Голодные игры

На востоке проступают розовые полосы зари. Воздух чистый и дышать гораздо легче, чем было вчера. Одним глазом осматриваю лагерь: все спят. Диадема, облокотившаяся о дерево, тоже спит, не смотря на то, что Катон оставил её следить за происходящим. Видимо объятья Морфея всё-таки сильнее, чем указы главаря. Медленно разворачиваюсь и ложусь на другой бок. Теперь я могу разглядывать лицо спящей Берты, лежащей рядом, но дерево, на котором нашла своё убежище Китнисс, теперь недоступно моему взгляду. Втягиваю прохладный утренний воздух и улыбаюсь сам себе. Скоро всё закончится. В любом случае, когда сегодня Китнисс решиться спуститься вниз, я автоматически «выйду» из круга профи, защищая свою «невесточку», как сказал бы Катон. Ну да и пусть говорит. Я вовсе не против таких прозвищ. Даже, пожалуй, рад, что меня могут принимать серьёзно. Но кто? Катон и Диадема, которые не дают спокойно ворковать Мирте и Марвелу? Это даже смешно. Лежу ещё пару минут, прикрыв глаза, а потом слышу, как что-то падает, цепляясь за ветки дерева. -Китнисс!, - бормочу под нос я, мигом вскакивая со своего места. Мне страшно. Я не вижу ничего... А точнее никого, кто падал бы с дерева. И только через несколько секунд перед носом Диадемы падает большой шар и раскалывается пополам, как яйцо, выпуская из себя яростное облако насекомых. -Осы убийцы!, - визжит Мирта. В суматохе и криках я не могу понять, что делать. Пытаюсь разбудить Берту, но та даже глаз не открывает. -К озеру! К озеру!, - кричит кто-то, а я даже не успеваю опомниться и бегу вперёд, к спасительному водоёму, у которого я увидел первую смерть в своей жизни. Первую, но далеко не последнюю. Погоня за нами длится до самого водоёма, где я, Катон и Мирта успеваем нырнуть в воду. Марвел же продолжает куда-то бежать. Осы наступают ему на пятки, а вот про меня и «капитана» они уже совсем забыли. Мирта прибежала к воде раньше всех. Ещё бы! Иметь такие ножища и не бегать на них, как гордая лань. Хотя с эстетической точки зрения ноги сорок третьего размера отнюдь не красят девушку. Прошло минут пять прежде, чем я решился полностью выйти из воды. -Ты всё знал! Это ты нас туда привёл!, - ревёт Катон, который тоже стоит по колени в воде. Кажется, нашёл причину меня убить. Я вижу, что парня шатает, да и меня, если честно, не хило штормит. Ощущаю себя вечно пьяным Хеймитчем: перед глазами всё плывёт и мерцает. А ещё перед глазами размытый силуэт Катона, который бежит на меня с ножом. Трибут Дистрикта-2 промахивается и падает лицом в воду. Я слышу, как хрипит его горло. Слышу, как кряхтит Мирта, которая пытается подняться чуть повыше в воде, чтобы не захлебнуться. Кажется у неё судороги. Всё тело «украшают» огромные воспаления, своими размерами смахивающие на крупные апельсины. Чувствую вкус рвоты во рту и набираю немного воды, чтобы прополоскать горло. Быстро выбираюсь на берег и подхватываю копьё, оброненное Марвелом в этих бешеных гонках от ос-убийц. Теперь два выбора: сразиться с Катоном и умереть или же убить Берту и Диадему, которые сейчас где-то бродят, а уж только потом умереть... Времени на раздумья нет, да я и сам понимаю, что оптимальным вариантом будет погнаться за девушками. Тем более Берта сама просила её убить... Что на меня нашло? Кажется яд, который осы впрыскивают своим жертвах, обладает галлюциногенными свойствами. Я сам не свой, но стараюсь держать себя в руках. Ногтём большого пальца сильно впиваюсь в ладошку левой руки и прикусываю внутреннюю часть губы(уже по привычке), чтобы ощутить реальность. Всё в норме кажется. По крайней мере пока. Я жив. Я тут. Я чувствую себя и... Я резко подаюсь вперёд, услышав странный шорох и вздохи. Я готов вонзить остриё копья в спину задыхающейся Берты, чтобы та не мучилась. Я готов проткнуть насквозь череп Диадемы, чтобы та видела своего убийцу. Я полон решимости, но когда я раздвигаю высокую траву и вижу Китнисс, то оружие плавно опускается. Гремит выстрел и я слышу, как тихо пролетает планолёт у меня над головой. Кажется, они забрали Берту... Следующий выстрел оповещает о том, что умерла Диадема, опухшее тело которой лежит сейчас под Китнисс. Эвердин вздрогнула и попятилась назад, зацепив при этом самую крупную «апельсинку» на теле Диадемы, а та в ответ брызнула какой-то вонючей дрянью, от которой режет глаза. Мне страшно видеть Китнисс тут: лежащую на трупе, изуродованную осиными укусами и ожидающую смерти от моей руки. Моё лицо тут же кривиться от непонимания всего происходящего. -Что ты делаешь здесь до сих пор? - шепчу я. Ловлю на себе взгляд испуганной Китнисс. Она всё мокрая и на коленке и у неё висит огромный «бубон» от осиного укуса. -Ты с ума сошла? - я толкаю её тупым концом копья. - Вставай! Живо! - Китнисс робко поднимается, подхватывая при этом лук и колчан со стрелами, а я всё продолжаю пихать её копьём. Возможно больновато, но сейчас это просто необходимо, чтобы она скорее унесла ноги. - Беги! Ну, беги же! Следующим из зарослей выбирается Катон. Он тоже мокрый и искрится от влаги, а под глазом вспух страшный шишак. В солнечных лучах ярко блестит кинжал. Боковым зрением замечаю, что Китнисс уже скрылась в кустах. Теперь я наедине со смертью. -Иди сюда, женишок, - манит меня здоровыми пальцами Катон. От его озлобленного выражения лица, украшенного укусами-апельсинами, меня бросает в дрожь и я чувствую, как по телу, начиная с головы и заканчивая кончиками пальцев ног, бегут мурашки. Целым стадом. А Катон постепенно превращается в огромную гусеницу с одним рогом, торчащим с правой стороны лба. Кажется начинается горячка. Рукой скольжу по своему лбу и мне чудится, будто бы я касаюсь горячей печи с хлебом. Хлеб... Запах так и витает в воздухе. Я вижу, как гусеница манит к себе. Она показывает, что у неё есть нож, чтобы аккуратно разделить свежую буханку хлеба. Я медленно иду к ней на встречу, то спотыкаясь, то падая. Но в любом случае я встаю и начинаю идти дальше. К хлебу, который маячит перед глазами, как мираж. Гусеница сворачивается в клубок и опадает на землю, рассыпаясь на миллиарды блестящих осколков. Я тяну к ней руку и падаю за ней... Что-то непонятное щекочет моё бедро. Что-то, что очень похоже на пёрышко. Я смеюсь и медленно подползаю к дереву, сидя опираюсь о него спиной. Смотрю на пёрышко, которое почему-то «заползло» в моё бедро с внутренней стороны. Вокруг пера вишнёвый джем, смешанный с брусничной глазурью. Я улыбаюсь и в голове возникает образ отца, который поправляет свои усища тёплыми мягкими руками. -Пап, - на смешке произношу я, - Спасибо! Пальцем тянусь до угощения, которое принесло мне пёрышко, и начинаю потихоньку отковыривать джем пальцем, тут же запихивая его в рот. Мне вкусно до безумия и я снова с благодарностью вспоминаю папу. Наверное, это он прислал мне передачку на Арену. Прикрываю глаза, запрокинув голову к небу. Хотелось бы сейчас резко распахнуть глаза и увидеть Китнисс, сидящую в ветках, поделиться с ней угощениями, переданными отцом. Но, открыв зеницы, я разочаровываюсь: посреди веток скачут лишь острые языки пламени. Тяжело вздыхаю и вновь закрываю глаза. Теперь я чувствую, как на моё лицо падают капли свежего дождя. Я слышу гулкие раскаты грома и, даже сквозь опущенные веки, вижу яркие отблески грозы. Постепенно гроза замолкает, но ей на смену приходит пронзающий ветер, который продирает меня до самых костей. Последний раз окунаю палец в брусничный джем, который всё никак не кончится, и понимаю, что я проваливаюсь в бездну. Очнулся я от сильного удара по голове, который привёл меня в чувства. Затем крики, вопли и суета... -Да ты же не убил его!, - вопит девушка, язык которой заплетается. Кажется она тоже хапнула яду. И, кажется, она горит желанием меня убить. -Сама бы попыталась убить чудика, который высасывал кровь из своей ноги!, - криком отвечает мужской баритон. Я тут же прикусываю щёку и понимаю, что я уже не сплю. Ногу, именно в том месте, где вчера стоял папин десерт, пронзает дикая пульсирующая боль, от которой хочется визжать, как девчонка. Я ел свою ногу? Что за бред. Да я бы ни в жизни! Разлепляю один глаз и вижу Мирту, которая лежит на земле рядом с Катоном и пытается подобрать камень. -Спасибо, я уже сам нашёл, - огрызается Катон, поднимая камень, размером с кулак. Стоп, куда он собрался его кидать?.. Рука сильно замахивается, но навряд ли лежащий пластом человек может попасть в свою цель. Так и выходит: камень пролетает в нескольких дюймах от моего лица, а я не успеваю даже ахнуть. -Встать можешь?, - спрашивает парень. Ответа не следует. Значит ему отрицательно махнули головой. А это значит, что у меня есть шанс убежать. Быстро кусаю свою щёку, чтобы убедиться, что я снова тут и никуда в поднебесье улетать не собираюсь. Я раскрываю оба глаза и внимательно смотрю за профи, которые лежат на солнце и почти не могут пошевелиться. Тихо и аккуратно начинаю перекатываться набок, чтобы враги не заметили, как я пытаюсь улизнуть. Да им похоже и не до меня: Катон и Мирта погрузились в болтовню. Причём обо мне: -Как думаешь, он доест свою ногу или её склюют птицы? -Скорее оставит Китнисс перекусить, - басом смеётся Катон и начинает кашлять. Я резко выдыхаю через нос, стискиваю зубы и сжимаю кулаки, чтобы ползти дальше. Боль в ноге невыносимая. Такое чувство, будто бы её уже кто-то клюёт. Чувствую себя Прометеем, привязанным к скале. Только вместо печени мне терзают ногу. Перед глазами всё плывёт, но я беру себя в руки и ползу дальше. Через минуту я только обогнул необъятное дерево, на котором сидела Китнисс. Теперь меня могут спохватиться, а затем и убить. Но, кажется, профи даже не могут подняться с места, чтобы сделать хоть что-то. Так что этот побег может оказаться для меня счастливым билетом на почти счастливое будущее. Может, но точно не окажется. -Катон, скажи мне, что он упал на бок и исчез из нашего поля зрения, а не просто сбежал!, - ворчит Мирта, щёлкая костяшками пальцев, - Если он сбежал, то... -Заткнись, - резко обрывает Катон, - И что? Что с того, что он сбежал? Скорее уж ухромал. С его ногой он пройдёт максимум километр, а затем свалиться и сдохнет сам. Уверен, вечером в небе вспыхнет его портрет. Портрет... Интересно, сколько я спал? Может быть я успел пропустить портрет Китнисс?.. В животе появляется странная тяжесть от волнения и меня тянет проблеваться. Но я держусь. Держусь, что есть силы, чтобы уползти как можно дальше от профи. Под опавшими листьями нашариваю более менее толстую плотную палку и с трудом подымаюсь, опираясь на импровизированную клюку, которая режет ладони своими зазубренными концами и веточками. Да лучше бы я сдох под тем злосчастным деревом! Боль в ноге откликается с каждым шагом и мне кажется, что ещё совсем чуть-чуть и я упаду в болевой обморок. Тогда стану лёгкой добычей. Эй, трибуты! Эй, профи! Эхэй, Китнисс! Я тут. Можете прийти и смело добить меня, засадив нож в печёнку. Интересно, как отнесётся к моей кончине Хеймитч? Я почти уверен, что он даже в сторону бутылки не посмотрит, если Китнисс ещё на Арене. Его задача — помогать нам. А если меня нет, то можно помогать только ей. Чёрт, как же болит нога. И почему этот старый эгоистичный пень не отошлёт мне лекарство? Не уж то ли трогательная история мальчика из Дистрикта-12 не зацепила капитолийских спонсоров? Похоже я полный неудачник. Мне не везёт во всём. Меня даже убить нормально не смогли! Перо... Опять это перо и вкус брусники во рту, от которого тянет проблеваться. Да как можно есть самого себя и при этом наслаждаться жизнью?! Плевать, что я был под воздействием укусов пчёл-убийц. Они же убийцы, в конце концов, почему даже они меня не убили? А может я слишком фартовый? Провёл несколько дней с любимой девушкой, произвёл впечатление на публику, остался живым после нескольких контактов со смертью... Хотя навряд ли удачливым можно назвать парня, который, кряхтя и ёжась, еле перебирает ногами, шагая по еловому лесу. Давай уж, Мелларк, крепись! А что ещё остаётся? Может совершить первое в истории самоубийство на Голодных Играх? Тогда я навсегда останусь в памяти зрителей. Ну или хотя бы на пару лет. Со мной будут сравнивать следующих, кто умрёт от собственных рук тут, на Арене. Или я буду единственным идиотом, который пришил сам себя. Тогда это будет глупо. До безобразия глупо. Но разве это будет меня волновать на том свете? Там, где среди белых пушистых облаков воздвигнуты храмы Богов, которые примут любого с распростёртыми объятиями. Хотя, пожалуй, Боги принимают только людей, которые в жизни сделали хоть что-то хорошее. А что я? Кормил свиней, пёк хлеб за деньги и дрался с одноклассниками чуть ли не каждый день, хотя учителя упорно продолжали видеть во мне лучшего. Странные они. Сейчас, когда я еле перебираю ногами, я чувствую, как смерть уже дышит мне в спину. Её дыхание обжигает и тело пробивает мелкая дрожь. Мне холодно. Свободной рукой касаюсь горячей щеки и понимаю, что жар у меня до сих пор не спал. Руки при этом остались совершенно ледяными. Как будто бы кусок льда к щеке приложил. Кусок льда к щеке... Мне тогда было лет восемь. В тот день я твёрдо решил, что сам испеку хлеб, который потом продам кому-то очень голодному. Поставив большую миску на стол, я достал килограммовую пачку муки, небольшую коробочку с солью и внушительных размеров кувшин со свежей кипячёной водой. -С богом!, - сказал я сам себе, начиная скидывать все ингредиенты в миску. Крошеными ещё на тот момент руками я мешал сероватую массу огромной ложкой с длинной палкой, пока не пришло время выкладывать массу на стол, чтобы раскатывать её и превращать в лепёшки. Процесс шёл довольно-таки быстро. Гораздо быстрее, чем у отца, который могут по часу возиться над тестом для одной партии. Я закинул формы на противень, который начал пытаться всунуть в жерло нашей раскалённой каменной печки. Но после третьей попытки мои слабые детские руки не выдержали тяжёлого груза и я уронил противень на пол, рассыпав при этом весь сырой хлеб и задев краем белого фартука огонёчек, теплящийся в печи. Фартук вспыхнул, а я, как ошпаренный, побежал по дому в поисках отца. Но, увы, на пути мне встретилась мама, которая побагровела от злости. Она выкрикнула что-то и начала выталкивать меня на улицу. Благо на тот момент была зима и она просто окунула меня с головой в огромный сугроб. Да так там и оставила: -Если вылезешь раньше, чем уйдёт солнце — я тебя ещё и выпорю. Чувствую, как в горле образовывается комок. Хорошо, что зрители Голодных Игр видят только меня снаружи, но мыслей моих коснуться не могут. Было ужасно неудобно, если бы они видели каждую мою мысль о Китнисс, маме и доме в целом... Ах да, ещё о профи, который я теперь даже переварить не могу. Уж не сильно ли рано они начали охоту на меня? Полагалось, что мы должны были убить Китнисс, а уж только потом, по моим расчётам, удар пришлось бы принять мне. Но, видимо, математик из меня никакой. Зато теперь я в полном одиночестве бреду по лесу, который вижу первый раз в жизни. Солнечный свет, еле протискивающийся сквозь густую крону широколистных деревьев, не слепит глаза, а потому передвигаюсь я даже почти не щуря глаза. Вокруг поют птицы. У каждой своя неповторимая мелодия, продирающая моё воспалённое сознание прямо до костей. Я пытаюсь искать во всём положительные стороны и улыбаться, чтобы капитолийским зрителям не казалось, что я вот-вот умру и мне не нужно никаких пересылок на Арену. Нет уж. Я схожу с ума от боли, но при этом держу на лице гордую улыбку.