Телефон доверия

Я стоял на фоне белой стены и улыбался – меня фотографировали. Я работник месяца. Я работаю только восемь с половиной недель. Я работаю в службе «Телефон доверия» восемь с половиной недель. Я ненавижу свою работу. Каждый божий день мне звонят десятки (если не сотни) людей с петлёй на шее, дулом пистолета у виска, лезвием у вены, горстью таблеток в руке. Всем им нужна помощь. Всем им нужно одобрение на смерть, на суицид. И, знаете, что? Я благословляю вас, дети мои. Идите, режьте вены. Идите, прыгайте с крыш. Идите, стреляйте в голову. Идите, глотайте таблетки. Мне плевать. Я ненавижу людей. Каждый божий раз я подталкиваю их к верному решению. Каждый божий раз я спрашиваю: «Ты доверяешь мне?». «Да» Я говорю: «Мне плевать». «Что?» Я говорю: «Решил повеситься? Отлично. Хороший выбор». Все самоубийства в кино можете забыть сразу. Если бы в фильмах были суициды, описанные как в жизни, на премьерах не было бы ровным счётом никого. Все слабовольные и нетерпимые к мерзостям сразу бы выбегали из зала, в лучшем случае, поблевать. Я продолжаю: «Повешенье... Знаешь, я так и мечтаю увидеть твой труп. Увидеть, как позвонки отделяются друг от друга, какие у тебя будут выпученные глаза, как язык будет свисать изо рта, как ты обосрёшься. Я мечтаю, я жажду это увидеть. Давай, дерзай. Удачи». И они молчали. Они молчали мне в трубку и понимали: они ожидали не этого. Они ожидали, что их выслушает какая-нибудь сопливая и отзывчивая девушка с мягким голосом, посоветует что-нибудь, возможно, поплачет вместе с особо чувствительными. Они ожидали чего угодно, но не парня, чаще всего с похмелья, с дикой неприязнью к ним всем. Они ожидали другого. Они ожидали не меня. И они сомневались. Они не думали о последствиях. Они думали, что умрут и всё. Они боялись выглядеть нелепо. Они не думали о том, что их тела будут выглядеть некрасиво, неказисто, омерзительно, покроются трупными пятнами, потом - червями. И они выбирали жизнь. Как мне потом сказали, в мою смену умирало меньше всего людей. Они просто боялись. Они просто трусили. Трусы. Из-за них и есть все проблемы. Я стою на белом фоне, улыбаюсь, и фотограф делает кадр. Эта фотография будет висеть на стенде с громогласной надписью «Лучший работник месяца». Благо, я принимаю большую часть звонков на дому, иначе меня бы вышвырнули на следующий же день после устройства на работу. Почему я пошёл работать именно сюда? Я псих. Я больной. Я состою на учёте в местной психиатрической больнице, в местном наркологическом диспансере, в местном полицейском участке. Я покушался на жизни случайных прохожих. Половину я тупо потрошил в закоулках. Тёмных, безлюдных. Я прирезал всю свою семью. Тогда-то обо мне и заговорили. Газеты пестрели заголовками: «Маленький мальчик убил всех членов своей семьи!» «А Вы уверены в своих детях?» «Ужасное убийство в Нью-Йорке! Ребёнок-маньяк, перерезавший своих родственников!» А я был горд собой. Я сделал самый важный шаг в своей жизни: стал независимым. Врачи в психушке сказали, что попробуют «затерять» все мои документы, папки, справки, отчёты о прошлом, если я попытаюсь быть полезным. Если я, например, начну спасать людей. Выучусь на врача, стану экологом, буду подметать дворы, устроюсь в службу доверия. Высшего образования у меня так и нет – я выучился сам, причём превосходно. Экология? Не, не слышал. Подметать дворы? Они шутят, что ли? Но вот последний вариант… Он мне показался самым достойным. Он мне показался интересным. Светила психиатрии сказали, что помогут мне обосноваться в социуме, если я действительно захочу измениться. Меняться я не хотел, но наконец покинуть поганые белые стены больничных коридоров – с радостью. Немного поиграл на публику и вуаля! – свобода в моих руках. Теперь у меня есть свой угол недалеко от центра всемирно известного Нью-Йорка, ежемесячный доход, вроде как подъём по карьерной лестнице, домашний питомец и свобода. Свобода. Свобода. Свобода… Сорвись я ещё хоть раз, узнай полиция мой почерк – я бы опять загремел. Я бы загремел надолго. И ещё одного шанса мне бы уже не дали. Это был бы полный провал. Крах. У меня есть таблетки. Мой врач, врач, который меня наблюдает, выписал мне таблетки. И я держусь. Я не потрошу всё, что движется. Я могу смотреть на людей и видеть людей, а не жертв, очередных кусков мяса на убой. -Всё, спасибо, можете возвращаться к работе. И я так и делаю. Я иду к своему рабочему месту, сажусь и смотрю на телефон, ожидая звонка. И мне звонят. Мне звонят множество раз на дню. В офисе я говорю тихо, приглушённо, чтобы остальные не слышали мои занятные речи. Я не дам им так просто услаждать слух моей болтовнёй. Никогда. Вечером дома меня ожидает повседневность и нелепая простота бытия. Я живу, как бомж, я живу, как отшельник, я живу, как полагается низам. Но я не бомж: у меня есть постоянное место жительства. Но я не отшельник: я не ограничиваю себя в связях с внешним миром, я не живу в пустынных местах. Но я не низы общества: у меня есть дом, работа, хорошо оплачиваемая работа. Просто мне больше и не надо. Вечером дома я выкуриваю очередную сигарету, готовлю себе яичницу на ужин. Шесть яиц, масло, соль. Каждый божий день я ем на ужин яичницу из шести яиц. Яичницу я запиваю кофе. Пять ложек крепкого растворимого кофе, ложка сахара, кипяток доверху. Я стряхиваю пепел в пепельницу и иду за стол. У меня есть домашний питомец. У меня есть хорёк. У меня есть белый хорёк. Единственное существо, которое жаждет видеть меня каждый день. Я его кормлю. Утром я варю себе сосиски. Каждое утро я ем по две сосиски. Моего белого хорька зовут Минк. Я не знаю, зачем он мне нужен. Я просто нашёл его недалеко от мусорных баков. Эта тварь смотрит на всех добрыми глазами милого мясника. Я просто не мог оставить такое существо на улице. На своём рабочем месте я должен быть ровно в десять. Но я всегда прихожу с двухчасовым опозданием. Поэтому, когда я стою у своего стола, с меня срывают наушники с громко играющей музыкой. -Господи, да что за говно ты слушаешь! – вопит начальник. -Единственное говно, которое я слушаю - это ты. Так мне урезали зарплату. Но я не расстраиваюсь. Плевать я хотел на деньги. Это не важно. Не в деньгах счастье. Тогда в чём же? Ответ на это не знаю даже я. В обеденный перерыв я иду в кафетерий. Там меня уже знают. Чашка кофе без сливок, кусок яблочного пирога. Я люблю яблочные пироги. Сразу вспоминается Белоснежка. Наливное красное яблоко. Большое. Сочное. Спелое. С ядом. По дороге в офис я покупаю себе одно такое. Без яда. А потом курю. Стою у входа и курю. Ко мне подходит Оливия. Мы вместе работаем. -Привет, - и чуть улыбается. -Привет. У неё милые ямочки на щеках, когда она улыбается. Но я решительно не люблю ямочки на щеках. -Чем ты сегодня занят вечером? Я люблю прямолинейных. -Если я скажу, что свободен, что ты сможешь мне предложить? Я прикуриваю вторую сигарету. Весь женский коллектив нашей службы пытается урвать хотя бы кусок меня. Хотя бы на одну ночь. Но мало кому я даю шанс и на вечер. -Ты наверняка знаешь, меня не интересуют простушки, - я опёрся плечом о колонну, подпирающую козырёк. – Если ты меня зацепишь, то, может быть, у нас что и получится. Меня не интересуют девушки. Нет, я не гей. Просто все они стали прототипами друг друга. Одна слаще другой, но начинки ноль. Покупаешь булочку с яблочным повидлом, а повидла-то внутри и нет. Только сахарная пудра на тесте. Волнистые рыжие волосы, яркие зелёные глаза. Типично. -Ну… - она явно готовилась и просто подбирает слова. – Мы могли бы сходить на набережную ночью. Или в парк. -Ночью, говоришь? – тушу сигарету о колонну. -Да, - голос дрожит, волнуется. -Я скажу тебе своё решение после работы. Весь день я отвечаю на звонки потенциальных самоубийц, даже не вспоминая про Оливию. Ей повезло, что я даже откуда-то знаю её имя. Видимо, приходилось пересекаться. Ровно в шесть вечера я выхожу из здания и прохожу мимо рыжеволосой девушки. Я даже успел забыть о том, что должен был ей что-то сказать. Мне уже предлагали гулять в ночь. Мне уже предлагали гулять в ночь по парку. Мне уже предлагали гулять в ночь по набережной. Всё это уже было. Раз пять. Я докуриваю тысячную сигарету и сажусь на автобус. У меня нет машины. Я не люблю машины. Они создают проблемы. Большая часть вещей, изобретённая человеком, создаёт проблемы. Машины. Они загрязняют наш мир. Они отравляют нас. Они отравляют нас и наших детей. Они отравляют жизнь. Они пожирают полезные ископаемые, подходящие к концу ресурсы земли. А ведь ничто не вечно. Ничто не вечно. Никто не вечен. Дома меня ждёт мой питомец. Вечерние новости. И долгожданный сон. Три через два. Я работаю три дня. Я отдыхаю два дня. Сегодня воскресенье. Днём я читаю Антона Павловича Чехова - русский писатель. А вечером… Вечером я иду в паб. Я заказываю пиво. Я заказываю коньяк. Я заказываю водку. Я заказываю кока-колу. Я прихожу домой в хлам. Я доволен собой. Я люблю себя. Я люблю жизнь. Сейчас я готов любить всё подряд. Я люблю торшер, за который пытаюсь уцепиться и не упасть. Я люблю ковёр, о который спотыкаюсь и падаю. Я люблю каждую ворсинку на этом ковре. Я прикладываюсь губами к толстому ворсу и люблю каждую соринку между ниточками. Я люблю каждого микроба в воздухе. Я люблю мир. Я бы с радостью гладил сейчас горных коз. Ласково проводил ладонью по вымени, целовал рогатое животное в лоб, перебирал пальцами серую шерсть. Я ещё немного лежу на полу, разрешая слюням беспорядочно стекать по подбородку. Но потом я встаю. Я еле добираюсь до ванной. Я еле сбрасываю с себя кожаную куртку. Я еле прикуриваю сигарету и смотрю на своё мутное отражение в зеркале. И я решаю: ширнуться мне для завершения столь прекрасного вечера или нет. И я решаю, что стоит подождать до утра. И я решаю… Просыпаюсь утром в ванне. На следующий день я опять иду в паб. Из музыки сегодня «The Tea Party», а из посетителей - наркоманы разной степени. Ужасный наплыв, что странно для понедельника. Я сажусь за стойку. Я заказываю кружку пива. Я прикуриваю и смотрю на громко орущий телевизор под потолком. Пиво пока не трогаю. В кармане у меня небольшой пакетик с героином. Я балуюсь наркотиками. Но я не балуюсь тяжёлыми наркотиками. Я балуюсь такими наркотиками, которые с героином в одном ряду и не стояли. Я не колюсь. Но я хочу наконец попробовать. Сбоку сидит парень, может, чуть старше меня, и негромко толкает речь о веществах с барменом. Он замечает, что я слушаю. -Сидишь на чём? -Балуюсь, но не сижу. Хочу попробовать героин. Парень смеётся. -Он у тебя есть хоть? Я выуживаю из кармана пакетик и небрежно кидаю на столешницу перед ним. Глаза у парня расширились. Он присвистнул. -Нормально так. Но я тебе не советую. -А? - я затягиваюсь. -Лучше толкни за хорошую сумму в баре или где ещё. Но не принимай. Он закатывает рукав поношенного свитера до локтя и показывает исколотую руку. Множество дыр, язв. Скоро вполне можно ампутировать. -Я даю тебе не больше года. -Сколько ты уже на игле? - я наконец отпиваю пиво. -Месяц. Я закашлялся. -Всего месяц на «белом»? -Да. Но подпольные условия. Полная антисанитария. -Я заметил. -Сиди на «марках» и «бубликах». Куда больше пользы будет. Он встаёт, хлопает меня по плечу и указывает пальцем в угол зала. -Тем ребяткам сможешь продать за отлично. Удачи тебе. И уходит. Я сижу в пабе ещё час и всё-таки продаю героин за неплохую сумму. На часть вырученных денег я покупаю ЛСД в клубе за углом. Выложил по десятке за каждую марку. Но оно того стоит. Я кладу одну под язык и сажусь сбоку кого-то обдолбанного. Через час меня начинает пропирать. Я чувствую лёгкость. Я чувствую себя счастливым. Музыка становится громче, но это не что иное, как какая-то дешёвая клубная музыка. И я говорю: Lucy. И я говорю: Sky. И я говорю: Diamonds. И я вижу себя со стороны. Я сидел на диване. Я сидел и слышал, как диван подо мной начинал терять очертания. Я видел музыку и слышал образы. Улыбки, которые ничего не означают. Взгляды, которые ничего не выражают. Картины, которые ничего не изображают. Лица. Упитые, укуренные, обдолбанные, тупые. Вот вам и общество. Вот вам и место полное наркоманов. Вот вам и место полное меня. Я был везде. Я был в кислороде – люди мной дышали. Я был в воде – люди меня пили. Я был в еде – люди меня ели. А я был полон ЛСД. Ешь меня, пей меня. И не смей отказываться. Вино – кровь моя. Хлеб – плоть моя. Ешь меня, пей меня. И не смей останавливаться. Дыши мной. А я был полон ЛСД. Ко мне подходит какая-то готовая девка лет восемнадцати и предлагает любить друг друга вечно. Я улыбаюсь и иду за ней. Пространство рябит. Я слышу образы. Я вижу музыку. -Что ты принял? Я пританцовываю. -Что ты принял? Я пританцовываю. -Что ты принял? -«Мультики». Я пританцовываю. -Красавчик. Я слышу, как её слова разбиваются о моё лицо. Я вижу, как пульсирует вена на моей шее. Я чувствую мир. Я слышу, как все простейшие зовут меня. Как они просят. Давай. Просят. Давай. Просят. Сделай это. Просят. Сделай. Просят. Спали этот мир. Просят. Дотла. На кончиках пальцев искрится огонь. Он разгорается. Он разгорается. Пальцы горят. Пальцы горят. Горят. Спали этот мир дотла. Я пританцовываю. Мир вращается вокруг меня. Я Солнце, а вы – Планеты и Звёзды, вращающиеся вокруг Меня. Я Солнце. Я согреваю вас. Я согреваю Меркурий. Я согреваю Венеру. Я согреваю Землю и Луну. Я согреваю Марс. Я согреваю Юпитер. Я согреваю Сатурн. Я согреваю Уран. Я согреваю Нептун. Я согреваю Плутон. Я согреваю Звёзды. Я Солнце. Я Марс. Я римский Бог Войны. Кровь в моих венах. Кровь в моих венах. -Хочешь немного любви? – спрашивает Венера. И Марс соглашается. И Марс улыбается. И Марс идёт за Венерой. -Ты похожа на Землю, - говорит Марс Венере. – Ты окружена толстым слоем облаков. Венера заводит Марса в грязный туалет. Венера запирает себя с Марсом в тесной кабинке. -Тебя считали пригодной для жизни, - а под ногами алый песок цвета крови в моих венах. – Твоя атмосфера состоит из углекислого газа и серной кислоты, а под плотным облачным покровом стоит невыносимая жара. Венера встаёт на колени перед Марсом. -Ты непригодна для жизни. Венера копошится своими серными ручонками в ремне Марса. Марс облокачивается о перегородку тесной кабинки и возводит глаза к гранатовому небу. Небу цвета крови в моих венах. -Венера. Кто я такой? – спрашивает Марс Венеру. -Я не знаю, - отвечает Венера Марсу. -Я Марс, - говорит Марс Венере. – Я Солнце. -Ты либо Марс, либо Солнце. -Я Марс и Солнце. Я крутой Бог. -Божество, - шепчет Венера. -Божество, - эхом повторяет Марс. «Божество», - отдаётся в Его голове. Марс. Солнце. Солнце. Марс. -Солнце – Звезда. -Звезда по имени Солнце, - вторит Венера. -Без Солнца Земля превратилась бы в безжизненную, мёртвую равнину, - сообщает Марс Венере, пока та работает только рукой. – Наша жизнь возможна лишь благодаря Солнцу. Венера проходится языком по могучему достоинству Солнца, достоинству Марса. И Божество наслаждается этой минутой. -Люди понимали это ещё в глубокой древности и почитали Солнце как божество, - Марс видит небо над головой. Небо над головой. Небо цвета крови в моих венах. – Сегодня мы знаем: Солнце – это звезда, которая дарит нам свет и тепло. Венера берёт почти полностью. Глотка Венеры восторгает Марса. -А ничто не бывает задаром. Солнце угаснет. Я угасну, - Марс сжимает в кулак пряди углекислых волос Венеры. Толстый слой облаков. Солнце – светящийся раскалённый газовый шар. Солнце – не только свет и тепло, но и мощный источник различных излучений. Свет Солнца доходит до Земли за восемь минут. Если бы Земля была расположена ближе к Солнцу, на ней всё засохло бы от жары. Если бы Солнце находилось дальше, то Земля покрылась бы льдом. -Венера. Венера мычит, жмурясь от моих излучений, наслаждаясь теплом Солнца. -Венера, нам надо найти Землю, - Марс открывает рот. Марс блаженно стонет. – Иначе она покроется льдом. Марс обильно кончает Венере в рот. Солнце держит Венеру за волосы, не давая ей отстраниться. Звезда, которая дарит свет и тепло. Венера достаёт Марса из тесной грязной кабинки и тянет на выход. Венера тянет Солнце в Солнечную систему. Оттуда Солнце пойдёт в Млечный Путь – нашу Галактику. Оттуда – во Вселенную. Итак. Время пришло. Вот оно. Вот оно. Ты видишь? Тишина закончилась. Взгляни в бледное расколотое небо. Приходи в пантеон. Добро пожаловать во Вселенную. Сотри это лицо. Прекрати поиск. Добро пожаловать во Вселенную. Новый день начался. Добро пожаловать во Вселенную. Часы. Часы показывают пять утра. Я не спал. Я выжат, как лимон. Мои руки – две верёвки в свободном полёте. Я ложусь и закрываю глаза. Я вижу звёзды. Я ищу Землю. -Твою мать… Вопрос первый: где я вчера был? Вопрос второй: что я вчера делал? Вопрос третий: что я должен делать сегодня? Ответ первый: я был не дома. Ответ второй: я обдолбался. Ответ третий: я должен идти на работу. Пятое апреля, пять утра. Внутри всё съёживается, внутри – Чёрная дыра. Я устал. Я устал. Я устал. Ровно в двенадцать, с опозданием в два часа, я на своём рабочем месте. Я зеваю, широко разевая рот, демонстрируя этому миру свои зубы, свой язык, коронку на коренном зубе. Пусть видят. Пусть смотрят. Пусть запоминают. Телефонный звонок. Звонок, развевающий скуку. -Здравствуйте. Вы дозвонились в службу «Телефон доверия». Мы всегда выслушаем и поможем Вам советом, - говорю я до дыр заученную фразу. – Что Вас беспокоит? На том конце провода рыдания. -Он меня бросил, - вопит девушка, сморкаясь. – Он ушёл от меня к этой дряни Сьюзен! Какая же она потаскуха. Я говорю: «Да, Сьюзен потаскуха». -Он ушёл от меня к этой потаскухе, - рыдает девушка. – Дрянь. -Как тебя зовут? -Марта, - Марта шмыгает носом. И я спрашиваю: «Марта. Ты мне доверяешь, Марта?». -Да. И я говорю: «Мне плевать». Дальше всё идёт по сценарию. Я срываюсь на бедной, разочаровавшейся в жизни, девушке. Я слушаю её рыдания и говорю тише. Я спрашиваю у неё, чего она этим добивается. Вот таким вот образом: звоня хрен знает кому и выплёскивая свою жалкую душонку, которая никому, кроме её драгоценной мамочки, которая твердила, что Эндрю ей не пара, не нужна. Я говорю, что она жалкая, что она размазня. Чего она добивается, собираясь выпить уксус? Чего она добивается, рассказывая о своей жизни мне? Она хочет, чтобы я с ней согласился? Да, я согласен. Такая жалкая дура, как Марта, не достойна жизни. Да. Она не должна жить. Она должна выпить уксус, чтобы не отравлять мир. Я сообщаю ей, что отравление бытовыми токсинами – это довольно надёжно. Она будет умирать в течение получаса и испытает на себе чуть больше половины предсмертной агонии. В течение получаса. Но я ей советую умереть более мучительным способом. Самосожжение, например. Она будет гореть целый час, вопиюще орать от боли, чувствовать, как с неё слезает обгоревшая кожа, а после её можно будет сожрать, как готовую поджаренную курочку. -Пока ты будешь гореть, Марта, - продолжаю я, - ты испытаешь столько душевной и физической боли, сколько не испытывала ещё никогда. Марта молчит. Марта говорит: «До свидания». Марта вешает трубку. Нет. Она, к сожалению, себя не убила. Она выслушала меня и пошла заваривать себе чай с шафраном. Она пошла заваривать себе чай с шафраном и звонить мамочке. Звонить мамочке и говорить, что она говорила пятнадцать минут с каким-то шизофреником, который говорил, что она должна себя сжечь. В обеденный перерыв я иду в кафетерий. Там меня уже знают. -Вы будете наш новый яблочный пирог? Наш повар посыпает его сверху молотыми орешками и сахарной пудрой. Тесто немного тоньше, и, как по мне, он вкуснее, нежели старый яблочный пирог. Яблоко – это всегда грех. Это всегда Адам и Ева. Это всегда запретный плод. -С удовольствием. Чашка кофе без сливок, кусок яблочного пирога. Я люблю яблочные пироги. Яблоко – это всегда грех. Это всегда Адам и Ева. Это всегда запретный плод. Всегда вспоминается Белоснежка. Я стою у крыльца и курю. Я стою у крыльца, поправляю куртку и курю. Мимо проходит Оливия. Она мельком смотрит на меня и стыдливо прячет глаза. Её щеки принимают пунцовый оттенок. Кажется, я что-то должен был ей сказать. Табачный дым заполняет мои лёгкие, заполняет меня изнутри. Я собственноручно отравляю свой организм. Яд внутри меня. Смерть внутри меня. Я приоткрываю рот, и с губ медленно стекает дым. -Эй, друг. Ко мне подходит Джоан, мы пожимаем руки. -Привет, - я тушу сигарету. -Как работа? -Не стоит на месте. Мы заходим в здание. Мы заходим в лифт. -А у тебя как? -Да нормально. На четвёртом этаже в лифте остаёмся только я и Джоан. Над моим ухом раздаётся шёпот. -В эти выходные намечается вечеринка. Будут ребята с «кислой», «снегом», «калачами» и прочими шутками. Если тебя это заинтересует – жду у крыльца после работы. Двери лифта раскрываются, и каждый идёт в свой отдел. Я сажусь за стол. Я смотрю на телефон и считаю. В эти выходные я отдыхаю и работаю. В субботу у меня выходной, в воскресенье – работа. И я решаю, чем же стоит заняться в субботу. -Да, - я стою у крыльца. -Зачем обдалбываться каждые выходные? – спрашивает меня моя соседка, Сара. Она медсестра. Я сижу на диване, закинув ноги на журнальный столик. Я затягиваюсь и выдыхаю через нос. -Не каждые. Например, через выходные я не смогу – у меня работа. -Завязывай с этим, - она подцепляет пальцем пустую пачку из-под чипсов, в которой шуршат крошки, и выкидывает. -Я уверен в своих возможностях. Я слежу за ситуацией. -Знаешь, мне сотни людей это заявляли. -Я не сотни людей из поганого наркологического диспансера. -Ты помнишь, что скоро должен встретиться со своим лечащим врачом? -Да, я прекрасно об этом осведомлён. -Я надеюсь, - что-то чпокает. – Будешь сок? Я поворачиваю голову в сторону кухни за моей спиной. -У меня нет сока. Я его не покупал. -Его принесла я. -Какой? – я беру пульт и переключаю на утренние новости. В Гарлеме какие-то черномазые опять убили и ограбили молодую парочку. В Новом Орлеане задержали несколько крупных барыг. Во время ареста они оказали сильное сопротивление. Что-то ещё в Лос-Анджелесе, но я слушаю не телевизор, а свою соседку. -Яблочный и гранатовый. Я открыла гранатовый. Ты будешь? Местонахождение Курта Кобейна до сих пор неизвестно. Снова кто-то умер от рилатина. -Да, налей немного. Был найден последний из ранее причислявшихся к секте «Ветвь Давидова». В прошедшем году восемьдесят семь человек сожгло себя заживо. -Отлипни уже от новостей. Ты десять минут как должен быть на работе, - мне протягивают стакан с гранатовым соком. – Держи. Я беру стакан. Я делаю глоток и смотрю поверх телевизора: на часы. Десять часов десять минут. -Я не хочу идти в это пристанище безмозглых плакс. Несколько капель сока попадает на серую футболку, и я смотрю на гранатовые точки. Точки цвета крови в моих венах. -Ты намеревался идти на работу в ней? -Да. -Переоденься, я прошу тебя. -Хватит пасти меня, как мамочка, - я встаю с дивана. -Пожалуйста. -Ладно, - я махнул рукой и пошёл переодеваться. -Мьёрвол, потрудитесь объяснить: почему Вы каждый божий день объявляетесь с двухчасовым опозданием? Я отпиваю немного кофе из кружки. Немного чёрного кофе. -Вас это не устраивает? -Категорически нет! – вопит начальник. Пол-отдела бросило свои дела. Пол-отдела во все глаза пялится на чудесную картину: пилят лучшего работника месяца. -Вы понимаете, что для Вас рабочий день начинается ровно в десять утра? -Нет, мой рабочий день начинается ровно в полдень. И не смейте с этим спорить. Если Вы сейчас скажете, что урезаете мне зарплату и переносите начало рабочего дня на полдень, то я буду приходить в обеденный перерыв. От накопившегося гнева его лицо томатного цвета. По глубоким морщинам на лбу катятся капельки пота, а когда он взмахивает руками, я могу спокойно видеть пятна от пота на его рубашке. -Вон отсюда! – начальник пыхтит. Начальник тычет пальцем на выход. -Так просто? Вы меня уволите? -Нет. Ты слишком ценный работник, - он поправляет смявшуюся рубашку. – Но зарплату я урежу. -Окей, - я откидываюсь на спинку кресла. Начальник уходит в свой кабинет, громко хлопая дверью. Ко мне на стуле прикатывает Картер. -Может, хватит его доводить? Чуть ли не каждую неделю одно и то же. -Я не собираюсь приходить вовремя, - вкус кофе. Вкус крови в моих венах. -Я единственного не пойму: почему? -Картер, возвращайся к работе, у тебя телефон разрывается, - я пинаю стул под Картером в сторону его рабочего места. Начинает трезвонить и мой телефон. -Здравствуйте. Вы дозвонились в службу «Телефон доверия». Мы всегда выслушаем и поможем Вам советом, - говорю я до дыр заученную фразу. – Что Вас беспокоит? Дальше всё идёт по сценарию. Утром я варю себе сосиски. Каждое утро я ем по две сосиски. -Ты живёшь, как бомж. Ты и выглядишь, как бомж, - Сара хрустит чипсами. – Не думал побриться? -Почему ты вечно ошиваешься в моей квартире? Твоя находится немного дальше, - я захлопываю дверцу холодильника. – Будешь сосиски? -Нет, я уже поела, - хруст. -Не говори с набитым ртом, - я отбираю у неё пачку и кидаю на столик перед диваном. -Кто бы говорил. Она младше меня на три года. Я всегда относился к Саре, как к младшей сестре, которой у меня никогда не было. -Как обстоят дела на работе? – я завариваю себе кофе. – Будешь кофе? -Нет, спасибо, я уже поела. -Как обстоят дела на работе? – повторяю я. -Неплохо. Опять ночная смена. Я поворачиваюсь к Саре. -То есть, ты ещё не ложилась? -Нет. Но мне не хочется. Я возвращаюсь к сосискам в кипящей воде из-под крана. -Лучше иди спать. -Ты меня прогоняешь? -Можно это назвать и так. -Пока, братишка, - Сара целует меня в щёку и направляется к выходу. -Сколько раз просить, не называть меня так? Хлопает входная дверь. «Послезавтра намечается крупная вечеринка», – это я и говорю Картеру. -Ты меня зовёшь с собой? -Моё дело сообщить, - я чиркаю зажигалкой. Чиркаю зажигалкой. Чиркаю зажигалкой. -Кончилась? -Похоже на то, - я беру протянутую Картером зажигалку. – Спасибо. -Кто будет? -Видимо, большая часть города. Но не сливки общества. Не настолько масштабно. -Кто тебе рассказал? -О том, что намечается мероприятие? – я затягиваюсь. Картер кивает. -Джоан. Джоан Маршман. -Знаю его. -Ещё бы, мы вместе работаем. -Ну да, - Картер раздумывает. -Так что? Ты идёшь? -Не, я обещал Мэри, что проведу вечер с ней. Ведь послезавтра суббота? -Ты чертовски прав, друг. И я смотрю на небо. Чисто-голубое небо. Небо цвета крови в моих венах. Утром я варю себе сосиски. Каждое утро я ем по две сосиски. Сосиски я запиваю кофе. Пять ложек крепкого растворимого кофе, ложка сахара, кипяток доверху. Под диван забегает Минк. Я стою у стола. Я включаю телевизор. Новости. -Сегодня, 8 апреля 1994 года, в половину девятого утра был найден труп лидера рок-группы «Нирвана» Курта Кобейна. Предположительно, Курт умер пятого апреля, - сообщает телеведущая. – Его обнаружил электрик, пришедший по вызову. Рядом с телом нашли предсмертную записку, написанную красной ручкой. Врачи установили, что Кобейн принял тяжёлые наркотики и покончил с собой, выстрелив из дробовика в голову. Дело расследует полиция. Я достаю стакан. Я достаю с полки бутылку виски. Я наполняю стакан доверху. Я поднимаю тост. -Спасибо тебе, друг. Я опустошаю стакан. Сегодняшний день наполнен грустью и тоской. Сегодняшний день наполнен печалью и болью. Сегодняшний день пропитан страданиями. Сегодняшний день поглощён мраком. Восьмое апреля я провожу лёжа на траве в парке. Вокруг бегают беззаботные детишки. Вокруг гуляют под ручку влюблённые парочки. А для меня мир канул в пропасть вместе со смертью солиста любимой группы. Нет, я не поеду в Сиэтл, чтобы предаться скорби вместе с остальными фанатиками. Я не такой. Я молча смотрю в небо, раскинув руки. Небо цвета крови в моих венах. Небо цвета крови в моих венах. Небо цвета крови в моих венах. Небо цвета… В небо взмывает стая птиц. Я бы не сказал, что сегодня настолько тепло, чтобы валяться на траве, но мне как-то не до этого. Птичья стая в полёте. Она кружит над парком. Она кружит надо мной. Как стервятники над дохлым койотом. Интересно, каково это? Каково это, смотреть на всех с высоты птичьего полёта. Каково это, чувствовать себя в полёте. Каково это, когда мельчает земная суета. Каково это, когда душа на взлёте. Меня отрывает от земли. Я лечу. Я на высоте. Я могу потрогать облака. Я могу почувствовать, какие они пористые, мягкие, пушистые. Облака. Цвета крови в моих венах. Я поднимаюсь дальше. Я прохожу через все слои атмосферы. «Атмосфера нашей планеты», - шепчу я, - «состоит из смеси газов. В ней много кислорода, без которого никто и ничто не может существовать». Я покидаю тропосферу. Я покидаю стратосферу, пролетая сквозь озоновый слой. Я покидаю мезосферу. Я покидаю термосферу. Я в космосе. Подо мной Земля. Вокруг меня – Планеты и Звёзды. Я хочу знать. Мимо пролетает комета. Я хочу почувствовать. Я пролетаю мимо Венеры. Каково это, быть неизлечимо молодым. Я пролетаю мимо Меркурия. Каково это, быть вечно молодым. Солнце слепит меня. Оно горячее. Каково это, быть неизбежно молодым. -Эй, друг. Я дёргаюсь и поворачиваю голову на голос – сбоку меня стоит Джоан. -Ты чего здесь делаешь? – он приседает на корточки. – Выходной? -Да, выходной. Я ещё раз смотрю на чисто-голубое небо и встаю. -Только что у меня был потрясный флешбек. -Капнул вчера кислоты? – Джоан ухмыляется. -Нет, в понедельник. -Ты себе это, - он трёт затылок, - сдвиг по фазе не устраивай на вечеринке только, ладно? Если что, там всем далеко не до тебя будет. -Без всех знаю, - я пожимаю руку Джоана. – Не первый раз на пирушке буду. -Вот и молодец. Слышал новость? -Про Кобейна? Мы идём на выход из парка. Я прикуриваю. Джоан на пять сантиметров ниже меня. -Как думаешь, как Кортни это переживёт? -Через месяцев пять она окончательно про него забудет. -Полиция выдвигает теорию, что это она виновна в его смерти. -Да ну? -Они же ссорились. -Пускай сначала до конца всё разнюхают, а потом уже плюют публике в мозг. -Это же наверняка пресса. -Тогда перестань читать корреспонденцию. Больше мне с ним говорить не о чем. Я сажусь на автобус и еду до дома. Но в последний момент я сворачиваю и иду прямиком в паб. Стоит дымовая завеса. Жутко накурено. Я нахожу у стойки свободное место. Я сажусь. Я заказываю виски. Я прикуриваю. В пабе довольно тихо, только некоторые тихо перешёптываются. А телевизор под потолком, извечно оравший на нас своими треклятыми шоу, спокойно вещает о положении вещей в Сиэтле. -Сотни фанатов со всего мира приехали в Сиэтл, чтобы отправить в последний путь своего кумира Курта Кобейна, - сообщает репортёрша с места событий. – С каждым часом людей прибывает всё больше и больше. Они приливают неисчисляемым потоком со свечами в руках, с цветами, гитарами… И я понимаю, что в скорби вся страна. Все Соединённые Штаты оплакивают труп Курта с дырой в башке и наркотой в крови. Древнейшие бабки катят на него баллон, а подростки заливаются горючими слезами. И я понимаю, что на работе у меня будет аврал. -Элизабет Сильвер для… - бармен выключает телевизор. Воцаряется давящая на мозг тишина, прерываемая горьким шелестом голосов. -Всем пива за счёт заведения, - говорит бармен и начинает разливать. -«Клубничка», «Бэтмен» или «Садам Хусейн»? – протягивают мне «марки» на выбор. -Пять «клубничек». -Хороший выбор, мой дорогой друг. Я отдаю по десятке за каждую. Сейчас вечер субботы, и скорбь в самом разгаре. В каждом углу можно найти по ревущей душе. Пирушка проходит на последнем этаже какого-то-там-звёздочного отеля. Все ужасно пьяные. Все ужасно обдолбанные. Я являюсь одним из последних выживших на этом корабле. Остальные потонули в кислоте. Потонули. Увязли. Я последний. Последний выживший. Последний. И с первым глотком чего-то крепкого меня поглощает Вселенная. Жить действительно тяжело. Это мне доказали все сегодняшние звонки. Парочка самосожжений в прямом эфире, несколько выстрелов в голову (пародия на кумира), одна виселица и один передоз (тоже подражают). Я устал. Я воистину устал и тоже хотел бы себя убить, но мне надо прийти домой и покормить хорька. Мой маленький мясник. -Как дела, друг? У моего стола стоит Джоан. Я поднимаю тяжёлую голову и медленно киваю. -Я видел тебя вчера на вечеринке, но не смог подкатить – занят был. Клиенты, понимаешь? Я снова киваю. -Как вечер? Я запускаю ладони под чёлку и тру лицо. -Я ни черта не помню. Помню только, что напился, накупил «марок» и с кем-то трахнулся. Я проснулся в десять у себя дома. Я был весь в блевотине. И одному херу известно: моё это или нет? -Её зовут Ева Темпл. -Тогда что на мне делала блевотина Евы Темпл? Джоан смеётся. -Да нет, друг. Ты с ней вчера перепихнулся на вечеринке. Помнишь хотя бы, как она выглядит? Я отрицательно качаю головой. -Она очень красивая, понимаешь? Очень. Она обычно даёт за деньги. Не подумай, она не шлюха. Просто, считает, что за свою красоту вправе получать деньги. Но я с ней потом пообщался в конце. Ты не заплатил и гроша. Я тупо смотрю на Джоана, который прикатил к моему рабочему месту стул. -Ну, - он понимает, что мне откровенно плевать, - ты, просто, не помнишь её. На деле ты бы всё понял. Я как-нибудь устрою вам ещё одну встречу. Мы с ней часто обмениваемся информацией. Мне кажется, ты её заинтересовал. -Меня не интересуют потаскухи. Джоан ухмыляется и качает головой: -Нет, друг, она не потаскуха. Она роковая женщина. Она не даёт первым встречным. Звонит телефон, я беру трубку. -Меня это не интересует. Я подношу трубку к уху. -Здравствуйте. Вы дозвонились в службу «Телефон доверия». Мы всегда выслушаем и поможем Вам советом, - говорю я до дыр заученную фразу. – Что Вас беспокоит? Я слушаю складный рассказ вперемешку с рёвом и выдвигаю вердикт, немного отклоняясь от сценария. Они меня сегодня бесят больше обычного. -Убей себя. А перед уходом я говорю начальнику, что до конца месяца по вечерам буду принимать звонки на дому. Лишние деньги никогда не помешают. Я не выспался. Но, что странно, я чувствовал себя легко и очень непринуждённо, словно скурил целый косяк. Я громко слушал музыку, игнорируя всю планету, почти лёжа на столе. Но тут пришёл начальник. С меня срывают наушники. -Мьёрвол, чёрт возьми! Перестань валять дурака! Ты нам нужен! По твоей вине умерло уже шесть человек. -Я-то тут при чём? -Ты не брал трубку все эти шесть раз. -Ох, печаль-досада. -Ты знаешь, что я тебе сейчас скажу? -Нет. Я сажусь ровно. -Я ещё больше урежу тебе зарплату, если будешь отлынивать от работы. Я прикинул, сколько это в общей массе выходит, и решил, что пора завязывать. -Простите, я сейчас же примусь за работу. -Так-то лучше. Под конец смены мне поступает очередной звонок, и я на него отвечаю. -Здравствуйте. Вы дозвонились в службу «Телефон доверия». Мы всегда выслушаем и поможем Вам советом, - говорю я до дыр заученную фразу. – Что Вас беспокоит? -Добрый вечер, - отвечает мне голос. – Я собираюсь совершить суицид. Я собираюсь выпить много снотворного. Очень много. -Наглотаться таблеток и захлебнуться собственной блевотиной, как Джимми Хендрикс? Неплохой выбор. И почему же ты решил свести счёты с жизнью? -Я не вижу смысла жить дальше. И я следую своему сценарию. -Ты мне доверяешь? -Нет. Ответ выбивает меня из колеи. -Что? -Как я могу доверять человеку, которого не знаю и слышу впервые в жизни? -Зачем ты тогда сюда звонишь? -Я хочу быть уверенным. Мне нужно одобрение. -Знаешь, что? Ты его получаешь. Если бы я имел возможность, то окунул бы тебя сейчас головой в унитаз. -Это точно «Телефон доверия»? Мне больше кажется, что это побаловался какой-то шутник. -Ты можешь собой гордиться: с тобой разговаривает работник месяца. -Я уже понял. Худший работник месяца, верно? Я ухмыляюсь: -Ты мне уже нравишься, остряк. Домой я возвращаюсь с лёгкой улыбкой из-за странного самоубийцы с искромётным чувством юмора. Моя жизнь как-то своеобразно понеслась. Вот бывает, что всё идёт своим чередом, тянется, как дёготь, а потом – рывок. Резкий. Быстрый. Стремительный. Я не успевал обернуться назад, как уже заканчивался день. До Дня Велосипеда, девятнадцатого апреля, я не принял ни одну таблетку. Я не принимал ничего. Только курил, пил. Только пил, курил. А на День Велосипеда, девятнадцатое апреля, я опять пошёл на пирушку. На этот раз пирушку проводил Ангел – местный авторитет. Я был с ним в хороших отношениях, поэтому приглашение получил лично. Это считается большой честью. -О, кто пришёл! Меня обнимают. Мне пожимают руку. -Да, Ангел, давно не виделись. -Друг, почему ты стал так залипать на работе? -Мне сказали, что ещё больше урежут заработную плату. Я и так уже много потерял. Надо бы наверстать упущенное. -Ты правильно делаешь, - Ангел хлопает меня по плечу. Немного об Ангеле. Ангел бисексуал. Ему около тридцати. У него рыбьи глаза и хорошие манеры. Он заправляет во всём Нью-Йорке. Он один из лучших наркоторговцев. -Джоан сказал, ты был на пирушке десять дней назад. Вездесущ, однако. -Да, но я не помню ничего. -Ты особый гость. На моей вечеринке всё самое лучшее. Ты этого не забудешь. -Ангел, спасибо тебе. Ангел приятно улыбается: -Ты можешь обращаться ко мне не только по поводу наркотиков. Мы знакомы уже давно, ты во многом мне помог. И я знаю, что он действительно поможет, если мне будет надо. -Привет, я Ева. Я сижу на диване и пью виски. -Темпл? -Темпл, - Ева кивает и присаживается сбоку. – А ты - Бельфегор Мьёрвол? Я киваю. -Джоан мне все уши про тебя прожужжал. Сказал, что ты сильно напился и ничего не помнишь. -Так и есть. Я смотрю на её ярко накрашенные губы. Я смотрю на её блёклые, тусклые глаза цвета охры, которые оценивающе смотрят на меня. Я смотрю на её светлые волосы, ниспадающие локонами на плечи. Она сама, видимо, плохо меня помнит. Свет от прожектора скользит по её лицу, декольте. Я опускаю взгляд ниже, смотря на свет на её груди. -Мы можем наверстать упущенное, если ты хочешь. Я ещё с минуту пялюсь на её грудь, а потом пристально смотрю в глаза: -Как-нибудь в другой раз. Я встаю и ухожу к бару. -Друг, это была ужасная ошибка! Я докуриваю сигарету у входа в здание, а Маршман продолжает меня доканывать. -Мне плевать. -Она не забудет, что ты её так просто отшил. -Она привыкла получать всё? -Именно! Я тушу сигарету о колонну и неопределённо пожимаю плечами. -Это её проблемы. Вечером я добираюсь до дома. Вечером дома я выкуриваю очередную сигарету, готовлю себе яичницу на ужин. Шесть яиц, масло, соль. Каждый божий день я ем на ужин яичницу из шести яиц. Яичницу я запиваю кофе. Пять ложек крепкого растворимого кофе, ложка сахара, кипяток доверху. Я стряхиваю пепел в пепельницу и съедаю яичницу. Я дотягиваю телефон до столешницы и принимаюсь мыть посуду. Зубами я зажал сигарету. Сегодня понедельник, а это значит, что сегодня далеко не спад суицидов. Как по заказу, звонит телефон. Я зажимаю трубку между ухом и плечом, продолжая мыть посуду. -Здравствуйте. Вы дозвонились в службу «Телефон доверия». Мы всегда выслушаем и поможем Вам советом, - говорю я до дыр заученную фразу. – Что Вас беспокоит? -Добрый вечер. И у меня создаётся своеобразное ощущение дежавю. -Знаете, на меня никто не обращает внимания. Меня это очень тяготит, и я хочу покончить жизнь самоубийством. -А, так это ты, юморист. -А, так это ты, худший работник месяца. В прошлый раз ты назвал меня остряком, а не юмористом. -Какая разница? Так что там у тебя? Тебя игнорируют? И как же ты убьёшь себя на сей раз? -Поезд. Я брошусь под поезд. А лучше под автомобиль или автобус. Тогда все точно обратят на меня внимание. -Я не сомневаюсь. -Можно вопрос? -Допустим. -Ты живёшь один? Перед ответом я немного подумал, может ли тут быть подвох: -Да. -И тебе не одиноко? -Нет, у меня дома книги, телевизор и домашний питомец. -Что за питомец? -Хорёк. -Хорёк? Надо же. А у меня никогда не было хорька. И я понимаю, что остаток вечера мы будем просто трепаться. Я рассказываю Картеру о странном пареньке, который, похоже, регулярно хочет или пытается себя убить. -Зачем ему это? -Я не знаю. Но вот уже два понедельника он на меня попадает. Звонил одиннадцатого и двадцать пятого. -Так это же вчера. -Да. -Будешь брать отпуск летом? Я затягиваюсь и отрицательно мотаю головой: -Я вообще буду весь год без отпуска. -Почему? – Картер переминается с ноги на ногу. -Я не хочу. -Странный ты. -Только что заметил? Я лежу на диване, курю и смотрю телевизор. Сегодня понедельник, второе мая. Планета ко мне милостива – завтра выходной. Я успеваю вынуть сигарету изо рта, как сразу звонит телефон. Я дотягиваюсь до столика и прикладываю трубку к уху. -Да? -Привет, друг. Ангел. -Завезли немного «черёмуховой муки». Ты будешь? Мне надо знать, как бодяжить. -Нет, спасибо. Я не буду кокаин. -И правильно делаешь. Держи своё рыльце подальше от всякой дряни. Я вешаю трубку. Вечер обещает быть грустным, поэтому я отыскиваю дома последнюю травку и скуриваю. Я рассматриваю свои руки и вижу руки в огне. Они горят. Кончики пальцев искрятся. Я Солнце. Марс медленно поднимает свои горящие руки к Небу. Они горят. Горят. Я чувствую шёпот вокруг себя. Я не чувствую эту планету. Мне нужно найти Землю. Голова трещит по швам, она разрывается напополам. Я встаю. Я слышу себя. Я слышу мысли в своей голове. Я вижу мысли в голове каждого. Посмейся над собой. Будь добр: посмейся над собой. Потерянный в мечтах. Что ты видишь? Я иду по красной песчаной земле. Ничто не изменит мой мир. В обеденный перерыв я иду с Картером в трейлер-забегаловку. Мы садимся напротив друг друга и ждём. Через несколько столов от нас сидит мужик. Он жирный, на его огромной голове с двумя подбородками растянутая джинсовая кепка. Некогда белая майка сотню раз полиняла, а разводы и пятна на ней сообщают нам, что майке разменял далеко не первый десяток лет. Он смотрит в окно своими чуть раскосыми глазами. Он смотрит на людей. Он смотрит на природу. Он смотрит на машины. Он поднимает свой палец-хот-дог, суёт его в ноздрю по вторую фалангу. Он наяривает пальцем по кругу – по часовой стрелке и против - совершает своеобразные вращательные движения. Он делает это с нескрываемым удовольствием, прикрыв глаза. Он выуживает палец из ноздри, подцепляя ногтём большую и такую же толстую, как и он сам, козявку. Он катает её в шарик большим и указательным пальцами, отправляет в рот, пробует её на вкус, прижимая языком к нёбу, и проглатывает. Я кривлю лицо. -Фу, - я выношу краткий вердикт. -Ты чего? – Картер оборачивается. -До конца дня я и крошки в рот не возьму. Мне приносят суп-пюре козявочного цвета. -Спасибо. Картер берёт с тарелки варёную кукурузу. Он откусывает большой кусок и начинает жевать. Я вижу зёрна кукурузы, застрявшие в его зубах. -Какие же люди мерзкие. -Да не то слово, друг, - Картер улыбается во всю свою кукурузную пасть. -Здравствуйте. Вы дозвонились в службу «Телефон доверия». Мы всегда выслушаем и поможем Вам советом, - говорю я до дыр заученную фразу. – Что Вас беспокоит? Я сижу на своём рабочем месте. -Здравствуй, худший работник месяца. Я себя чувствую очень скверно. Я слышу плеск воды. -Я ревную одну девушку к её парню. Я не могу терпеть эту ревность. Я хочу порезать вены. -Вода тёплая? -Не особо. -Тогда сделай погорячее. Это будет довольно больно и долго. -Сколько? -Чуть больше, чем полтора часа. -Слишком долго. -Поэтому режь горло – пятнадцать минут и готово. -Хорошо, я запомню, - вода затихает. – Самое памятное за последние две недели. -Мужик, ковыряющийся в носу. Я так и не поел. Я слышу тихий гнусавый смех. Что меня не удивило, в мой следующий рабочий понедельник он опять позвонил. Но попал немного не ко мне. -Бел! Мне орут из соседнего отдела. Я встаю и поворачиваю голову на голос. -Тебя просит какой-то самоубийца. Орёт, что, если не услышит голос худшего работника месяца, выпьет яд. Третья линия. Я переключаюсь на третью линию. -Здравствуйте. Вы дозвонились в службу «Телефон доверия». Мы всегда выслушаем и поможем Вам советом, - говорю я до дыр заученную фразу. – Что Вас беспокоит? А теперь живо отвечай, зачем поднимаешь на уши все отделы? -При мне только что сбили бабу! Господи, я никогда не видел ничего более кровавого! -Где ты сейчас? -На главной площади! Я почти попал под эту машину! Это была моя машина! Я должен был под неё угодить! Эта сука украла машину, предназначенную мне! -Успокойся. -Я купил крысиный яд в магазине. Я сейчас же его выпью. -Ты понимаешь, что поступаешь слишком необдуманно? Ты плохо умрёшь. Чтобы покончить с собой, надо иметь на это право. Самоубийство не по праву – один из самых омерзительных поступков. Ты кончаешь жизнь без достаточных оснований. Об этом редко говорят вслух, но об этом думают все. Такой самоубийца вызывает чувство неловкости: смесь жалости и брезгливости. Прямо сейчас ты испортишь день сотни прохожих вокруг. Если хочешь умереть, то вреди только себе. -Но эта тварь украла мою машину! Я устало тру переносицу. На следующий рабочий понедельник, шестое июня, повторилось то же самое. -Здравствуйте. Вы дозвонились в службу «Телефон доверия». Мы всегда выслушаем и поможем Вам советом, - говорю я до дыр заученную фразу. – Что Вас беспокоит? А если быть точнее, что ещё тебе от меня нужно? -Привет. Меня постоянно дразнят, и мне надоело это терпеть. -Убей их всех. -У меня есть пистолет. Я собираюсь прострелить себе голову. -Нет, маленькая тварь, стреляй в живот, потому что будешь долго мучиться и не факт, что действительно подохнешь. К тому же, это достаточно больно. Стреляй в живот, не пожалеешь. Хотя в голову тоже хорошо: судмедэксперты смоют мозг в унитаз, а голову будут хоронить в отдельном полиэтиленовом пакете. И где ты стащил настоящий пистолет? -Вообще-то, я уже достаточно взрослый, чтобы самому его купить. -Да ну? Я сижу на диване на крыше очередного отеля. Очередная вечеринка в честь начала лета. Организаторы пытались воссоздать колорит эпохи двадцатого века, но попытка с треском провалилась. Когда появляются ребята с «конфетами», все, как по системе Павлова, срываются с мест. Я же продолжаю сидеть на диване и курить. Ко мне, покачивая бёдрами, подкатывает Ева Темпл: -Здравствуй. -Привет, - я киваю головой. -Как тебе пирушка? -Херня. Ангел лучше устраивает. Ева присаживается сбоку: -Джоан сказал, я тебе не понравилась. -Да, не особо. -Значит, ты по мальчикам? -Нет. Просто мне не нравятся такие, - я поднимаюсь на ноги и ухожу к бару. Я слышу цокот её каблуков. -Почему же? Чем же я тогда плоха? Я облокачиваюсь о барную стойку, беру в рот сигарету и осматриваю её с ног до головы. На ней чёрное облегающее платье чуть выше колен, чёрная сумочка подмышкой, золотые браслетики на изящных запястьях. Её губы накрашены блёклой помадой, отчего они почти сливаются с кожей, а глаза обрамлены ровным рядом тёмных бархатных ресниц. Сегодня она выглядит лучше. -Ну, - я затягиваюсь, - возможно, я пересмотрю своё решение по поводу тебя. -Тебе не кажется, что ты на себя слишком много взваливаешь? Я шипяще смеюсь: -Я всего лишь Божество. После пирушки мы едем к ней на квартиру. Мы так ничего и не приняли, а запас алкоголя был крайне скуден. Она постоянно жалась ко мне и хихикала, когда я что-нибудь да шутил. В квартире царит полутемень, которая таинственно ложится на всё вокруг. Мы только закрываем дверь, мы только проходим в гостиную. Ева вешается мне на шею, прижимаясь всем телом. Я чувствую запах её дорогих духов. Я чувствую её губы на своих. Я чуть прикрываю глаза, когда она зарывается пальцами в мои волосы, блаженно мыча. Честно говоря, я ощутил мало чего особенного, пока трахал её. Я привычно совал член в мягкое женское тело, слушал, как яйца с хаотичным шлепком ударялись о ягодицы, когда я входил полностью. Я лишь сосредоточенно кусал губы, пока длинные ногти впивались в мою спину. Я чувствовал каждую малейшую царапинку на своей спине. Поэтому я ловко закинул её тонкие ноги себе на плечи, чувствуя, как стенки влагалища обхватывают мой член. Возможно, как раз тогда она мне показалась совершенной. Когда пьянящее предвкушение оргазма сдавило мозг, словно сложило его в тесноватую коробочку. Я навалился сверху, и громкие стоны стали раздаваться буквально над ухом. Ева обхватывала меня руками, я чувствовал её дыхание где-то у основания шеи. А потом я сильно сжимаю пальцами её бока, глухо стону в подушку, когда вязкая сперма покидает мой организм. Я обессилено скатился с Евы. Она начала тихо-тихо смеяться. Я повернул к ней голову: -Ты чего? -Господи Иисусе, это было так феерично. Я такого ещё никогда не испытывала. Она перекатывается на бок, упираясь рукой в мою грудь и даря поцелуй. -Даже лучше, чем когда ты был обдолбанный. С тех самых пор мы зачастили друг к другу. В очередной рабочий понедельник раздаётся телефонный звонок. Я снимаю трубку, уже заранее зная, кто это может быть. -Здравствуйте. Вы дозвонились в службу «Телефон доверия». Мы всегда выслушаем и поможем Вам советом, - говорю я до дыр заученную фразу. – Что Вас беспокоит? -Здравствуй, - говорит знакомый голос. – Меня все достали. Я включил газ. Я хочу задохнуться. Я тихо выдыхаю. -Тебе ещё не надоело? -Да как-то и нет. -Лучше попробуй угарный газ. Тогда, в случае провала, ты останешься полуидиотом. А то тебя организм выгонит на улицу. -Знаешь, я даже специально не закрываю дверь. -Ты меня вообще слушаешь? -Я мечтаю, чтобы ко мне заглянули воры, нашли меня и убили. Это было бы так прекрасно. -Я бы выплатил каждому вору по миллиону за такой героический поступок. Последний день июня. По приходу домой я сразу отключил телефон из сети и розетки. Я не хочу, чтобы меня кто-нибудь тревожил. Я включаю «ящик». Я включаю мультфильмы. Я насыпаю в тарелку хлопья. Я заливаю хлопья молоком. Я сажусь на диван, уплетаю за обе щёки хлопья с молоком и смотрю мультфильмы. Я даже не знаю, что может быть хуже меня в данный момент. И я думаю, почему же эта суицидальная сопля вечно хочет себя убить, но не убивает? Раздаётся телефонный звонок. Я встаю. Я отвечаю. -Привет, Бел. Я сразу узнаю голос отца. -Привет. -Как ты? Как идея со службой доверия? Уже обосновался на новом месте? -Да я вроде бы хорошо. Идея оказалась довольно выигрышной. Нормально зарабатываю. А ты как? Я не знаю, сколько мы разговаривали, но связь резко оборвалась. Я вернулся к хлопьям и телевидению. Но где-то спустя час меня как-то осенило. Во-первых, я не говорил отцу, где я работаю. Во-вторых, мой отец не знает моего номера. В-третьих, я собственноручно убил своего отца около восемнадцати лет назад. Я перевожу взгляд на телефон. Только что кто-то меня отлично наебал. Настолько отлично, что я почти поверил. Я встаю и собираюсь вырубить телефон из сети, но вижу, что он и так отключён. Даже из розетки. По спине у меня пробежал холодок. Я доел хлопья и пошёл спать. -Здравствуйте. Вы дозвонились в службу «Телефон доверия». Мы всегда выслушаем и поможем Вам советом, - говорю я до дыр заученную фразу. – Что Вас беспокоит? -Вот я умру, и все они будут плакать. Я уже облил себя бензином. Я слышу, как чиркает зажигалка. -Скажи, ты веришь в Бога? -Не очень. -А в звонки с того света? В трубке тишина. -К чему ты сейчас всё это спрашиваешь? Я ещё не умер. -Да плевал я на тебя и всех остальных самоубийц. -Рассказывай. -Короче, прихожу я тут недавно домой, выключаю телефон. -Так. -Потом телефон звонит. -Но… -Звонит мой отец. Он спрашивает, как мои дела, прочее. В трубке тишина. -Я с ним поговорил, а потом вспомнил, что отца-то я своего убил. -Может, он выжил? -Я его убил восемнадцать лет назад и собственными глазами видел, как он, весь бледный и мёртвый, лежал в гробу, как его закапывали. В трубке тишина. -Ты принимаешь наркотики? Я фыркаю: -Естественно. -Флешбек? -Нет. Я давно не принимал. -Ну и что? Может проявиться когда угодно. -Но я точно знаю, это был не флешбек. Когда флешбек, я чувствую совершенно иное. А сейчас я стопроцентно был в реальности. В трубке тишина. В пятницу я снова встречаюсь с Евой Темпл. Она берёт меня за руку, и мы прогуливаемся по аллее. -Знаешь, у меня есть отличный товар. Его можно разбодяжить и толкнуть по хорошей цене. -Так дерзай. -Нет, послушай, - она останавливается и встаёт передо мной, - мы будем делать это вместе. И деньги тоже будем делить на двоих. Она кладёт руки на мои плечи, заставляя наклониться ниже, и целует. -У нас будет собственный бизнес. -Это замечательно. Утром я варю себе сосиски. Каждое утро я ем по две сосиски. Сегодня утром в моей квартире снова ошивается Сара. -Что ты опять здесь делаешь? -Прогуливаю. -Это плохо, ты знаешь? Я делаю глоток кофе, пока режу хлеб. -Я ничего не теряю. Все мы уйдём в землю, - Сара встаёт сбоку меня. Обычно она такое не выдаёт. Я одариваю её внимательным взглядом. Сара вздыхает. -Ладно. К нам недавно поступили двое. Парень и девушка. Парень на вид сомнительный, руки исколоты. Ну, я имею в виду, он такой парень наркоман опасный. Он ей всадил отвёртку по самую рукоять и проткнул печень. А она ему буквально выцарапала глаза. Они оба умерли от кровопотери. -Как это печально. -Я не понимаю, как можно быть настолько бессердечным? Я сладко вздыхаю: -Когда я перестану быть жестоким и бессердечным, в тот день немые возопиют и слепые прозрят. -Я в этом почему-то не сомневаюсь. -И, кстати говоря, знаешь, что я тебе сейчас скажу? Сара внимательно меня слушает. -Выживает не сильнейший, а наиболее приспособленный. Запомни это. Когда я прихожу на работу, в нашем отделе довольно тихо. Кто-то даже играет в карты. -Это что за шутки? Я усаживаюсь в кресло. Мне отвечает Саманта: -Сегодня крайне мало звонков. -Мьёрвол, у тебя телефон звонит. Я устало смотрю на трезвонящий аппарат. Лениво снимаю трубку и прикладываю к уху: -Здравствуйте. Вы дозвонились в службу «Телефон доверия». Мы всегда выслушаем и поможем Вам советом, - говорю я до дыр заученную фразу. – Что Вас беспокоит? -Я ужасно одинок. Мне это кажется уже слишком невыносимым. Я узнаю голос. Я узнаю звук, когда точишь нож. -Ты точишь нож? -Да. Поэтому подсказывай: как я умру помучительней? Я задумываюсь: -Если удар ножом в грудь, то это более надёжно. Это всё займёт где-то минут девяносто пять, и это довольно болезненно. Если удар ножом в живот, то это менее надёжно. А вся процессия займёт дохуя времени. -Сколько? -Четыре с лишним часа. -Идеально. После разговора я прошу оператора пробить адрес одного номера. Я складываю бумажку пополам и кладу в карман джинс. Меньше, чем через неделю, Ева уже переезжает ко мне. Она открывает пудреницу и показывает мне «марки». -Что я хочу сказать? А сказать я хочу следующее: это воистину прекрасно. Вскоре мы лежим на моей кровати и наслаждаемся жизнью. Но я не вижу Землю. Я вижу Плутон, который настолько далёк от Солнца, что температура на нём опускается до минус 230 градусов. И мне начинает казаться, что Марс что-то упускает в своей жизни, что где-то он поворачивает не в ту сторону. Двадцать пятого июля звонки я принимаю на дому. Ева пошла сбывать товар, а я расслабленно курю, лёжа на диване. Я беру телефон сразу же, как он звонит. -Здравствуйте. Вы дозвонились в службу «Телефон доверия». Мы всегда выслушаем и поможем Вам советом, - говорю я до дыр заученную фразу. – Что Вас беспокоит? -Я влюбился. -О, так это же прекрасно. -Нет, всё ужасно. Моя любовь безответна. Я слышу плеск воды. -Опять вены? -Нет, я утоплюсь. -Почему ты такой проблематичный? Точнее, нет. Почему ты из всего раздуваешь нерешаемые проблемы? -Я не раздуваю. -Нет, ты раздуваешь, инфантильный зародыш. Хватит трахать мои мозги. Ты мне с самого апреля названиваешь. -Разве это плохо? Я бросаю трубку. -Вот смотри. Ева насыпает на фольгу немного кокаина, показывает мне, в каком соотношении разбавлять его мукой. -А потом я его продам. -И у нас будут деньги. Мы начинаем целоваться и валяться на диване. -Знаешь, - Ева проводит пальцами по моей щеке, по моим губам, - я и думать не могла, что всё будет настолько хорошо. -Да. Я слабо выдыхаю и утыкаюсь подбородком в её плечо. А всё ли оно так хорошо, как кажется? -Тебе досталась отличная баба, друг. Джоан пьёт пиво в баре. Я сижу с ним. По телевизору вновь что-то вещают про Кортни Лав. Вот кто действительно шлюха. -Бедный Курт. Никогда бы не подумал, что она окажется такой, - Маршман грызёт ноготь. -А знаешь, что самое печальное? Он поворачивается ко мне. Я делаю глоток: -В этом году мне тоже будет двадцать семь. -Здравствуйте. Вы дозвонились в службу «Телефон доверия». Мы всегда выслушаем и поможем Вам советом, - говорю я до дыр заученную фразу. – Что Вас беспокоит? -Меня уволили. -Разве ты работал? -Да, я развозил почту и газеты старикашкам. И даже оттуда я вылетел, как пробка. -Твой выбор? -Ток. Я слышу, как что-то щёлкает. -Что ты делаешь? -Ломаю зубья у вилки. У меня пальцы слишком толстые, чтобы пролезть в розетку. -Они и у меня толстыми для этого будут, представляешь? -У всех, кроме некоторых детей. -Да. Я отгадываю кроссворд в какой-то газете: -Какую музыку ты слушаешь? Если быть точнее, какая у тебя любимая группа? -«Нирвана». Я замолкаю. -А твоя? -«Нирвана». Он тоже молчит. -Ты был в Сиэтле. -Откуда ты знаешь? -Я это прямой кишкой чую. Когда ты мне впервые позвонил? В апреле? Он молчит. -Ты придурок. -Нет. -Если умер Курт, это не значит, что надо ему уподобляться. Я же не пошёл резать вены. -Хочешь сказать, тебе на его смерть всё равно? -Я не это имел в виду. Вечером я возвращаюсь домой. У моей двери стоят три мужика. -Эй, парень, очередь. -Это моя квартира. Они расступаются, чуть ли не кланяясь. В квартире душно и накурено. Напротив Евы сидят парни, а она пересчитывает деньги, зажав сигарету зубами. -О, милый, привет. Как дела на работе? -Ева, это что за херня? -Это? – она пренебрежительно пожимает плечами. – Это мои клиенты. -Когда я согласился быть в доле, это не значило, что толкать товар мы будем прямо у меня дома. -Ой, да ладно тебе. -Да ладно мне?! Я почти срываюсь на крик. Сигарета у неё изо рта чуть ли не вываливается. -Я где только не состою на учёте. «Фараоны» могут накрыть нас в любую секунду. Ребята вскакивают, один из них достаёт пистолет: -Ты что, сливаешь информацию копам? Я поворачиваюсь к ним лицом: -Положи «пушку», я с тобой смогу разделаться даже голыми руками. Ребята усмехаются. -Марк, уложи его. Я успеваю схватить ручку. Марк начинает стрелять. Я обхожу его, хватаю за шею и всаживаю ручку в ухо. Парень истошно вопит. Я подхватываю пистолет и целюсь прямо в лоб его дружку: -Дёрнется хоть один – умрёте оба. Ева стоит, судорожно схватившись за край дивана, широко раскрыв рот и глаза. Тот, на кого нацелен пистолет, поднимает руки: -Отпусти его, и мы уйдём. -Вы ведёте себя неподобающе в моём доме. Ева делает шаг вперёд: -Бел… -Заткнись, - я напряжённо осматриваю окружающих. – Кто ты? -Ник Джефферсон, - говорит парень с поднятыми руками. -Ангел упоминал о тебе. Просил с тобой не связываться. Ник надолго замолчал: -Ты друг Ангела? -Именно. Я спускаю курок. Ник с дырой во лбу падает на пол. Его охранник орёт, пытается вырваться. Я быстро достаю ручку и стреляю в целое ухо. Итого: два трупа. -Врач мне по жопе надаёт, - я чувствую, как капли крови стекают по моим щекам. Я перевожу взгляд на Еву. От ужаса она обеими руками закрыла рот. -Он известен как Трюкач. Он тырит деньги у всех, Ангел тоже на него напоролся пару раз. Я проверяю карманы Ника: -Есть. У меня в руках львиная доля тех денег, что Ева успела заработать. -Вот так, детка, всё обычно и бывает. -А что делать с телами? -Надо позвонить Ангелу. -Ох, сахарный, я всегда знал, что на тебя можно положиться. Я смотрю на аккуратно стриженые ногти Ангела, покрытые тонким слоем прозрачного лака для ногтей. Ангел брезгливо пихает Джефферсона носком своих белых ботинок: -Он вечно мешал мне, моим друзьям и моим клиентам. Но я знал, что рано или поздно вы встретитесь. -Ты избавишься от них без лишней шумихи? -Естественно, мой дорогой. Ещё никто не делал мне большей услуги. С меня причитается. Ангел обнимает меня, смачно целует в щёку и хлопает в ладоши: его люди тут же заполняют помещение. На эту ночь Ева возвращается на свою квартиру. И всё бы было хорошо, если бы через несколько дней я не увидел Еву. Она стояла в подворотне и целовалась с каким-то высоким парнем. Я постоял, понаблюдал, закурил сигарету и пошёл дальше. Меня ждала работа. Ровно в двенадцать я сижу на своём рабочем месте. Я принимаю звонки людей с петлёй на шее, дулом пистолета у виска, лезвием у вены, горстью таблеток в руке. Они все от меня чего-то требуют. В обеденный перерыв я иду в кафетерий. Я покупаю яблочный пирог, кофе и думаю о Белоснежке, Адаме и Еве. После я выкуриваю парочку сигарет и поднимаюсь в офис. Раздаётся телефонный звонок: -Здравствуйте. Вы дозвонились в службу «Телефон доверия». Мы всегда выслушаем и поможем Вам советом, - говорю я до дыр заученную фразу. – Что Вас беспокоит? -Меня шантажируют. Я задумчиво стучу пальцами по поверхности стола: -Кто? -Меня уволили. Я не могу ничего выплатить. Я слышу шуршание пакета. -Что ты делаешь? -Надену пакет на голову и подохну к чертям собачьим. Его голос хрипит. Он на грани истерики. -Успокойся. Расставаться с жизнью в таком состоянии – неблагородно, недостойно. Утихомирься и обдумай всё как следует. -Я ненавижу этот мир и не собираюсь ничего предпринимать! -Заткнись. Он затыкается. -Человек не должен ненавидеть мир, который покидает. Если ты ненавидишь мир, то твоё мнение неадекватно. Мир разнообразен: в нём есть и хорошее, и плохое. Например, сегодня я видел, как моя девушка сосётся с каким-то хером. Я постараюсь взять себя в руки и не причинить никому вреда. -Это твоё наблюдение у разных врачей? -Оно самое. Недавно я застрелил двух людей. -Прохожие? -Нет, наркоторговцы. Они начали мне угрожать. Я не слышу шороха пакета. Он шуршит пакетом. -Так-то лучше. Забыл сказать, ты выбрал хороший способ уйти из жизни! В один прекрасный день я понимаю, что больше не намерен это терпеть. Ева будто и не пытается скрывать, что изменяет мне. Наши отношения заметно ухудшились, она стала больше времени проводить на своей квартире. В воскресенье у меня выходной. Я сложил её вещи в сумку и поехал в лес. Я уехал подальше от Нью-Йорка и сжёг. Просто взял и сжёг все её вещи, которые были в моей квартире. Я получил от этого незабываемое удовольствие. Я прикуриваю сигарету от костра и решаю, что надо будет сделать ещё кое-что. Двадцать девятого августа я возвращаюсь домой после работы. Сегодня я опять принимаю звонки на дому. Ева со мной созвонилась и предупредила, что забежит. Я готовлю всё заранее: ножи, сигареты, зажигалки. Я чувствую себя Творцом. Я выключаю свет в квартире. Я опираюсь о стену, прикуриваю и начинаю выжидать. Я чувствовал себя хищником на охоте. Но я заранее знал, что добыча буквально плывёт в мои лапы. Уже довольно темно, а свет с улицы в окна не светит. Можно сказать, царит мрак. Меня будет тяжело увидеть, даже если хорошенько приглядеться. Мои глаза уже привыкли к темноте, и я замечаю, как хорёк забирается под диван. Вскоре объявляется сама Ева. Она открывает дверь. Она пропевает своим тонким голоском, что она дома. Она проходит дальше, бросает ключи на стол, по памяти идёт к выключателю. Я заранее вырубил электричество. Я незаметно забираю ключи со стола, незаметно запираю дверь, лишая её возможности сбежать. -Бел? Я подхожу к ней со спины. Я её обнимаю. -Господи, не пугай меня так. Она поворачивается ко мне лицом. Я хватаю Еву за волосы и с силой швыряю на стол. Она ударяется о край поясницей: -Бел, какого чёрта ты творишь?! Эта стерва думала, что может крутить шашни с кем-то помимо меня. Я выдыхаю сигаретный дым через стиснутые зубы. Эта стерва думала, что может использовать меня. Я тушу сигарету о её прекрасное личико. Я упиваюсь той симфонией звуков, которую издаёт её горло. Она вопит. Она кричит. Ей больно. Ева падает на пол. -Смотри. Я сажусь на неё сверху. В моей руке появляется нож. -Это в твоих глазах. Я крепко прижимаю одной рукой её запястья к полу. -Давай, сломай меня. Я медленно провожу по её щеке кончиком ножа. -Сломай меня. Я подцепляю кожу на её лице миллиметр за миллиметром. Она брыкается, пытается меня скинуть, но у неё ничего не получается. Она хватается за мои руки, орёт, дёргает за волосы. Я дотягиваюсь до стола, беру припасённый нож. Я всаживаю нож ей в живот. Она кричит ещё громче. Я веду ножом вверх, вспарывая. Я с размаху всаживаю нож между рёбер, задевая лёгкое. Ева плачет, ревёт. Её горло першит, хлюпает, булькает. Из носа и рта у неё течёт кровь. Её глаза закатываются. Я же заканчиваю начатое: полностью снимаю кожу с её лица. А после закуриваю сигарету и сажусь на диван. Весь пол в крови. Мои волосы в крови, руки, одежда. Ножи аккуратно сложены на столе. Вскоре я услышал сирены полиции и скорой помощи. Стоило ожидать, что соседи быстро спохватятся. Я слышу требования за входной дверью, стук, но я не вслушиваюсь. Я понятия не имею, о чём они говорят. Кто-то вышибает дверь. Врубается электричество. Я затягиваюсь, выпускаю из лёгких дым и опускаю трясущуюся руку с сигаретой вниз. -О господи… -Как ужасно… -Какой кошмар… -Монстр… -Чудовище… Я слышу это и ухмыляюсь. Передо мной на корточки садится мой лечащий врач. -Мистер, - я затягиваюсь, - Генрих Федельхайн. Как мы с Вами давно не виделись. -Да, Бел, давно. Скажи, ты принимаешь те таблетки, которые я тебе выписал? Я тихо смеюсь, сотрясаясь всем телом, опустив голову: -Нет. -Что ж. Я думал, ты идёшь на поправку, но, видимо, ошибся. Нам придётся забрать тебя. -Не надо. И я понимаю, что это крах. Вся та свобода, к которой я так яростно стремился, всё кануло в пропасть. Я проиграл. -Я больше не буду, обещаю. Я был… вынужден. -Почему? -Она мне изменяла. Долго. И ничего не говорила. Я не намерен это терпеть. К нам подходит полицейский: -Сэр, мне было велено надеть на него наручники. Вы позволите? Я сам протягиваю руки вперёд, и на них смыкаются стальные путы. Я судорожно прикладываю сигарету к губам. -Его увести? – спрашивает всё тот же полицейский. Я чувствую на своей шкуре взгляд, который узнаю даже в многотысячной толпе. Сара. Младшая сестрица, которой у меня никогда не было. -Мистер Мьёрвол, пройдёмте. Вас сейчас отвезут в участок. Я встаю, и двое копов сразу подхватывают меня под руки, ведут к выходу. Звонит телефон. Я оглядываюсь через плечо на трезвонящий аппарат и вспоминаю, что сегодня понедельник. -Нет! Стойте! Пустите! Я должен ответить на этот звонок! Я начинаю вырываться. Сигарета падает на пол. -Тише, тише, - ко мне подходит доктор. – Почему ты должен ответить? -Это по работе. Я знаю, кто это звонит. Я должен ответить. -Ты всё ещё работаешь в службе «Телефон доверия»? Я несколько раз киваю. -Отпустите. Я буквально подбегаю к телефону, срывая трубку. -Здравствуйте. Вы дозвонились в службу «Телефон доверия». Мы всегда выслушаем и поможем Вам советом, - говорю я до дыр заученную фразу. – Что Вас беспокоит? -Я чертовски увяз в долгах. Я не знаю, как мне быть. Я слышу шум машин. -Что ты делаешь? -Я собираюсь выпрыгнуть из окна. -Это не решение твоих проблем. Он молчит. -Послушай. Меня сейчас забирает полиция. Я постараюсь… -Что случилось? -Это не важно. Я постараюсь вернуться как можно раньше. Я помогу тебе. Попытайся за это время найти работу или ещё как-нибудь погасить долги. Но это не выход. Это будет неблагородно. -Когда? Когда ты вернёшься? -Как только смогу. -Время окончено, - полицейский выхватывает трубку и вешает. -Нет, вы не понимаете! Он же скоро убьёт себя! Он звонит мне уже с апреля. Он ужасно увяз в долгах, ему нужна помощь! -Это тебе нужна помощь. Под вспышки фотоаппаратов журналистов меня ведут до машины. Мне в лицо светят лампой. Я щурюсь, а заколка, которой закололи чёлку, мешается. -Итак. Вас зовут Бельфегор Мьёрвол? -Так точно, сэр. -И Вы родились 22 декабря 1967 года в городе Тронхейм, Норвегия? -Так точно, сэр. -В детстве Вы убили всю свою семью, переехавшую жить в Нью-Йорк, Соединённые Штаты Америки? -Так точно, сэр. Я слышу, как он тихо выдыхает себе в усы: «Животное». -Вы работаете в службе «Телефон доверия» и являетесь лучшим работником вот уже восемь месяцев? -Так точно, сэр. -Вас устраивает Ваша работа? -Так точно, сэр. -У Вас есть друзья? -Так точно, сэр. -Их много? -Никак нет, сэр. -Они когда-нибудь страдали из-за Вас? -Никак нет, сэр. -Хм, сейчас с тобой побеседует Глен. После этого Глена меня, всего избитого, возвращают в камеру. Наручники так и не снимают. Дежурный полицейский уплетает пончик и пялится в телевизор. Я сажусь в самом углу камеры. -Эй. Я поворачиваю голову на голос. -Красавица, ты чего здесь забыла? -Не лезь ко мне. Парень громко харкает на пол: -Дерзить любишь? Я по стенке поднимаюсь на ноги. -Ты язычок-то поприкуси, а. Сокамерники смеются. Я резко откидываю паренька к стене, пережимая его горло цепью наручников: -По-моему, я тебе сказал не лезть ко мне. Парень чуть ли не хрюкает, пытаясь пальцами поддеть цепь. -Эй, Мьёрвол! – прибегает дежурный. – Отпусти его! Я отступаю назад. -Простите, сэр. Такого больше не повторится. Я подхожу к решётке. Я вспоминаю, каково было в психушке. -Простите, а можно посадить меня в карцер или любую другую отдельную камеру? -Извиняй, Мьёрвол, но других камер нет. Сейчас твой лечащий врач с твоими дружками улаживает дела с верхами. Я опешил: -То есть? -Увидишь. Я вернулся в угол и продолжил ностальгировать. Почему-то я уже приготовился вернуться в дурдом. -Сахарный мой, вот ты где! Я вскакиваю. -Ангел? -Ну кто же ещё? Я же сказал, с меня причитается, - Ангел подмигивает мне. Копы выводят меня из камеры и снимают наручники. Я бросаюсь обнимать Ангела: -Срань господня, я даже успел смириться с будущим! -Только не когда я жив, милый мой. Дядя Ангел всегда вытащит своих друзей из передряг. Только звякни. Он подносит к уху кулак с двумя оттопыренными пальцами, якобы «телефон». Буквально через неделю-полторы Ангел закатывает крупную пирушку в честь удачной сделки с «фараонами». Все закупают травку, как будто это последняя травка на всём земном шаре. Экстази и ЛСД течёт нескончаемой рекой. Кто любит потяжелее - «пудрит носик» или колется в туалете. Все довольны. Я беру «марки» и отправляюсь в свой мир. В мир войны, песка и крови. Я слышу, как загорается мир. Я вижу тепло, исходящее от моего тела. Я вспоминаю Венеру, Еву и остальных женщин, которые были в моей жизни. Я отправляюсь в бескрайний космический мир, который принимает меня всего. Я парю в пространстве. Мимо меня пролетают Кометы, Звёзды, Планеты. Я приближаюсь к Земле. Я вытягиваю к ней руки. Я почти её достаю. Но резко меня отбрасывает назад. Я просыпаюсь у себя дома. В понедельник, двенадцатое сентября, мне продолжают названивать самоубийцы. Мне звонит кто угодно. Кто угодно, но только не один молоденький парень, который доканывает меня с апреля. Все в офисе наслышаны обо мне. Теперь при моём присутствии воцаряется неловкое молчание. -Здравствуйте. Вы дозвонились в службу «Телефон доверия». Мы всегда выслушаем и поможем Вам советом, - говорю я до дыр заученную фразу. – Что Вас беспокоит? Кто-то заливается горючими слезами: -Меня бросила девушка, я лишился работы. Я неудачник. И я спрашиваю: «Ты мне доверяешь?». -Да. И я говорю: «Мне плевать». -Что? И я говорю: «Сгори». Весь сентябрь я хожу на пирушки даже не ради наркотиков, на работу и домой. Я оброс, почти не бреюсь и выгляжу, как последний холостяк. Сара несмотря ни на что продолжает ошиваться в моей квартире. Она приходит чуть ли не каждый день, заставляет меня пить таблетки и ходить к врачу. А я каждый раз говорю ей «спасибо». Третьего октября я принимаю звонки на дому. Я в кои-то веки стрижен, гладко выбрит и выгляжу, как нормальный человек. Я прикуриваю сигарету и беру звонящую трубку: -Здравствуйте. Вы дозвонились в службу «Телефон доверия». Мы всегда выслушаем и поможем Вам советом, - говорю я до дыр заученную фразу. – Что Вас беспокоит? -Надо же. Кровь в моих жилах стынет. -Не думал я, что услышу тебя так скоро. -Друг дал верхам большую взятку, и меня отпустили. Я не ожидал. -Это хорошо. Он спокоен. Спокоен настолько, что это кажется невозможным. Его голос эхом отдаётся в моей голове. -Скажи, ты боишься? -Нет. -Скажи, ты ненавидишь мир, который оставляешь? -Нет. -Скажи, ты полностью спокоен? -Да. Повисла тишина, нарушаемая каким-то стуком. -Что ты делаешь? -Я поставил себе цель: за тридцать дней попытаться разрулить ситуацию. У меня ничего не получилось. -Ты плохо старался. Надо продолжать бороться. Я слышу стук. -Да что это, чёрт возьми, за стук? -Я раскачиваюсь на стуле. -Тебе делать нечего? -Наудачу. У меня петля на шее. И я понимаю, что сейчас именно оно. Именно тот момент, когда человеку суждено умереть. Он уверен. Он готов. Он не отступит. Я шарю по карманам джинс и выуживаю сложенную пополам изрядно помятую бумажку. На ней написан адрес. -Послушай. Мне надо отлучиться ненадолго по делам. Ты же меня подождёшь, да? -Да. Я вешаю трубку. У меня в запасе катастрофически мало времени. Я хватаю куртку и бегу на остановку. Автобуса нет в течение десяти минут, я уже порываюсь пойти пешком, но он всё-таки приезжает. Я чувствую какую-то безысходность. Я не понимаю, что я делаю. Я не знаю, зачем. Этот малый всегда бесил меня своими этими суицидальными замашками. Но, тем не менее, мы болтали часами. С апреля. Он звонил почти каждый мой рабочий понедельник. Его проблемы были то до жути глупые, то ужасно серьёзные. Он просто рано сдался. Надо было держаться. Нельзя было сдаваться. Дом почти на самом стыке с Гарлемом. Я быстро отыскиваю нужное здание. Я припоминаю, что он не закрывает дверь. Я почему-то уже готов увидеть хладный труп. Я медленно поднимаюсь по лестнице. Каждая ступень мне кажется вечностью. Я вспоминаю яблочные пироги. Я вспоминаю Адама и Еву. Яблоко – это всегда запретный плод. Это грех. Я вспоминаю, как в начале семидесятых мы летим на самолёте. Мы с братом дёргаем друг друга за волосы. А мама всё причитает. Отец крепко держит её за руку. Раздаётся громкий удар. Я задираю голову – шестой этаж. Я поворачиваю за угол и почти сразу натыкаюсь на квартиру с номером 6C. Я легко толкаю незапертую дверь. В квартире темно и практически пусто. Я слышу шорохи, мычания, кряхтения и чуть ли не хлюпанья. Я прохожу дальше, осматриваюсь. В дальней комнате, полностью пустой, на проводе от лампы висит тощий паренёк. Он ухватился за удавку на шее руками. Он дёргает ногами, кашляет и пытается вдохнуть. И, надо же, я хоть раз в жизни успел. Повешение. Самый омерзительный способ. Труп обычно выглядит так: выпученные глаза, торчащий из открытого рта язык и полные штаны дерьма. Вообще, у любого мертвеца происходит самопроизвольное калоотделение, поэтому трупы и обмывают. Часто люди играют в самоубийства. Думают, что сумеют повисеть немного и отпустить другой конец верёвки. Но на деле всё не так. Далеко не так. При повешении смерть наступает от трёх разных причин: Первое - от перелома шейного позвонка. Второе - от пережатия сонной артерии. И третье - от простого удушья. От перелома шейного позвонка смерть практически мгновенная. Поэтому в средневековой Европе часто делались виселицы с проваливающимся люком. Если пережать сонную артерию, то секунд через десять человек теряет сознание и вскоре гибнет от атрофии коры головного мозга. Но если артерия не пережалась и позвонок не сломался, то смерть наступает от удушья. Мучения могут длиться до десяти минут, и человек всё это время находится в сознании. Особенно часто так бывает, если человек мало весит. Я обхватываю брыкающиеся ноги, приподнимаю его, чтобы можно было продохнуть. Я тяну руку вверх и карманным перочинным ножом перерезаю удавку от горла. Я подхватываю дрожащее тело на руки. Тут же кладу его и прижимаю за плечи к полу. Парень ужасно лёгкий. Он тощ и бледен. Аквамариновые волосы разметались по грязному линолеуму. Его веки трепыхаются, а глаза пронзительного зелёного цвета, цвета лесной чащи, время от времени закатываются. Он кашляет, царапая горло ногтями, хрипло вдыхая, слюна пенится и с хлюпаньем вытекает из уголка его приоткрытого рта. И я начинаю подумывать, не глотнул ли он чего перед виселицей. Вскоре он перестаёт дрожать, трястись и глубоко вдыхает полной грудью. Он тяжело открывает глаза. Взгляд бегает по потолку, он ещё немного затуманен. В этот самый момент я чувствую эту пульсирующую жилку в моём мозгу. Я чувствую что-то внутри. Я испытываю на себе всю силу земного притяжения. Он натыкается на меня: -Я что, умер? Я узнаю голос, сейчас немного слабый и хриплый. -Нет, безмозглый тупица. Ты всё ещё на планете Земля. Он широко раскрывает глаза, собираясь с силами и садясь передо мной: -Ты? Мы сидим в кафе напротив друг друга. Парень поправляет свои зелёные лохмы, а я прикуриваю, кажется, стотысячную сигарету в своей жизни. Я выдыхаю дым: -Ну, давай наконец познакомимся, что ли. Официантка приносит два куска яблочного пирога. Он подаётся вперёд, упираясь локтями в стол: -Начнём с того, что меня зовут Фран. Венера. Венера, нам надо найти Землю. Иначе она покроется льдом.