Two days after Yesterday

Самые страшные слова, которые мог услышать за свою Чжонхён: "Не больше трех месяцев". Он никогда не боялся за свою жизнь, никогда ей не дорожил. После смерти родителей пахал, как ломовая лошадь, спал по три часа. Брата нужно было учить. Брата нужно было растить. - Тэмин, согласись на химиотерапию? Как-то совсем неожиданно для себя Чжонхён упустил момент, когда комната младшего пропиталась едким сигаретным запахом, а платки пришлось отстирывать от крови. Чжонхён не надеялся на лучшее. Он верил в него. Бессмысленно и глупо. Со всем отчаянием и самоотверженностью. Брат - единственное, что у него действительно было. Уже в прошедшем времени. На следующий день после диагноза Чжонхён очень не хотел просыпаться. Он долго лежал в кровати, пока телефон в изголовье разрывался вибрацией, а за дверью гремела посуда на кухне и что-то хрипло напевал проснувшийся Тэмин. - Тебе совсем не страшно? - спросил старший, выходя к сидящему перед компьютером брату и отнимая у того скуренную почти до фильтра сигарету. От дыма Чжонхёна тошнило, а младшему хотелось переломать все пальцы, чтобы он больше не прикасался к лежащей у дисковода пачке. Но это было бессмысленно, потому что: - Конечно, нет. Если рак легких - единственный способ привлечь внимание моего брата и заставить его взять хотя бы раз в жизни выходной, я согласен на три болезненных месяца. За окном светило яркое весеннее солнце, а Чжонхёну хотелось погасить надоедливую звезду. Потому что жизнь, кажется, крошилась прямо на глазах, и он был совершенно не в силах остановить это. Кажется, все было как вчера. Только время уже за полдень, а он еще не в офисе. И его уволят за неявку. Но так ли это важно, когда "Давай посмотрим фильм, раз у тебя выходной?" и улыбка не больная и не сумасшедшая, как вчера. А совсем как... раньше. Только щеки у Тэмина впалые, и остро выделяются скулы. А под пальцами кожа и ребра, когда Чжонхён садится позади младшего брата и обнимает его как можно осторожнее. Потому что никто не знает, сколько у них времени: может быть, Тэмин умрет завтра, может, на следующей неделе, а может через три месяца, когда в разгаре будет июльское пекло и в квартире будут работать два едва живых вентилятора, которые не должны были пережить и прошлое лето. - Я не хочу, чтобы ты умирал, - тихо шепчет старший в пахнущие мятным шампунем волосы. Они, как у девчонки, мягкие и легкие, и Тэмин трясет головой, чтобы избавиться от щекочущего дыхания, и смеется хрипло, ничего не отвечая. Чжонхён не знает, что творится в голове у брата и, наверное, не хочет знать. По крайней мере, Тэмин дает это понять, пресекая попытки поговорить. - Заткнись, - совершенно не уважительно и с какими-то чужими, блядскими интонациями требует младший, закрывая глаза на шуршащий из ноутбука фильм и откидывая голову на чужое плечо. - Хён, я люблю тебя. Слова падают в отсутствие тишины камнями. Чжонхён чувствует, что за вполне привычным выражением семейных уз кроется что-то другое, но не заостряет на этом внимание. У них еще будет время разобраться. Наверное, будет. Он даже почти не пугается, когда на финальных титрах Тэмина начинает трясти от кашля и он хватается за лежащее у стола полотенце, закрывая им рот. Только держит немного крепче, чувствуя, как содрогается под пальцами чужая грудь от сильных спазмов. Слишком остро чувствует неизбежность. - Ты уволен! - кричит в телефон шеф ближе к вечеру, когда Чжонхён все же звонит на работу чтобы уволиться. Он не удивлен и, конечно, не против. Смысл работать, если у него всего три месяца. Если повезет. Он еще звонит на две подработки и просит его отпустить. Девушка на одной из ночных работ спрашивает, не случилось ли что-нибудь. Чжонхён смотрит на закрытую дверь, ведущую в общую гостиную, где сейчас за ноутбуком и пиццей курит Тэмин, и говорит, что "семейные обстоятельства". Накоплений должно хватить надолго. "Я уже полгода не ходил на учебу. Деньги на твоем банковском счете. Извини". Чжонхён и не думает ругаться. Это уже совсем не имеет смысла. Он только гладит брата по голове, крепко обнимая тонкое тело и стараясь не плакать. У него еще будет время. Будет время, когда не будет времени у Тэмина. -А как он умрет? - спрашивает Чжонхён у врача, который позвонил почему-то поздно ночью. Тэмин спит у брата на коленях, прижавшись щекой к твердому бедру старшего и негромко постанывая от боли во сне. Врач говорит что-то жуткое, что Чжонхёну совсем не хочется слушать, но он держит трубку у уха и вплетает пальцы в густые черные волосы младшего. Все вокруг, почему-то, кажется черно-белым кино. Старшему кажется, что сейчас в стареньком кинотеатре, где крутят немые фильмы, включится свет, они с братом поднимутся, отряхивая колени от соленого попкорна, и выйдут на заснеженную улицу. Чжонхёну очень хочется вернуть зиму с ее стерильной чистотой свежего снега. - Господин Ким, мы можем выписать вашему брату заключение о том, что он психически не здоров, и тогда Вам решать судьбу его лечения. Чжонхён гладит Тэмина по голове и думает, способен ли он на ложь во спасение. Тэмин - здоров. Здоров во всем, кроме здоровья. Он не подавлен, не проявляет никаких признаков изменений личности. "Я хочу умереть как можно более красивым", - заявил он у врача. Мужчина за столом едва сдержал смех, Чжонхён видел это, а сам не мог понять, шутит Тэмин или говорит всерьез. К ужасу, младший был даже слишком серьезен. - Я подумаю, господин Юн. Извините, уже поздно. Доброй вам ночи. Чжонхён сбрасывает первым. Откладывает телефон, подтягивает Тэмина ближе, укладывая его рядом с собой на подушку, и тоже ложится. На электронных часах в гостиной зеленым светятся ровно три часа после полуночи, а сон не хочет приходить. Младшего иногда трясет от кашля, но он не просыпается, и подушка рядом с ним окрашивается красными каплями. "Он будет умирать очень мучительно". У Чжонхёна получается уснуть. Не сразу, с тягостным вглядыванием в белый потолок. Сон приходит перед самым рассветом, заливая глаза свинцом, а голове даря неожиданную легкость. Сон без снов - один из немногих подарков, которые приносит расшатанная психика. Еще одно, слишком похожее на предыдущие, утро настигает старшего запахом сигарет и громкой музыкой из акустической системы 5.1, поставленной в общей комнате еще родителями каких-то четыре года назад. Младший сидит рядом на диване за лэптопом, скидывает пепел в пепельницу, на дне которой плещется черная от табака вода, и улыбается какому-то вычитанному в сети бреду. - Доброе утро, - хрипит Чжонхён, морщась от сигаретного дыма и утыкаясь носом в поясницу младшего, на котором чистая одежда и волосы еще мокрые. - Ты проспал работу. - Я уволился. Отовсюду. Тэмин молчит, туша сигарету в мутной воде. Захлопывает крышку ноутбука, откладывая его на пол, убирает с постели пепельницу и разворачивается всем корпусом к старшему. Чжонхён видит, что младший брат ждет разъяснений, но ему совсем не хочется что-то объяснять. Слова, глупые, как в кино или книгах, почти романтичные, вырываются сами: - Если у нас нет времени, то я хочу провести его рядом с тобой. - Хён, я люблю тебя. Тэмин смотрит пристально. На нем нет косметики, однако глаза почему-то все равно словно черным подведены: выделяются на лице слишком резко, но выражение ускользает по летящему разрезу куда-то за виски, теряясь в густых волосах. Чжонхён отвечает привычным "я тебя тоже", которое звучит отчего-то совсем глупо среди бьющих по ушам Korn и 30 Seconds to Mars. - Пошли в кино? - зачем-то предлагает Чжонхён, отводя взгляд от острых, почти демонических скул донсэна и вспоминая ночные ассоциации. Тэмин отвечает что-то утвердительное, по крайней мере старшему хочется так думать, и уходит в свою комнату. На улице слишком много людей, еще немного холодно. Тэмин кутается в пушистый шарф ярко-красного цвета и говорит, что на нем, если что, не будет заметно крови. На младшем белые джинсы и высокие сапоги до середины икры, крепко зашнурованные, чтобы не оставалось свободного пространства на слишком тонкой ноге. И теплая куртка, потому что "в ребрах ветер свистит". А Чжонхёну все равно хочется укрыть брата от пронизывающей весенней прохлады, хотя на нем лишь толстовка и легкие кроссовки, потому что солнце, вопреки ветру, уже неплохо пригревает, впитываясь в черную ткань разве что не летней жарой. Зато в десять утра в понедельник в кино никого нет. Они сидят вдвоем наверху на местах для парочек и смотрят какой-то совершенно неинтересный и, к сожалению Чжонхёна, отвратительно красочный мультик. Но Тэмин на экран не смотрит. Он говорит, что ему нехорошо и голова кружится. Лежит на коленях старшего с закрытыми глазами, подложив под щеку тонкую руку. Старший старается смотреть на прыгающих на экране зверей, но взгляд постоянно скользит вниз, на донсэна, который дышит громко и со свистом и пальцами больно сжимает бедро. Чжонхёна душат слезы, сердце разъедает отчаяние, но он давит их в себе. Он пытается научиться жить мгновением в слишком экстремальных условиях. - Глупый мультик, - бурчит младший, поедая мороженое у входа в кинотеатр. Он пытался съесть чипсы, но пожаловался на то, что глотать больно, и всучил их старшему, отбирая у того два ванильных ледяных шарика в пластиковом стаканчике. - Ты же не смотрел. - Я слушал. Они гуляют еще недолго на улице, пока младший не тянет брата за рукав совсем как ребенок и не просится домой. - Очень голова болит, и я замерз. Дома оказывается, что у младшего жар. Чжонхён звонит лечащему врачу, уточняя, что с братом. "Простыл", - сухо сообщает доктор Юн. Предупреждает, что Тэмин из-за почти убитого иммунитета будет болеть все чаще, и прописывает постельный режим и жаропонижающее. Чжонхён уточняет еще по поводу питания, рассказывая, что младшему больно глотать твердое и слишком соленое, получает весьма ценные указания и убегает хлопотать. Ему совсем не сложно уложить Тэмина в постель, укутав в теплое пушистое одеяло, и уйти на кухню готовить для брата что-то наподобие обеда, хотя за окном уже четвертый час дня. Время суток уже почти не важно, потому что Чжонхён не помнит, где день, а где ночь. На какое-то время все становится даже неплохо. - Хён, не уходи? Полежи со мной? Старший только заглядывает на кухню убрать с огня почти пресный суп и выключить духовку, в которой стоит рисовый пирог. А Тэмин уже освободил достаточно места, чтобы брат удобно улегся рядом. Чжонхён ложится к младшему, приобнимая его одной рукой. - Сними футболку. Мне холодно, а ты теплый. На самом деле Тэмин даже горячий, так как температура еще не упала, но старший выполняет просьбу, потому что ему, опять же, совсем не сложно. А рука младшего брата на груди тонкая совсем, и вены просвечивают, а Тэмин жмется доверчиво и дышит в грудь сбивчиво и хрипло. Он не спит, Чжонхён знает это. Плавает где-то на границе сознания и боли, постанывает тихо и хмурится. Старший ничего не может сделать, обнимает одной рукой, лежит неподвижно. Не может провалиться в дрему, чувствуя жар брата. Чжонхёну кажется, что у него тоже болит в груди, сжимается и бьется. И страх накрывает с новой силой, хотя бояться вроде уже нечего. "Он может не пережить даже простую простуду. Будьте внимательнее". Жар спадает только к позднему вечеру. Чжонхён смотрит без звука телевизор, вперив пустой взгляд в скачущих на экране ведущих какой-то популярной программы. Он вставал пару раз в туалет, сделал себе крепкий чай. Тэмин за все это время ни разу не очнулся. - Я пить хочу, - хрипит виновато донсэн, жмурясь от бьющего по вискам света, исходящего от телевизора, и потирая сонно припухшие глаза. Чжонхён протягивает свой остывший чай без сахара и помогает младшему глотнуть пару раз перед тем, как Тэмин отодвигает чашку и заходится сильным кашлем. Чжонхён немного отстраненно держит младшего, поглаживает по сотрясающейся спине. Он много думал. Ничего не придумал, но психика защитила себя сама легкой апатией. Когда Тэмин замолкает и обессилено падает на подушки, старший выключает плазму, погружая квартиру в полную темноту, нарушаемую лишь двумя огоньками от компьютера и стоящими возле телевизора электронными часами. Во тьме оживают демоны, которые набрасываются на Чжонхёна со всех сторон, прикасаются к голой коже живота тонкими пальцами, слишком интимно. Старшему кажется, что это галлюцинации, он дергается и зовет младшего брата по имени, но тьма отзывается тишиной и хриплым дыханием где-то внизу, а пальцы сжимаются на боках и мягкие губы прижимаются к прессу рядом с широкой полоской резинки домашних штанов, сидящих на бедрах. - Тэмин! - зовет Чжонхён, на ощупь хватая младшего за плечо и прижимая к кровати. Зрение, наконец, привыкает к почти полной темноте, и Чжонхён даже может разобрать очертания младшего, но очень жалеет, что не видит выражение смазанного тьмой лица. - Я люблю тебя, хён, - повторяет в очередной раз младший. И Чжонхён начинает догадываться о том, о чем ему не хочется даже думать. А тонкие пальцы касаются жесткой двухдневной щетины на щеках чересчур нежно, совсем не по-братски. И младший снова хрипло шепчет, почти плача, слова какой-то слишком странной любви. Чжонхёну хочется что-то сказать, остановить, разобраться, но он поддается тянущей вниз руке, накрывает собой тонкое тело и слушает сбивчивый шепот оправданий. И мир вокруг как в королевстве кривых зеркал, где ничего не может быть правильно. - Я так люблю тебя, хён. А ты совсем-совсем не замечал. Почему мне нужно было умереть, чтобы ты заметил меня? Как мамы с папой не стало, у меня отобрали и тебя. Отобрали все эти твои бесконечные работы. Я думал, ты заметишь, что я курю, заметишь, что в мусоропроводе гремят бутылки от спиртного, что я не появляюсь ночами дома. Но тебя не было рядом. А сейчас ты так близко, хён. Младший как-то сбивчиво целует сухие губы Чжонхёна, вздрагивая и явно царапаясь о жесткую щетину. Старший не знает, что ему делать, поэтому он делает ничего, ждет, чувствует на щеках Тэмина горячую влагу от пролитых слез и металлический привкус во рту от крови. Все вокруг - великий театр абсурда. И он почему-то играет в вечернем спектакле главную роль. - Хён, пожалуйста, - умоляет младший, покрывая щеки и скулы брата быстрыми поцелуями. Чжонхён не знает, о чем просит Тэмин. Нависает сверху на вытянутых руках, вглядывается в непроглядную тьму и совсем ничего не знает. Как будто картинка сбилась и видно только краешек пленки. У пленки жалящие прикосновения мягких губ, цепкие сухие пальцы, сжимающие плечи и свистяще-хрипящий шепот умирающего. - Хён, хотя бы перед смертью, умоляю тебя... Младший не выдерживает чужого бездействия, на мгновение появившимися силами переворачивает старшего на спину и седлает чужие бедра. Чжонхён не доверяет слепым глазам и совершенно не хочет доверять осязанию. Потому что Тэмин совсем легкий, но слишком теплый, и его отросшие волосы скользят по коже, пока младший прокладывает тропу легких поцелуев от низа живота старшего до слишком чувствительной шеи. Чжонхён не двигается. Только вздрагивает от прикосновений, вызывающих крайне недвусмысленную реакцию у организма. Сейчас не так важно, что подсознание расценивает младшего брата как сексуальный объект. Важнее, что брат, похоже, им быть желает. - Тэмин! - оживает старший, когда младший почти неосознанно трется промежностью о чужие бедра, а руками сжимает крепкие бока, больно упираясь ладонями в мышцы. Чжонхён снимает с себя брата, выпутываясь из его рук, словно из ядовитого плюща. Оставляет Тэмина за спиной, сбегает к себе в комнату. Щелкает замком и падает на кровать. В висках стучит кровь; ее по сосудам гоняет страх. А за стеной кричит младший брат, что-то тяжелое прилетает в дверь пару раз, а потом все стихает. Чжонхён не выходит и не проверяет Тэмина. Не сейчас. Он малодушно думает, что лучше бы у него совсем не было брата. А утром, которое наступает ближе к обеду, сбываются его ночные желания. Когда Чжонхён, проспав около пяти бессонных из-за кошмаров часов, выползает за полдень в гостиную, квартира за пределами бывшей родительской спальни встречает его глухой тишиной. На столе перед расправленным диваном разбросаны пустые пачки из-под сигарет, пепельница полна окурков, а лэптоп отключён от сети и, если судить по одиноко мигающему огоньку, в режиме сна. На вешалке в прихожей висит теплая куртка Тэмина, но на пороге нет его сапог. Нет и кожаной куртки, подаренной на позапрошлые шестнадцать. А в телефоне "абонент не абонент" и никаких записок и предупреждений. Чжонхён не находит себе места. Проклинает себя, свой страх, свою глупость. Думается ему: "Тэмин напуган". Думается ему: "Тэмин сбился с истинного пути". И Чжонхён уже примеряет на себя рясу священника, чтобы вправить нерадивому братцу мозги, но он не приходит. Не приходит ни через час, ни через два. Даже к шести не является, как делают все нормальные пай-мальчики. И абонент все еще не абонент, и Чжонхён вообще не уверен, что донсэн взял с собой хотя бы телефон. Что-то, кроме пачки сигарет, зажигалки и совершенно не спасающей безмясые ребра от холода чертовой кожаной куртки. Только в начале одиннадцатого, когда старший потратил недельный лимит маячков и оборвал телефоны всех ближайших друзей брата, Тэмин гремит своими ключами за железной дверью. Пищит электронный замок на второй двери, и Чжонхён почему-то не поднимается навстречу донсэну. Тэмин устало стаскивает тяжелые сапоги, едва передвигая ногами, скидывает на вешалку ни разу так и не застегнутую куртку, которая висит на нем мешком. Не вглядывается в темноту в гостиной. - Где ты был? - спрашивает Чжонхён. Он даже злиться не может. Он так устал от переживаний, что, кажется, не может двинуть и рукой. Тэмина вопрос, к сожалению, врасплох не застает. Он только отмахивается и идет на кухню, включая по пути свет. - Чай будешь? - хрипло интересуется младший, и Чжонхён отвечает утвердительно. Пусть ничего не случилось. Тэмин вернулся не в цинковом гробу, и это уже облегчение. Пусть на нем слишком узкие черные джинсы с дырками почти по всей площади ног, и какая-то недо-кофта, свисающая с одного плеча. Главное, что он уже привычно кашляет в кухонное полотенце и заваривает чай, пока старший брат сидит в гостиной на перестеленном диване и в дверной проем наблюдает за донсэном. От которого столько проблем. - Держи, - улыбается Тэмин. Чжонхён в полутьме не разбирает выражения его лица и только чашку осторожно берет. Чай теплый, с мятой и ягодами. Младший любит эксперименты. Иногда с хорошими вещами. - Прости, что не предупредил об уходе. Ты спал. На самом деле просто дверь была закрыта, или младший не собирался предупреждать. Чжонхёну совсем не хочется в этом разбираться. Он пьет свой чай и смотрит на Тэмина, который отчего-то мечется по комнате с чашкой в руках и отпивает из нее иногда. - Ты все? - спрашивает наконец донсэн, унося свою полную чашку. Чжонхён хмурится, но кивает, отдавая пустую тару и чувствуя себя немного странно. Тэмин выключает на кухне свет, погружая квартиру снова в уже такой привычный мрак, и опускается на диван рядом со старшим. Чжонхён кожей ощущает движение воздуха рядом с собой, чувствует, как рядом с бедром приземляется сброшенная Тэмином футболка. Младший молчит. Только поднимается и уходит в ванную. У Чжонхёна немного кружится голова и в груди необъяснимая легкость. На задний план отходят все невзгоды и тревоги, а настроение неожиданно и без причин дает крен в беспросветный плюс. Когда Тэмин снова оказывается в поле осязаемости, Чжонхён усаживает его рядом и чего-то ждет. - Как чувствуешь себя, хён? - усмехается младший, ладонью скользя по крепкому бедру брата, обтянутому домашними штанами. Чжонхён хочет спросить что-то, но Тэмин дает ответ на еще даже не сформированный вопрос раньше, чем старший успевает задуматься. - Экстази должно было помочь тебе обрести свободу от предрассудков. Чжонхён уже не может связно думать. В нем кипит сила, легкие обжигает возбуждение, кислотой спускающееся в отчего-то неожиданно тесные штаны, а младший седлает чужие бедра, своими острыми коленками сжимая бока Чжонхёна, и прижимается горячим ртом в поцелуе, смывая непонимание из разума старшего брата. И Чжонхён сдается. Как безумный сжимает чужую талию, краем еще живого сознания фиксируя процесс обоюдного раздевания. Он не видит Тэмина, но чувствует его каждой клеточкой своего неожиданно легкого и непомерно сильного тела. Он скользит грубоватыми пальцами по тонким изгибам исхудавшей фигуры младшего и не знает, есть ли на свете что-то прекраснее. Он целует мягкие губы, думая лишь о том, что слаще губ он никогда не пробовал. И все в младшем брате кажется восторженно новым, неизведанным, но единственно желанным. Наркотик блокирует негатив, защищает психику от перенапряжения, рушит барьеры, выстроенные воспитанием. И Тэмин так восхитительно выгибается в его руках, так правильно подходит ему, что кажется, будто Чжонхён всю свою жизнь ошибался и правильный человек был ближе, чем он мог бы себе представить. Чжонхён не запоминает, на сколько раундов его хватает. В голове только остается образ измотанного младшего брата с сумасшедшей улыбкой на губах в лучах рассветного солнца и попискивание электронных часов, насчитавших семь после полуночи. Действие видимо лошадиной дозы к утру сходит на нет, Чжонхёна начинает штормить и безмерно болит голова. Тэмин, едва живой от ночных приключений, укладывает старшего в постель, отпаивает его водой, заставляет спать. На его шее нет живого места, а бедра в наливающихся синяках, но он отвратительно счастлив, а в голове Чжонхёна раненой птицей мечется мысль "What have I done?" Он не может заснуть, хотя глаза его плотно закрыты. Тэмин, свежий после горячего душа и кружки остывшего мятного чая, прижимается к левому боку. Чжонхён невольно гладит младшего по спине, думая о том, что исправлять что-то слишком поздно, но совершенно не имеет сил принять то, что сделал. - Я люблю тебя, хён, - шепчет младший негромко. У него виноватый тон, но старший слышит улыбку. Его чертов умирающий брат счастлив. Не этого ли он хотел? Сон не приходит спасением, пусть Чжонхён и отбрасывает копыта до самого вечера. Тэмин за добрую половину суток из-под бока никуда не исчезает, спит, дышит почти размеренно, но с просвистыванием, иногда кусает алые губы и постанывает. Чжонхён открывает похмельные глаза и весь вчерашний ужас опускается на него с новой силой. Он со страхом вспоминает, насколько младший узкий и горячий внутри, в ушах звенит высокий хриплый голос, повторяющий его имя и бесконечное "хён" в густую ночную тьму, окрашенную в алый кругами перед глазами от очередного оргазма. Иногда экстази вызывает легкую амнезию, и Чжонхён очень жалеет, что это не его случай. - Я хочу умереть прямо сейчас, - негромко шепчет Тэмин куда-то в бок брата, сжимая ладонь, лежащую на груди Чжонхёна, в кулак и не поднимая на старшего глаз. - Я хочу умереть в самый счастливый момент своей жизни. И совсем-совсем не хочу, чтобы ты начинал говорить, задавал вопросы, читал нотации. Я знаю, что ты злишься, но мне немного все равно, потому что совсем скоро меня не станет, и никогда и ни перед кем я не стану оправдываться за свою любовь. Чжонхён не знает, что сказать. Смотрит в белый потолок, на котором огненными всполохами пляшет закатное солнце, бьющее в завешанные легким тюлем окна, и рассеяно гладит плечо брата большим пальцем, крепко обнимая его и прижимая к себе совершенно неосознанно. Чжонхёну мир кажется - страшной сюрреалистичной картиной Дали, но он почему-то в ней не менее сюрреалистичный персонаж с потекшим лицом. А Тэмин теплый, ластится совсем по-детски, и обижать его совсем не хочется. Чжонхён и сам не знает, что теперь говорить. Можно пытаться убедить младшего, что его влюбленность - проходящее, что это все влияние плохого окружения и недостаток внимания, но у него не так много времени, чтобы слушать хоть какие-то аргументы. А можно позволить ему упиваться этими ощущениями, взваливая на свои плечи его спасение от боли и страха. Но Чжонхён не уверен, что сумеет сделать это без допинга. Чжонхёна твердой рукой помещают в пограничные условия, когда выбор приходится делать за сотые доли мгновения, оставляют без гуманитарной помощи и хотя бы каких-то путей отступления. И он делает выбор. "В конце концов, - думается ему, - у него не так много времени". Пока не существует никакого "мы", а о "я" лучше не вспоминать. Разум Чжонхёна предпочитает не знать, что скоро все станет иначе. И старший растворяется. Часы длятся целую вечность, и он не может этому не радоваться, дни растягиваются, как горячая жвачка под подошвами тяжелых армейских сапог, в которые младший так любит затягивать свои тонкие ножки, когда они идут гулять. Ничего не меняется. Тэмин много спит, харкается кровью, смеется глухо, пьет виски на кухне в компании кристально трезвого брата. - Мне больно, - часто жалуется донсэн, вдавливая тонкую ладонь в грудь, прикрытую одной из широких футболок Чжонхёна. Тэмин, словно фетишист, дома таскает только вещи брата, и, чем старше попадается футболка, тем дольше он отказывается ее снять. Только если старший сам не вытряхнет гремящее костями тело из теплой от чужой кожи ткани. Доктор Юн звонит на седьмой день их затворничества. Интересуется здоровьем Тэмина, спрашивает, нужно ли что-нибудь. Тэмин как раз сидит за компьютером у стены. Вокруг него несколько пачек сигарет, пепельница и чашка крепкого чая. Младший просил не беспокоить его, сказал "работаю". Чжонхён не был против. Сидел на диване напротив, бездумно рассматривая изящную линию скул, так похожую на мамину, и отросшие волосы, небрежно собранные в хвост на затылке. Старший выходит из комнаты на кухню, но двери не закрывает. Брат в наушниках и ничего не слышит. Даже видит вряд ли, уставившись во что-то в лэптопе. Врач интересуется какими-то фактами, Чжонхён слышит, как скрипит железное перо по бумаге, когда врач помечает некоторые слова. - Скажите, а можно как-то... Облегчить боли? - Сильно беспокоят? Чжонхён вспоминает последнюю неделю и не может не ужасаться. Тэмин постоянно кашляет, хватается за грудь, плохо ест, говорит, что зрение ухудшилось. Ему больно даже существовать, поэтому они почти не выходят из дома. - Я выпишу вам сильное обезболивающее. Вы сможете ставить внутримышечные уколы? Чжонхён научится. Если Тэмин хотя бы на пару часов широко улыбнется и потянет куда-то кроме осточертевшего уже кино по утрам и соседнего парка, в котором вечерами совсем никого нет, то старший готов абсолютно на все. - Но времени у вас меньше, чем я думал. Может, еще месяц. Это, наверное, не важно. Чжонхён обещает вернуться, широко улыбаясь брату и осторожно касаясь снежно-белой впалой щеки, пропахшей сигаретами, кончиками пальцев. Чжонхён садится в родительскую машину, пылящуюся на подземной парковке, и выезжает из дома. Стоит ему отойти от Тэмина на расстояние больше двухсот метров и страх не-успеть накрывает удушливой волной. Чжонхён старается вести аккуратно не только потому что правами он пользуется только в экстремальных ситуациях, но потому что от слез перед глазами - туман, а дороги в шесть тридцать две слишком загружены, чтобы оставлять за собой право быть немного невнимательным. Врач ничего не спрашивает, пока Чжонхён размазывает по своему мужественному лицу крокодильи слезы, всхлипывая и пытаясь держать себя в руках. Отдает ампулы, говорит, какие шприцы купить. Дает наставления. Просит медсестер показать, как делать внутримышечные уколы. Вся эта суета возвращает Чжонхёна в реальный мир: тот самый, который находится за стенами трехкомнатной квартиры и нежного шепота младшего брата "Хён, давай никуда не пойдем?" Тэмин обрывает телефон уже через полтора часа. Старший к тому моменту прекращает истерику, хотя голос его и просипывает немного. Он почти заканчивает разговор с лечащим врачом, когда в джинсах вибрирует телефон, поставленный на беззвучный режим. - Я так устал, - шепчет Тэмин в трубку, выдыхая клубы сигаретного дыма. Чжонхён слышит это, и его рывком возвращает назад, привязывает к тонкому образу по ту сторону прямого эфира с онлайн трансляцией в глубину его воображения. Он поклоном прощается с врачом, неторопливо и неспешно, замедляясь и словно переходя на другой слой бытия, уходит и слушает хриплый голос. - Никогда не думал, что умирать так больно. Думал, усну в глубокой старости и у меня остановится сердце. И я умру с улыбкой на губах в окружении внуков и детей. - В старости умирать тоже больно, - улыбается Чжонхён. Когда поддерживать разговоры о конце стало привычно? - Неважно. Я так думал. Представлял. А сейчас очень не хочу умирать в одиночестве. Я знал, хён, что ты не оставишь. Но у меня может остановиться сердце, отказать легкие или печень, куда добрались метастазы, в любое мгновение. Вот ты выезжаешь сейчас от доктора Юна, выруливаешь на главную дорогу в огромный людской поток в стальных троянских конях и наверняка поедешь по шоссе, чтобы избежать главных пробок. А я лежу в нашей кровати с почти закончившейся пачкой сигарет и рассматриваю синяки на руках. Они тоже болят, но не так, как в груди. Я почти не замечаю. И я жду тебя, хён. Я дышу сигаретным дымом, чтобы не уснуть, а спать очень хочется. И кушать, наверное, тоже. Я не помню, когда последний раз ел что-то питательней чая. - Вчера утром ты кушал суп, который я сварил. Не помнишь? - Смутно. В памяти отчаянно быстро стираются неважные для меня события. К тому же после сегодняшней ночи я удивлен, как не забыл свое имя. Обсуждать смерть и секс почти нормально. Где-то на краю сознания Чжонхёна еще трепещется мысль о том, что это его родной брат, кровь от крови, рассуждает о том, как несколько часов назад в его уже далеко не девственный зад долбился "любимый хён", помогая заглушить боль в груди быстрым ритмом и сжимающими запястья пальцами. Но на самом деле он зря боялся, что ему могут понадобиться допинги. Тэмин его единственный допинг. - Зайди в магазин за сигаретами, пожалуйста. Не заставляй меня тащить тебя на улицу второй раз. Голос брата ласковый, несмотря на грубоватые слова. Он вводит старшего в состояние транса, пока тот, удерживая руль одной рукой, выезжает на более свободное шоссе. - Если ты уже выехал на трассу, то у нас минут сорок. Поговоришь со мной? - О чем? - О чем угодно. О чем мы с тобой разговариваем последнее время? О том, что я разваливаюсь на запчасти и легкие по одному уже скоро надо будет ловить на вылете? Или может мы поговорим о том, что ты строишь из себя мать Терезу, трахая меня, потому что считаешь, что мне это жизненно необходимо? Чжонхён не находится, что сказать. Только толкает в раздроченное гнездо телефона наушники, затыкая ими уши, и кладет уже обе руки на руль, внимательно следя за дорогой и слушая глухой голос. - И нет, ты даже прав, спешу обрадовать. Ты - все, что мне нужно и все, что у меня осталось. Но не нужно строить из себя великого спасителя рода человеческого просто потому что ты помогаешь подохнуть младшему брату счастливым. Считай, что вместе со мной проходишь ускоренный курс озабоченного тупого подростка, которого в жизни интересует только одно: как бы кому присунуть. В моем случае - как бы подставить задницу, чтобы присунули. Чжонхёну даже немного противно это слушать, но он держится, останавливаясь на светофоре и потирая ноющие виски. - А я думаю только о тебе, хён. О том, что ты мой брат, о том, что вызываешь во мне желание вопреки принятым в обществе нормам. Я теку, как девочка, от одной мысли о том, что ты прикасаешься ко мне. Я так часто представлял тебя, когда дрочил в душе по утрам, а ты отсыпался после бессонной ночи на работе, отключившись на нерасправленной кровати в грязной одежде. А потом я шел тебя раздевать. И скользить пальцами по твоей коже, позволяя себе чуть больше, чем просто заботу, было непередаваемо восхитительно. А ты так ни разу и не проснулся. Не услышать обиду в голосе Тэмина сложно, и Чжонхён ее, конечно, слышит. Слышит и совсем не знает, как реагировать. Перестраивается в соседний ряд, глядит в зеркало заднего вида, а затем снова устремляет взгляд на заполненное шоссе. - Я так хочу спать, - шепчет Тэмин немного более интимно, чем нужно. Как-то совершенно откровенно, не как родственнику, а скорее как пастору, пришедшему отдать последние напутствия в иной мир. - Наверное, не дождусь тебя. Лягу. Возвращайся скорее, брат. Последние слова он произносит на пошловатом в этой ситуации английском, но Чжонхён понимает зачем. Смерть подталкивает человека к взрослению и пресловутый опыт уже совсем не важен, когда ты держишься за древко пропитанной чужими жизнями косы. - Подожди, Тэминни, не засыпай, - немного напугано просит старший, снова перестраиваясь и прибавляя газ. - Я уже совсем скоро приеду. Что тебе купить в магазине? Брат смеется хрипло, но тихо, как-то облегченно-искренне, так, что Чжонхёну кажется, будто его смехом этим надувает, наполняет изнутри распирающим счастьем, которое рваными лоскутами опускается в руки. - Приезжай скорее, не нужно магазина. Мне скучно. Сходим куда-нибудь вместе. Тэмин не просит, не спрашивает. Утверждает. У него так мало времени, или он так отчаянно эгоистичен, что командовать выходит восхитительно. И Чжонхён чувствует себя лакеем при королеве, который не вправе ослушаться приказа. Вроде и незавидная роль, но обожание забивает босыми напудренными ножками и честь, и гордость, и самоуважение. А баранка в руках уверенно крутится, кидая машину из стороны в сторону, позволяя ей лавировать в живом бурлящем потоке. Он, как и все, спешит домой. Только все спешат с работы. А он боится опоздать. Тэмин уже стоит на улице, переминаясь с ноги на ногу, когда родительская KIA останавливается у его ног. Чжонхён с водительского сиденья открывает младшему дверь, перегнувшись через пассажирское кресло, и уже крутит в голове варианты, куда на машине в семь вечера можно рвануть с младшим. - Давай до магазина и обратно, - негромко просит Тэмин. Не горит в глазах насмешливо-надменный огонек, к которому старший уже успел привыкнуть, брат кутается в свой шарф, пряча в нем белые щеки. На улице тепло, но Тэмину теперь всегда холодно. Наверное, он ощущает дыхание смерти. Ну по крайней мере, у Чжонхёна не остается других объяснений. Он же не врач. - Мне больно. И я хочу спать. Пожалуйста, хён. Старшему кажется, что брат сейчас расплачется. И голос у него дрожит, и до боли грустные глаза влажно блестят. Но Тэмин никогда не плачет. Тэмин - каменный мальчик. Чжонхён это знает. - Давай я сделаю тебе укол и съездим куда-нибудь? - пытается расшевелить брата Чжонхён, улыбается преувеличено ярко. Он не хочет, не собирается слушать возражения, ему нужно растормошить брата. Это кажется сейчас жизненно необходимым. Но Тэмин вроде и не собирается сопротивляться, вяло кивает, выходит из машины. Ждет, пока Чжонхён припаркуется, чтобы подняться наверх и вколоть обезболивающее. Тэмин не рад скорому избавлению от боли. Чжонхён чувствует: что-то изменилось. Но что и почему он понять не может. Старается вообще не думать. Только решает, куда бы деть обоих, как заставить брата улыбнуться. Пусть даже так же ехидно, немного зло и надменно, как хотя бы этим утром, но видеть потухшие глаза напротив интуитивно страшно до зарождающейся где-то на задворках сознания паники. Он тащит Тэмина на другой конец города, они смотрят какое-то представление в маленьком театре, явно относящееся к элитарной культуре, которую Чжонхён упорно не понимает. Но Тэмин смеется над трагикомедией, а потом громко рассуждает, что на сцене творилась какая-то безумная глупость, поэтому старший не сожалеет о потраченных двух часах. Тэмин тянет его за рукава рубашки в светящийся сотнями ламп дневного освещения торговый центр, радостно лавирует от одного магазина к другому, ест фисташковое мороженое, вталкивает в руку брата стаканчик с горячим латте и улыбается. Солнечно и так, словно у них впереди целая жизнь и они будут ходить по магазинам каждую пятницу, подбирая Тэмину новые джинсы, потому что эти уже протерлись, а еще скоро лето и нужно обязательно купить кучу ненужных светлых шмоток, которые младший упорно не носит, потому что ненавидит белый цвет. Даже боль, постепенно накрывающая организм, не может свалить младшего с ног. Лишь когда он начинает кашлять не в пример чаще, морщится уже откровенно долго и просит присесть на скамейку, кутаясь в новый теплый плащ, Чжонхён понимает, что пора домой. Они даже покупают несколько пачек сигарет, которые Чжонхёну очень хочется выкинуть в окно на полной скорости, но он держит себя в руках и старается не обращать внимания на чужую легкую ладонь, скользящую по бедру, пока старший ведет машину, возвращая обоих в лоно трехкомнатной квартиры, под прикрытие тяжелой ткани портьер и электронного замка на внутренней двери. Инъекции морфина делают часы заточения значительно легче. Младший просит поставить укол еще раз лишь через восемь часов, хмурясь и захлопывая крышку лэптопа. Он говорит, что боль мешает ему думать, а Чжонхён в целом не против. Боль отступает достаточно быстро, разгоняемая наркотиком, Тэмин вздыхает, благодарно улыбаясь, и готовит восхитительный чай, пряча запястья и кисти рук в длинных рукавах рубашки брата, а глаза за отросшей черной челкой. Чжонхён не может отойти от младшего, чувствует в нем потребность. Отключает все телефоны, запирает двери, позволяет себе ловить последние мгновения. Он не говорит Тэмину о том, что срок куда короче, чем они ожидали. - Если я доживу до лета, - спокойно говорит младший, опираясь спиной на медленно вздымающуюся грудь брата, - давай выберемся на море? Так надолго, как сумеем. Чжонхён не обрывает мечтательный голос жестоким "месяц". Надеется только, что это действительно тридцать один день, а не пресловутый максимум, который пугает. Перебирает мягкие волосы, растворяясь в чужом голосе и окружающей их темноте, держит так крепко, как может, по-детски надеясь, что если он не расцепит рук, то Тэмин никогда и никуда не уйдет. Семейная связь становится на пороге отчаяния только сильнее, вырождается в нечто более крепкое, уже не спрашивая Чжонхёна, чувства меняются под напором безысходности, и старший из братьев не может ничего с этим поделать. Младший же лишь больше провоцирует. Тэмин провоцирует собой. Он раскрывается подобно талантливо написанной книге, которую вдумчиво читаешь страницу за страницей, осознавая истинный замысел. Чжонхён использует сразу все органы чувств, узнавая брата заново. Время не подыгрывает ему, скачет, подобно породистому мерину, через пространство, цепляясь в сознании тихими улыбками, громким смехом, томным взглядом, мудрыми мыслями, ароматным чаем, ласковыми руками, громким криком. И Чжонхёну хочется остановить все хотя бы на пару вечностей, остаться навсегда в одном единственном моменте. Он начинает понимать Тэмина и его ребяческое "Я хочу умереть в самый счастливый момент своей жизни". И лишь понимание заставляет оглянуться, испугаться, сдать назад. Увидеть день за днем растущее напряжение. Розовые краски вымываются из мира мгновенно, и улыбка младшего становится натянутой, а в горящем взгляде замирает просьба услышать. Чжонхён знает, кажется, знает, что хочет сказать младший. И совершенно, абсолютно не хочет это услышать. Он снова и снова пытается нацепить на нос очки, через призму которых все кажется более приятным и красочным, но окуляры, по-видимому, сломались, потому что ничего не выходит. Тэмин становится обузой, Тэмин становится якорем, который тянет за собой сердце. Тэмин становится почти физической болью. - Ты же заберешь меня с собой, - плачет Чжонхён ночами, беззвучно произнося слова в мягкие волосы мирно сопящего рядом брата, пока тот точно не может слышать этого. Чжонхён даже повторяет их в слух, когда они снова разговаривают. Тэмин лишь кивает головой и пожимает плечами. - Я знаю. В его словах нет горечи или сожалений. Его глаза не выражают ничего, кроме густой пустоты отчаянного смирения. Тэмин готов не дожить до завтра. Он согласен с тем, что следующий миг для него никогда не настанет. - Ты знаешь? Ты знаешь?! - кричит Чжонхён, сжимая хрупкие фарфоровые плечи и, похоже, совсем теряя контроль. Голова его - клетка для животного страха. Чжонхён очень хочет жить. И, конечно, не верит в жизнь после смерти. - Так какого черта ты все это устраиваешь? Зачем, Тэмин?! А брат, кажется, готов смеяться. Но он не улыбается, не жмурится, не дрожит. Только обнимает, сминая цепкими пальцами футболку на чужой спине и шепчет в самое ухо: - Потому что это ты во всем виноват. Потому что мне нужно было совсем немного. Мне нужен был брат, а не денежный мешок. Так было в самом начале. А потом я пытался привлечь твое внимание. Я учился хорошо, я учился плохо. Я стал пропадать из дома, я связывался с плохими компаниями. Я думал, ты заметишь. Ты обратишь на меня внимание. Но я плакал на полу у твоей кровати, когда меня изнасиловали, а ты ничего не знал. Ты спал после ночных подработок и никогда ничего не знал. Я открыто курил дома, я пил, я был очень плохим, чтобы ты, очень хороший... робот, просто посмотрел на меня. Ведь я твой брат. Я подставлялся другим, мечтая лишь о том, чтобы мой восхитительный брат был первым и желательно единственным. Мне даже не пришлось мучиться тем, что это инцест. Потому что я мог или любить тебя или уйти из дома. Ты не замечал одного - не заметил бы и другого. Ты сам во всем виноват. И я хочу забрать тебя с собой. Я не хочу, чтобы после моей жалкой смерти ты начал новую нормальную жизнь. Я не хотел умирать! Чжонхён слушает и не слышит. Ему очень хочется ударить легкое тело, хочется сбросить цепкие руки, закрыть грязный рот. Тэмин - ядовитый плющ, обвивающий его и затягивающийся на его шее. Он может лишь разрубить смертоносные лианы, чтобы освободиться. Он бьет наотмашь, не пугаясь ни за себя, ни за брата. Мир раскалывается на до и после, режется острыми краями, утягивая голову в чужое грязное прошлое, затапливая её густой, едкой, вонючей нефтью, связывающей мысли в одну неразборчивую мешанину. Он бьет куда-то еще, кричит, что Тэмин не прав, кричит, срывая, кажется, горло. Зрение затянуто густой белой пленкой, он не видит брата. Но знает, что тот очень далеко, кричит, отчаянно и боязливо, плачет, громко всхлипывая. Чжонхён бьется в ловушке страха, вины, горя. Он понимает, что загнал в угол себя сам, но не хочет понимать. Он отчаянно, до последнего цепляется за свою собственную жизнь и пытается выдрать брата как сорняк из собственного сердца. Он не думает, что раны могут оказаться губительнее, чем безымянная привязанность, обволакивающая все еще живое существо. Когда за его спиной громко хлопает дверь родительской комнаты, отрезая Чжонхёна от подвывающего в гостиной брата, заливая глаза теплой тьмой, принимая старшего в объятия огромной кровати, кажется, что так правильно. Они помирятся, наверное, завтра. Чжонхён обязательно извинится. Но сейчас он лежит в оцепенении, слушая доносящиеся из-за двери всхлипы, и мечтает о том, чтобы поменяться с Тэмином местами. Тихий шепот стучит в его ушах обвинительным приговором. Ему не хочется быть виноватым, но приходится. Ему хочется уснуть и проснуться завтра. Забыв о вчера и сегодня. Он хочет жить будущим, ему желается видеть его светлым. Ему желается его видеть. Но завтра машет тонкой рукой, затянутой в кожаную перчатку, дарит томную извиняющуюся улыбку и указывает на крепкие объятия вчера и печальный взгляд сегодня. Жизнь ввинчивается спиралью в мозг, заставляя увидеть все с самого начала. Чжонхён знает, что виноват сам. Чжонхён знает, что Тэмин это все, что у него осталось. Чжонхён знает, что сам убил свое изящное будущее. Чжонхён знает, что менять что-то поздно. Чжонхён чувствует дыхание смерти кожей оголенной спины. Она стоит над ним в кромешной тьме и улыбается, обжигая холодом. А за дверью стихают звуки, тикают часы на прикроватной тумбочке. Буря проходит, сменяется грязным штилем, хриплым дыханием и чешущимися от слез глазами. И Чжонхён позволяет себе спать, задыхаясь от чувства вины, не имея сил пошевельнуться под плитой обязанности. Чжонхёну снится лес. В лесу тихо. Тишина совсем мертвая, не слышно ни шума ветра, ни животных, которые в лесах должны обитать. Но он знает, что он не один. Сзади кто-то точно беззвучно дышит, держит за плечо, касаясь ледяными губами горячего уха. Чжонхёну не страшно. Ему, наконец-то, спокойно. Мелким песком тишина засыпает уши, а руки толкают вперед, и он идет. Идет, раздвигая ветви, уберегая свои и чужие глаза от острых сучьев, идет навстречу небу. Тропа прокладывается прямо под его ногами, ведет за собой подобно нити Ариадны. И он знает, что в конце - выход из лабиринта. В конце яркая синева и сияние желтой звезды. В конце - обрыв и бесконечный полет. В конце - свобода. Он просыпается толчком. За плотными бордовыми занавесками - сверкает солнце. На часах десять утра, а в голове шумит от вчерашних слез. Чжонхён готов извиниться, принять вину и смириться. Чжонхён готов уйти вслед за, только чуть-чуть попозже, когда он сделает Тэмина снова счастливым. Младший брат лежит на диване, завернувшись в теплое одеяло. В комнате распахнуто окно, в которое бесцеремонно врывается весеннее солнце, и достаточно холодно. Чжонхён зовет брата по имени и прислушивается к реакции. Тэмин очень тихий и не реагирует на осторожный, а потом и на звучный голос. "Устал", - думает Чжонхён, но подходит ближе. Он хочет разбудить брата сейчас, хочет, чтобы тот понял, насколько его любят и что вчерашняя ссора была глупостью, просто сдавшими нервами. Только от толчка в плечо младший переворачивается на спину, но не просыпается. У него бледно-серая кожа и синие губы. А еще он не дышит. - Тэмин, - дрожащим голосом зовет Чжонхён и отходит на пару шагов, запинается о низкий стол и падает на него спиной, разбивая стекло. В голове его крутится вчерашний вечер и он смеется навзрыд, вглядываясь пустыми глазами в белый потолок и не видя его. Он не двигается, только грудь мелко сотрясается от громоподобного смеха, сменяющегося громкими рыданиями. Он забывает о том, что было вчера, стирается из памяти сегодня. Сгорает с визгом завтра. Он лежит голой спиной на осколках журнального столика, а рядом на диване, закутанный в теплое одеяло, лежит холодный труп его счастливой жизни. И время не обратить вспять, чтобы подправить пару незначительных штрихов, промолчать пару опрометчивых слов. "Зато он умер во сне", - рассудительно думает остатками разума Чжонхён. И снова смеется своим мыслям, широко открытыми глазами глядя на сияющую в лучах солнца пыль. Потому что завтра уже не будет. Завтра - это лишь второй день после вчера.