Across the universe.

Взгляни в мои глаза и утони. Утони навсегда и больше не возвращайся. Не возвращайся никогда. Пожалуйста. Одержимость пугает. Рано или поздно запоздалое опасение должно было ужалить кого-то своим ядовитым жалом, подарить незабываемую дрожь во всем теле, чтобы от той в следующее мгновение не осталось и следа. Как легкое дуновение ветерка, несущее первые солнечные лучи, должно занять оно абсолютно все мысли, словно в сказке, превратить тебя в сплошной комок воспаленных нервов. Так и случилось. Брагинский был уверен в этом. Уверенность эта, впрочем, ничего хорошего не приносила – только лишь путаные мысли и беспочвенные – а, может, все же нет? – опасения. Все, чего ему хотелось сейчас, так это покоя, который он ну никак не мог себе обеспечить, что, признаться, его жутко злило. И пусть злость эта была спокойна, как сама смерть, легче от этого не становилось – он все еще чувствовал, поглощал каждой клеточкой своего тела мысли и взгляды, молчаливой угрозой нацеленные прямо в его голову. Мысли, которые он больше не мог слышать без содрогания – голова пульсировала тупой болью, мешая разобрать даже незначительные обрывки фраз и образов. Взгляд голубых – а голубых ли? – глаз, который проникал сквозь одежду, буквально вгрызаясь в бледную кожу. Просто находиться рядом с Джонсом казалось невыносимой пыткой. Тягучая и дурно пахнущая, она затягивала все глубже, а водоворот поспешных решений, уже не скрывая своих намерений, неумолимо тащил Брагинского на дно, чтобы снова сделать его похожим на Америку. Джонс болен. В этом не было ни малейшего сомнения. И по какому-то странному стечению обстоятельств он свято уверен, что вылечить его может лишь он, Россия. Вздор. Когда это болезнь лечила сама себя? Но и Брагинский был болен тоже. Глупо бы было претендовать на здравомыслие, когда вокруг был только он – Альфред Джонс собственной персоной, который похитил даже легкий ветерок, насквозь пропитав его своим запахом. Все вокруг просто дышало Америкой. Россия тоже дышал им. В такие моменты Иван обычно думал о том, что, возможно, встреться они как обычные люди, расклад был бы точно такой же. Он представлял возможные сценарии встреч, ссор, временных перемирий… Но тут же одергивал себя – им с Джонсом(да и всем остальным странам) уже никогда не стать «Обычными людьми» - они уже были безнадежно поломаны, они калеки, разбитые на тысячи, миллионы осколков, которые изо дня в день живут в серых бетонных коробках, ходят на работу, умирают . И если бы Бог дал им хоть малейший шанс жить так, как живут эти самые тысячи и миллионы, сомнение так или иначе на долю секунды поглотило все вокруг. На долю секунды воздух вокруг стал бы кристально чистым. Первый вздох без Америки(возможен ли он вообще?). Интересно, какой он? Брагинский не имел ни малейшего понятия. Хотелось просто выбраться из этой вселенной и родиться в другой. Хотелось просто пробраться сквозь вселенную. Без разницы - куда. Аметистовые глаза медленно закрылись, погружая все вокруг себя во мрак. В воздухе до сих пор витал его запах. Запах Америки. *** Шероховатый холст дарил настолько нежное тепло, насквозь протканное полуденными лучами, что портить его девственную белизну красками совершенно не хотелось. Казалось, что еще немного и полотно само впитает в себя все оттенки восходящего солнца, нежно вберет в себя первые солнечные лучи, вдохнет пропитанный росой воздух. Иван огляделся по сторонам – прохожих вокруг было немного, да и до полудня вряд ли будет больше. Как жаль, что работа большинства людей отнимает у них такое зрелище, как замерший в ожидании час пика город. То, что нельзя было передать словами… Оно лежало на самой поверхности, и Россия жадно хватал эти ощущения, пропускал через себя, а потом ткал на тонких холстах и невесомой бумаге собственные мысли. Ведь их тоже нельзя было передать словами. Потертый этюдник глухо стукнулся о влажный от утреннего воздуха асфальт, спугнув небольшую стайку воробьев. Брагинский не обратил на это ни малейшего внимания, продолжая свои приготовления. Вскоре все закончилось – щелчок – и мир стал чуточку красочнее. Этюдник открылся, явив миру их с Иваном краски. Теплые, холодные, пастельные и кричащие, они разговаривали с Брагинским на понятном немногим языке, а ему ничего не оставалось, только как отвечать им. Тихо. Совершенно беззвучно, но он всегда был понят. Этого было достаточно. Взглянув на белый холст, Иван в очередной раз подумал о том, что неплохо было бы приняться, наконец, за работу, как вдруг прямо за его спиной раздался до неприличия громкий голос: - Ого! Ничего себе! Ни разу не видел здесь художника! – недовольно обернувшись, Брагинский обнаружил перед собой парня, возможно, чуть младше его. На ушах его были огромные наушники, – теперь понятно, почему он так громко говорит, понял Иван – а непослушные волосы даже при легком дуновении ветерка норовили залезть в глаза, от чего юноша забавно морщился, но челку не поправлял. Заметив, что собеседник его проигнорировал, паренек нахохлился и снова предпринял попытку пойти на контакт. Брагинский поморщился – голос все еще был слишком громким. - Меня зовут Альфред Джонс, я живу здесь неподалеку! Приятно познакомиться! – поймав на себе неодобрительный взгляд собеседника, Альфред на мгновение стушевался, но уже в следующий момент смотрел на Брагинского с тем же интересом. Хотя, могло показаться, что взгляд его скорее пытливый, желающий вытащить из собеседника все: дыхание, взгляд, голос. Иван практически беспомощно огляделся, но потом молча указал в сторону этюдника, на котором каллиграфическим почерком было выведено его имя. Проследив направление, Джонс, казалось, больше времени уделил разглядыванию небольшого ящичка, что было, в принципе, логично. - М… Иван… Бра-гин-ски… Ты русский?! – в очередной раз вскрикнул неуемный паренек, на что получил лишь сдержанный кивок, - Ничего себе! Я в первый раз встречаю русского! – Иван пожал плечами, мол, ничего не поделаешь. Вокруг по-прежнему не было ни души, лишь изредка проезжающие машины и Альфред нарушали музыку ветра, легко поднимающего в воздух первые опавшие листья. Сделав глубокий вздох, Брагинский трепетно прислушался к звукам вокруг него. Даже громкий голос нового знакомого показался намного тише. И правда, тише. Тихо. Практически неслышно Альфред, видимо, уже отчаявшись на полноценный разговор, напевал какую-то песню. Сильный голос неторопливо выводил красивую мелодию: - Sounds of laughter, shades of life are ringing through my open ears… Inciting and inviting me…* «Битлз» - понял Иван, внимательно вслушиваясь в песню. «Сквозь вселенную». Кажется, именно так она называлась. Песня эта никак не вязалась с впечатлением о таком человеке, как Джонс. Иван знал это, но совершенно не задумывался о том, откуда. Отчего-то хотелось подпеть ему, но Брагинский тут же поджал губы, отведя взгляд. Подобные мысли давно не приходили к нему в голову. Да и зачем? Это было просто бессмысленно. Ведь… А почему? Им с Джонсом уже никогда не стать «Обычными людьми» - они уже были безнадежно поломаны, они калеки, разбитые на тысячи, миллионы осколков. Действительно, почему? Не понятно. Он не знал, откуда, но осознание этого факта прочно сидело в голове. Но подпевать, все же, хотелось. Так почему же нет? Вздохнув, Иван начал разбирать краски, пытаясь игнорировать навязчивого соседа, который, похоже, начал напевать песню по второму кругу. Что за странный парень? Words are flowing out like endless rain into a paper cup…** Мелодия уже проникла в голову, начав скандировать первые строчки. Брагинский поморщился. Внезапно ровный голос сорвался, заставив Ивана снова обернуться, наградив Джонса вопросительным взглядом. - Хе-хе… Прости! Голос сорвался, да?! «Зачем меня-то спрашивать, если сам знаешь..? Или все же нет?» - Музыка в моих наушниках слишком громкая, но я не хочу их снимать. Говори, я прочитаю по губам! Не беспокойся! Я смогу! – лиловые глаза удивленно уставились на Альфреда, который жизнерадостно ходил взад-вперед, то и дело поглядывая на Ивана. «Говорить, значит?» - усталая улыбка на мгновение явила себя миру, чтобы сразу же потеряться в куче листов, слетевших с этюдника – ветер все никак не мог успокоиться. Холст все еще стоял нетронутым. Взяв в руки остро заточенный карандаш, Брагинский написал короткое «Я буду рисовать». - Рисовать?! Это что-то типа игры в ассоциации? – тут же оживился Альфред. Голос его снова стал невыносимо громким. – А почему бы тебе просто не сказать, ну или не писать, как сейчас? «Рисовать мне привычней. Не люблю слова.» - гласило на следующей записке. Джонс непонимающе взглянул на Ивана, но спорить не стал. А лишь кивнул – у каждого свои странности. Все же, через некоторое время нетерпеливому Альфреду надоела эта игра и тот, сердито хмурясь, в очередной раз попросил Брагинского нормально изъясняться. - Нет, ты что, язык проглотил? – искренне удивлялся Альфред – Если стесняешься своего голоса, то не беспокойся об этом. Я действительно ничего не слышу… Музыка же громкая! – лучезарно улыбнулся Джонс. Брагинский исытывающе взглянул на Альфреда, чтобы в следующий момент нерешительно приоткрыть рот. Пухлые губы еле уловимо зашевелились. «Ну привет» - понял Альфред, внимательно вглядывавшийся в утомленные черты лица собеседника. - Привет!!! – уже откровенно крикнул Джонс, заставив Брагинского в очередной раз недовольно поморщиться. Все же, тот был слишком громким. – Ну вот, ты умеешь говорить! А то я уже испугался! – лиловые глаза пытливо мазнули по высокой фигуре напротив. Казалось, общение между ними проходило как-то невербально, даже не смотря на эти жалкие потуги говорить по-человечески. «Только бы не снял наушники. Ведь так он поймет. Поймет, что я не произнес ни слова…» - трепет в груди от слов, которые он все-таки сумел произнести, пусть и совершенно неслышно, невесомо, внезапно сменили теплые обветренные губы на бледной щеке. Иван смущенно моргнул, все еще не понимая, что произошло. Альфред же в очередной раз лучезарно улыбнулся. - Знаешь, всегда хотел поцеловать художника, у которого такие красивые работы! Глядишь, часть таланта передастся мне! – рассмеялся Альфред, совершенно игнорируя все нормы приличия, снова приблизился к оторопевшему Брагинскому. – Наверное, твой голос тоже красивый, правда? Кстати, я оставлю тебе один подарок. Этой мой плеер. Он старенький, но служит мне исправно уже довольно давно. – на мгновение Альфред замолчал – Эта песня. «Через вселенную». Она же тоже тебе нравится, да? Я сразу это понял. Бери, кроме этой песни там ничего нет, она стоит на повторе. До встречи. Жаль, но у меня уже ждут дела. Наверное, мы уже не встретимся, но я запомню тебя, Иван Брагинский. Брагинский рассеянно принял подарок, вопросительно взглянув на Альфреда. Тот же быстро развернулся и пошел дальше по аллее, вглубь парка. Вздохнув, Иван повертел в руках небольшой плеер, испещренный небольшими потертостями, и вставил наушники в уши, нажав кнопку включения. Все, что встретило его, так это мертвенная тишина. Тишина посреди орущего города, окунувшегося в час пик. Аппарат был сломан. «Музыка в моих наушниках слишком громкая, но я не хочу их снимать. Говори, я прочитаю по губам! Не беспокойся! Я смогу!» «Я действительно ничего не слышу…» Встрепенувшись, Брагинский открыл рот, чтобы выкрикнуть одно единственное имя. Ему нужно было поговорить с этим человеком. Не важно – как. И уж тем более не важно – почему. Орущий город в мгновение ока утонул в тишине беззвучного крика. Чтобы стать нормальными, чтобы стать целыми… Нужно окончательно сломаться. *** Альфред резко открыл глаза и выдохнул. Неужели сон? Огляделся, кинул беглый взгляд на водителя, который тихонечко насвистывал какую-то незнакомую ему мелодию. В наушниках тихо играла «Через вселенную». Чертыхнувшись, Америка выключил плеер, повернув голову к соседнему окну. Сон окончательно покинул Джонса, хоть осознание происходящего все еще мешалось с его остатками. Медленно в голову потянулись караваны образов: Вот они с Россией вместе садятся в машину – возникли какие-то неполадки и встречу перенесли в другой город. Пришлось смириться с участью тесниться на протяжении нескольких часов в одной машине. Вот Джонс не выдерживает и начинает попытки задеть Брагинского. Надо сказать, вполне успешные. В итоге отпустив шуточку про взгляд Ивана, - что он именно сказал, Альфред уже не помнил, да и нужды в этом не было – услышал в ответ резкое: «Взгляни в мои глаза и утони. Утони навсегда и больше не возвращайся. Не возвращайся никогда.» Больше Россия не сказал ни слова, погрузившись в задумчивое молчание, а после и вовсе преспокойно уснул. Вслед за ним уснул и Джонс, отрешенно вслушиваясь в тихую мелодию, лившуюся из наушников старенького MP3. Размышления прервал взгляд лиловых глаз, все еще плененных сонной дымкой. Хозяин же немного ошарашено взирал на Джонса, будто тот вовсе не должен был здесь находиться. - Ну и сон… - От собственного голоса Россия еле уловимо вздрогнул, прижав к себе небольшой блокнот. Америка уже успел разузнать, что Брагинский иногда баловался зарисовками. «Наверное, именно поэтому во сне он был художником» - внезапно подумал Альфред, но тут же отмел все ненужные мысли, потому что в следующий момент услышал тихое: «Надо же, не думал, что буду так рад говорить с тобой». Америка усмехнулся, покрутив в руках провод от наушников. - Понятия не имею, о чем ты, но я рад тебя слышать. *** *Звуки смеха, тени всей земли звенят в моих ушах,тревожат и зовут меня. **Фразы льются, словно вечный дождь в бумажный мой стакан.