мой, он тоже черный, но с зеркалом. Ты не любишь смотреть на себя, а я люблю. Ты смирился и купил такой шкаф. Ты не хочешь видеть себя, не хочешь видеть света. К чему ты стремишься? К тому, чтобы не было видно тебя внешнему миру? Ты прячешь душу? Кё, ты боишься предательства? Но кто тебя может предать здесь? Ещё до меня тут было также, чёрная мебель, чёрный ковер на полу. Прошуршал домашними тапочками по полу. Даже ковер вроде бы мягкий, но чернота делает его неприятным. Нахмурился, стянул с себя одежду и лег на кровать, глядя в окно. Ну я же не усну без тебя! Мне нужно хотя бы знать, что ты в квартире. Поморщился от света проезжающих мимо окон машин. Теперь и мне неприятен свет. И всё-таки... Зачем ты обитаешь в темноте? Я уже год задаю себе этот вопрос. Дотянувшись до мобильного, посмотрел на дату. Точно. Год как я живу с тобой, год как люблю тебя, год как покоряюсь темноте в твоей квартире и в твоей душе. Хотя нет... переборщил. Душа у тебя светлая, только словно скорлупой прикрыта чернотой. Я понял это, когда ты первый раз шептал мне на ухо мое имя и это странное слово «люблю». Я тогда не ответил, ты ведь даже не подал виду, что заметил. Только ночью ты не заснул. Ты думал, что я сплю, а я слушал твоё дыхание, продолжая держать за ладонь. А ты обнимал меня и, наверное, думал о том, что я промолчал, а я так хотел сказать тебе, что просто не ожидал — не ожидал, того, что в чёрной квартире прозвучат такие светлые слова. Сонно потирая глаза, я накрылся одеялом. Горничная приходила сегодня. Белья под окном нет, а постель снова застелена черным шёлком. Холодный, ледяной шёлк. Уткнулся носом в подушку, запах кондиционера и ничего другого. Поворочавшись еще где-то полчаса, я свернулся в клубочек и уснул. Тебя нет.

***

Разбудил меня стук в дверь. Резко сел на кровати и повернулся в сторону звук. Забыл закрыть её перед сном, и теперь тонкой полоской пробивался свет. Ты опять тихо ходишь. Глянул в окно: ещё темно. Значит, спал я недолго. Ты не выполнил обещания: вернулся. А вдруг ты за вещами? Испуганно оглянув комнату, я хотел было встать с кровати и подойти к тебе, но заметил, что свет за дверью погас, в квартире снова стало темно. Я слышал твои тихие шаги, ты подходил к порогу спальни. Я лёг обратно и накрылся, закрыл глаза. Притворился спящим. Научился это делать. Дыхание медленное, и чуть дрожащие ресницы. Кровать немного дрогнула — ты сел с другой стороны... Шорох одежды и какой-то писк. Что это? И твое тихое — «тшшш»... Я не знаю, что думать. Ты лёг и как будто замер, но я слышал, что ты тихо двигаешься. Подвинулся ко мне. Я уже спиной чувствую твою грудь. А потом губы над ухом. Чуть приоткрыл глаза, через закрывающие лицо волосы я заметил твою тень. Ты навис надо мной. Снова писк, но уже как-то тихо, и ты целуешь за ухом. — Таканори, проснись. Не хочу подавать вида, что не сплю. Побуди меня еще... Пытаюсь не улыбаться. Ты проводишь губами по виску, по щеке. Откуда столько нежности? Чуть слышно вдыхаю воздух. Нет, не пьян, как обычно. Пахнет только сигаретами. Возвращаешься поцелуем к виску. — Таканори... Снова ведешь губами, но уже к шее, убирая пальцем волосы. Знаешь же, что я сдамся; целуешь в шею, выдыхая. А я не выдерживаю — поддаюсь. Чувствую, что ты улыбаешься. Молчишь, я медленно открываю глаза, делая вид, будто только проснулся. Чуть поворачиваю голову, смотрю на тебя. Ты и в правду улыбаешься, делаю то же в ответ. Наклоняешься, целуешь в губы. Но как-то нежно, даже, неуверенно. Отстраняешься. — Сегодня год, как я тебе сказал, что люблю. Хочу ответить, но ты качаешь головой. Что-то начинает копошиться у меня за спиной, ты снова улыбаешься, я пытаюсь повернуться и посмотреть, но ты снова целуешь, заставляя лежать. — Дай договорить. Я продолжаю лежать на боку, и, повернув голову, слушаю тебя. — Ты стал частью моего мира. Частью моей души. Ты, наверное, терзаешься мыслями, почему я живу в полной темноте. Я не смогу тебе ответить. Слишком много причин. Просто пойми — мне так проще. Мне хватает того света, что здесь есть. Ты — мой свет в этой темноте. И мне этого достаточно. Я снова улыбаюсь, делая попытку повернуться. И снова писк где-то за спиной. Да что же ты прячешь, Кё?.. Ты морщишься и шепчешь: — Я слишком много хочу сказать, но мой подарок тебе нетерпелив, поэтому... Вот. И ты протягиваешь руку, садишь возле меня абсолютно белого котенка. Белого-белого. Без единого пятнышка. Он смотрит на меня и тихо мяукает. Я поднимаюсь на локте и протягиваю к нему ладонь. Глажу по спинке, он преданно жмется к руке. Такой белый на черный простынях. Поворачиваю к тебе голову и тихо говорю: — Где ты нашел такого беленького? — Весь день искал. Даже репетицию пропустил. — Это чудо, Кё. Спасибо, но... он же белый. — Пусть, с тем что он светлый я смирюсь. Только простыни больше не меняй. Я хмурюсь, а ты гладишь меня ладонью по бедру и протягиваешь руку к котенку, гладишь его по мордочке. Я снова ложусь набок, наблюдая за тем, как ты его ласкаешь. Ты наклоняешься и целуешь в шею. Снова нежно, мягко, и едва уловимый шёпот: — Не меняй. Мне больше нравится, как ты выглядишь на черных простынях. И я чувствую, как краснею. Котенок смотрит на нас, я тебе улыбаюсь. Подарок мяукает, а когда ты целуешь, замолкает. Я протягиваю руку, чтобы обнять тебя, и смахиваю с тумбочки оставленный ночью стакан с молоком. Резко поворачиваюсь и, замерев, наблюдаю, как молоко разливается по черному ковролину. Ты и котенок тоже смотрите. Первым не выдерживает котенок, пытается слезть с кровати, идёт на запах молока, но срывается и падает. Подходит к лужице и начинает пить. Я поворачиваюсь к тебе, ожидая громких наставлений по поводу моей неуклюжести. А ты улыбаешься, и, стягивая с меня одеяло, отбрасываешь его в сторону. Поворачиваешь на спину и вжимаешь своим телом в кровать, уже почти грубо целуешь в губы. Отстраняешься, стягивая с меня белье, и тихо говоришь: — Теперь у меня два неуклюжих котенка, будем считать, что одного мы заняли молоком, а второго сейчас... Не даю тебе договорить, обвиваю твою шею руками и целую. И даже в твоей темноте есть свет.