Без конца и без начала

...Джин стирает с лица Казу въевшийся глянец, трёт губкой так, что у Каменаши болят щёки и щиплет глаза. Но он молчит и терпеливо пережидает истерику Джина. Потом снимает с руки часы – дорогие, стильные - и с хрустом ломает стекло. Протягивает. - Крути, - говорит он, - крути стрелку назад. Крути сколько влезет. И выходит, промокая полотенцем горящее лицо. На кухне есть чай. Или кофе. Что-то из этого точно оставалась, Каме помнит. За спиной Джин крутит стрелку. Он пьяный. Пьяный-пьяный драгоценный Джин. Человек-джинн: тот, кто умеет делать Каме весело. Тот, кому умеет делать весело Каме. Они хотят, чтобы всё было хорошо, чтобы черепашки-талисманы, поцелуи в щёку, завтрак в постель и грёбаная романтика. Чтобы молчать вместе. Чтобы протянуть руку, и руку поймали. Чтобы дышать, слышать, видеть. Чтобы тепло. Не мстить, не извиняться за «а я подумал, что ты...», не спрашивать «а потому решил, что можешь сделать это на зло?!», не глотать дым чужой сигареты вместе со своей обидой, не доказывать долго, многословно, сбиваясь и путаясь, не натыкаться на «всё это пустые слова», не слушать такую же, может, более краткую и ещё более сбивчивую речь с отстранённой, как не своей мыслью: «это бред какой-то, так не бывает», не получать хлёсткое «заврался!» в ответ на последний беззащитно искренний порыв и не возвращать сторицей недобрым «ты-то? Только себя, тусовки и грудастых баб» в ответ на негромкое торопливое «люблю». Всё же просто. Есть ты. Есть я. Почему нет нас? Что они умудрились вывихнуть в этом году? Как это, вывихнутое, вправить, как сделать, чтобы они хоть в чём-то совпали, хоть один единственный раз?..