"...Аз воздам"

В последний миг, услышав свист приближающегося к ее шее меча, миледи беззвучно завопила и зажмурилась от ужаса. А когда ее глаза распахнулись… Воспоминание о переживании кошмарного ощущения, о дикой боли, испытанной в то мгновение, померкло перед тем, что предстало перед ней, вырвав из груди новый бесшумный долгий крик. Сложно сказать, что было страшнее. Понять, что ты мертва, все, твоя земная жизнь окончена раз и навсегда, или понять, где ты находишься. Где тебе предстоит быть, искупая свою вину. Перед всеми стоящими вокруг нее, продолжающей стоять на коленях. Посреди бушующего вокруг пламени и смрадного чада. Миледи затравленно оглянулась вокруг себя. Констанция Боанасье. Хорошенькая при жизни молодая женщина, моложе нее самой. С позеленевшим искаженным отнюдь не секундной агонией лицом, вызывающим содрогание своим выражением, с безобразной липкой пеной у перекошенного рта. Лорд Винтер-старший, с почерневшими лицом и телом, покрывшимися безобразными язвами, страшно и уродливо раздувшийся. Так было еще при его жизни, окончившейся в страшных мучениях. Один только гроб, куда его, распухшего после смерти еще больше, вызывал содрогание своими размерами. Своего второго мужа миледи травила долго, осторожно и целенаправленно. Молодой священник, ее любовник, совершивший по ее косвенной вине смертный, ему вдвойне не прощаемый грех самоубийства. С багрово-красным лицом, вываливающимися из орбит глазами, синюшным языком, свесившимся с подбородка. Что на фоне этого греха другие, к которым она его искусно подтолкнула – нарушенный обет целомудрия и кража. Не просто, а из святой церкви. Этому несчастному не будет прощения… Фельтон. Изуродованный до неузнаваемости пытками, которым его подвергли перед казнью. Когда этот человек приходил в себя и мог думать о чем-нибудь, кроме терзающей его тело нечеловеческой боли, еще более страшными муками становились для него мысли о том, что он совершил. Убил безвинного человека. От которого никогда не видел ничего, кроме добра. Которым восхищался. До тех пор, пока его не использовала, не обманула женщина, которую он полюбил так, что ради нее был готов на все. Эти мысли причиняли точно такую же непереносимую боль. Бризмон. С землисто-серым, вызывающим тошноту, зеленоватого отлива лицом, отравленный тем же ядом, что и Констанция. Уродливо перекошенное и сведенное последней судорогой лицо с жирными хлопьями пены у рта, свисающий из него прокушенный в агонии фиолетово-черный распухший язык. Никто бы не сказал сейчас, что при жизни парень обладал приятной внешностью - отрава превратила его в чудовище, каким пугают детей. Чудовищна была и его кончина. Умер он далеко не сразу. Отравленный и мыслью о том, что убит человеком, который заставил его потянуться к свету. На его месте мог бы быть тот человек, которого бы так же не узнали сразу даже самые близкие люди. Лорд Бэкингем. Белое как снег лицо, все так же покрываемое крупными каплями пота, залитый липкой кровью бок. Черты лица слабо напоминают о блестящем кавалере и признанном красавце. Это лицо продолжает отражать всю ту боль и муку, через которую ему пришлось пройти перед смертью. Оболганный и убитый ни за что. За деньги, которые получила убийца за его жизнь. Убитые, обезображенные предсмертными муками люди, не сговариваясь, двинулись к своей убийце. - Н-не надо! – сдавленно выкрикнула миледи, содрогаясь от ужаса и отвращения, - Я не хотела! Я не виновата! Я… Я… Я за все расплатилась, я приняла мученическую смерть! Убитые остановились один за другим. А затем расхохотались. Наверное, самое страшное в этом дружном смехе было то, что, не смотря на их вид, больше напоминающий демонов, смех был совершенно человеческий. Смех живых людей, услышавших невероятно смешную шутку. Миледи прикусила язык. Нашла что сказать! Она и почувствовать ничего не успела… Настрадаться и намучиться успели убитые ею, собственноручно или погибшие из-за нее. Их должно было быть больше. То, что среди них нет первого мужа, чудом не ставшего ее первой жертвой, и д’Артаньяна, даже сейчас продолжало приводить миледи в бешенство. Между тем убитые, один за другим отсмеиваясь, начали принимать облик, как при жизни. Почти незаметно для глаза исчез огонь и посвежел воздух. Сейчас вокруг растилась пустынная равнина в окружении уходящих в небеса отвесных гор вдалеке. Это было странно, но главное для миледи, так оно и было! - Я любила, - тихо произнесла Констанция, с укором в голосе. - Я любил вас, дорогая моя супруга, - горечь во взгляде и голосе лорда Винтера. - И я любил, как никого и никогда в жизни, - Фельтон, в чьем дрогнувшем голосе неизбывная боль. - Любил и я, да простит меня Господь, в Своей милости… - едва слышный, безжизненный голос молодого, наивного, и потому легко управляемого священника. - У меня тоже была любимая, - полный тоски, по утраченному, потерянному, отобранному, голос Бризмона. - Вы любили хоть кого-нибудь в своей жизни, миледи? – полный льда и презрения, голос лорда Бэкингема. Тут же потускневший, утративший все краски, - Я любил… Как же я любил ее… Я все так же ее люблю… - И что, если не любила? – при виде вполне обычных живых человеческих лиц, в окружении людей, погруженных в горькую тоску, к не ведающей жалости убийце вернулся привычный пафос. Миледи поднялась на ноги, пренебрежительно фыркнула и демонстративно отряхнула платье. То, что все эти изрядно раздражавшие ее люди, в аду, немало ее порадовало. Еще больше только то, что, по всей видимости, никакой это не ад! Где, кроме священника, никого из этих ублюдков не должно было быть. – Вам-то что до этого? И вообще! Жизнь тяжелая штука, считайте, что вам всем просто не повезло. Такое, знаете ли, случается. Я что-то вроде несчастного случая в вашей жизни. Которая в руках Господа, между прочим, и все происходит по воле Его, я тут не причем! К тому же я раскаялась, и приняла смерть мученицы! - Тоже мне, великомученица выискалась! – от души расхохотался Бризмон, сгибаясь пополам от хохота и хлопая себя по коленям. – Эк все вывернула, горазда мадам работать языком! Удары попали в цель, миледи побледнела и сжала губы в тонкую злую ниточку. Да как он смеет смеяться над ней?! Могла бы – убила во второй раз, и в третий! - Ты испугалась, что от тебя отказались Небеса, - покачал головой священник, - Ты поняла, что все равно умрешь, что тебе не убежать, не скрыться от настигшего тебя возмездия. Ты испугалась ада. Захотела на Небеса. Но разве была в твоей душе хоть капля раскаяния, Анна? Или, может, она есть сейчас? Разве тебе жаль хоть кого-нибудь из убитых тобою? Они любили. Им было кого терять. Их оплакивают те, кто остались на земле. Кто-то будет оплакивать до самой смерти. Их жизни тоже погублены тобой. Только не говори, что тебе есть дело хоть до кого-то. Что ты любила кого-то, кроме себя. - Так это что… не рай?.. – запинаясь, спросила миледи, пытающаяся выдавить улыбку на побледневших губах. Но тут же ее глаза запылали злобой, адово пламя горело не так жарко. – Зато и вы все тут, сукины дети! - Ты ошибаешься, Анна, - грустно улыбнулся ей священник, - Здесь только я. Тут же, кроме него, вокруг не стало людей, ни с виду живых, ни мертвых. Одни лишь обитатели ада, еще страшнее и омерзительнее, чем могла себе убийца вообразить. Безжалостная, беспощадная, хладнокровная, убивавшая собственной рукой, сейчас она обмочилась от страха. Как если бы была жива. Так и было – мертвая в обители мертвых, живущих теперь так, как они того заслужили при жизни. О чем прекрасно знали в глубине себя. Знали, что получают по заслугам. Так стало и с этой женщиной, презревшей как законы людские, человеческие, так и Божьи.