Черно-белый цвет в радужных тонах

В больнице было холодно. Какие-то перебои с электричеством, как невнятно объяснил Вэйл. Впрочем, чего еще ждать? Управлять городом было некому, можно только удивляться тому, что Сторибрук все еще стоит на месте. Позади сильно хлопнула дверь, раздались чьи-то голоса, и светловолосая женщина в коротком черном пальто досадливо поморщилась, не желая оборачиваться. Эмма Свон стояла возле стеклянного окна на всю стену и практически неотрывно смотрела в палату, находящуюся за тем стеклом. Пару раз она подходила ближе, заносила руку, желая открыть дверь и войти, но всякий раз трусила и отступала, утешая себя тем, что она там все равно никому не нужна. На больничной койке, накрытая по грудь одеялом, лежала Регина. Лицо ее было бледным и очень спокойным, а изо рта торчала прозрачная пластиковая трубка. Рядом с кроватью мерно попискивали приборы, от вытянутой левой руки вверх тянулась нить капельницы, и Эмме почему-то было больно смотреть на иглу, воткнутую в руку Регины. Поэтому она старалась не смотреть. И не думать. И даже не дышать, как если бы даже самый тихий ее вдох мог как-то ухудшить состояние Регины. «Почему она не приходит в себя?» - озадаченно спросила Эмма у Голда, который, покрывшись испариной, все колдовал и колдовал над неподвижной женщиной, распластавшейся на полу склепа. Рядом стояли Мэри Маргарет и Дэвид, и им тоже хотелось услышать ответ на этот вопрос. Голд еще какое-то время пытался совершить чудо, затем отшатнулся. Нет, не так. Пошатнулся, едва держась на ногах. Эмме даже пришлось взять его под локоть. «Так что же?» - терпеливо повторила она, с оттенком удивления чувствуя, как крупная дрожь пробивает тело Темного, как горяча его кожа даже под слоем одежды. Голд скривился в привычной гримасе, и Эмма уже подумала о том, что не услышит от него объяснений, как вдруг он заговорил. «Это было ее зелье, мисс Свон…» Мэри Маргарет закатила глаза. Все они знали, что Пэн воспользовался зельем Регины, чтобы усыпить ее. Эмма ждала каких-то новых слов. Все они ждали. «Не понимаете? - Голд обидно усмехнулся. – Куда вам… Магия всегда особенно хорошо действует на своих хозяев. Против своих хозяев. Кроме именной, но здесь ее нет, как я погляжу…» И он действительно огляделся, крутанувшись так, что Эмме пришлось убрать руку. Закончив осматриваться, Голд устремил усталый взгляд на Эмму, и та увидела бусины пота, покрывающие его лоб. «Что же вы стоите? – как-то слишком грустно спросил мужчина. – Везите ее в больницу. Она ведь может и не проснуться…» Вот тогда все завертелось. Эмма плохо помнила, кто вызвал «скорую», кто помогал врачам поднять Регину и уложить на носилки. Но именно она, Эмма Свон, опередила всех и запрыгнула в машину, намереваясь ехать вместе с Региной. Эмма не знала, зачем ей это нужно. Возможно, она чувствовала себя виноватой за то, что не убедила тогда Регину в неправильности происходящего, что не устроила очередную безобразную сцену и не запретила Генри уходить с приемной матерью. Сердце подсказывало ей, что что-то не так, но обидный сарказм Регины затмил собой все остальное. Захотелось доказать ей, что Эмма Свон не повторяет чужих ошибок. А вместо этого получилось так, как получилось. Эмма тряслась в машине «скорой помощи» и все смотрела неотрывно на Регину. «Ты понятия не имеешь, что я чувствую! – отчаянно сказала ей в лицо Регина тогда, в пещере. – У тебя есть родители, есть этот… человек, пират, который сохнет по тебе. У тебя есть все, и ты смеешь говорить мне, что понимаешь, что я чувствую?!» В тот момент Эмме хотелось убить того, кто причинял Регине боль, но так получалось, что больно делала она сама, а суицидальные наклонности у Эммы развиты были плохо. Поэтому она стояла молча и покорно ждала, что Регина скажет дальше. «А все, что есть у меня, это Генри, и я не собираюсь терять его, потому что он – вся моя жизнь!» Она плакала. Сильная, красивая, умная женщина плакала от одиночества, стоя на коленях перед сыном, спящим слишком крепким сном. И Эмма готова была отдать ей все, лишь бы больше не видеть слезы в темных глазах. В той машине «скорой помощи» Эмма впервые взяла Регину за руку, дрожа от того, какими холодными были пальцы. Взяла, потому что ей показалось, что хотя бы так она сможет ненадолго избавить Регину от одиночества. А теперь она стояла напротив палаты и думала о том, что в своем беспробудном сне Регина все равно одинока, так или иначе. Даже собственный сын… Эмма захлебнулась судорожным вдохом, когда поняла, о чем именно думает. Отступила на шаг, будто боясь, что Регина каким-то чудом подслушает ее мысли, потрясла головой. Нет-нет, невозможно думать о таком! И все же… Эмма сжала кулаки, до боли впиваясь ногтями в ладони. Генри не поверил им. Они стояли тогда в той проклятой пещере, говорили, как любят его, просили поверить, а он слушал Пэна. Верил Пэну. Вырвал свое сердце ради Пэна. Эмме никогда не было особо жаль Регину. Сначала потому, что Генри говорил ей о том, как плоха его приемная мать, а Эмма сама видела подтверждение его словам. Затем вернулась магия, и Эмме попросту стало не до того, чтобы жалеть кого-то. Следом явились Грег и Тамара, которые похитили Генри, и снова Эмма не думала о Регине, потому что думать следовало о сыне и о том, как его спасти. Но проклятая пещера, кажется, расставила все по своим местам. Эмма распрямила спину, расправила плечи и выдохнула, разжимая кулаки. Генри приучил Регину к отчуждению. Заставил поверить в то, что при прочих равных выберет родную мать. Вынудил отчаянно ждать подачку в виде любого, пусть даже случайного, ласкового слова или объятия. Именно поэтому Регина, со всей ее магией, со всей ее проницательностью, не смогла просчитать мерзавца, занявшего тело ее сына. Их сына. Эмме стало плохо, она привалилась к стене, усиленно дыша. Было страшно сердиться на Генри из-за Регины. Да и просто так сердиться тоже было страшно. Но со всей отчетливостью Эмма вдруг поняла, что так дольше продолжаться не может. Что Генри – всего лишь ребенок, который заставляет страдать взрослых. И пусть даже в одном он оказался прав, пусть операция «Кобра» действительно имела право на существование, нельзя больше позволять ему поступать так с Региной, с Нилом и с самой Эммой. Все делают ошибки, никто не может являться исключением, но Регина уже давно доказала, что ее любовь к сыну совсем не искусственная. - Мам? – чужой голос со знакомыми интонациями заставил Эмму вздрогнуть. Она резко обернулась для того, чтобы увидеть Питера Пэна в современной одежде. Не Пэна. Генри. И он явно еще не привык управляться со слишком длинными для него конечностями. - Да, - устало улыбнулась Эмма и не двинулась с места, чтобы обнять сына. Первый порыв на границе Сторибрука сгладил все возможные шероховатости, но теперь Эмма смотрела на это чужое лицо и заставляла себя вспоминать, что там, за этими лживыми глазами, ее Генри. - Я хочу зайти к ней, - Генри двинулся в сторону палаты, и Эмма загородила ему путь. - Не надо, - покачала она головой. – Она без сознания. Врачи просили лишний раз не тревожить. - Но я хочу! – упрямо повторил парень, набычившись. Эмма будто пронзило током. «Я хочу!» Генри хотел найти свою родную мать – он нашел. Генри хотел издеваться над приемной матерью – он издевался. Генри хотел спуститься вниз, под землю, в опасную шахту – он спустился. Генри хотел не верить им обеим, когда познакомился с Нилом – он не верил. Генри хотел считать, что Пэн ценит его больше, чем родители – он считал. Генри всегда делал только то, что хотел. В остальное время он мог быть милым мальчиком, но всегда приходило «Я хочу!» И горе тем, кто становился у него на пути. - Генри, иди домой, - очень осторожно сказала Эмма, предполагая, что подобные мысли у нее были вызваны усталостью, и на самом деле она очень любит своего мальчика, в чьем бы теле он не находился. – Я сообщу тебе, как только состояние Регины изменится. Генри мотнул головой и попытался пройти мимо Эммы. - Я хочу быть рядом с ней… - начал он, и эти слова из ненавистных уст Пэна сыграли злую шутку для Эммы. Почти не осознавая, что делает, она схватила мальчика за руку, за запястье, и сильно сжала его, едва ли не выворачивая. Генри взвыл, корчась. - Ты что делаешь?! – с обидой выкрикнул он, слезы выступили у него на глазах, в ту же секунду Эмма отпустила его, с ужасом глядя на собственную руку, посмевшую причинить боль сыну. - Ступай домой, - дрожащим голосом повторила она, не поднимая взгляда. Облик Пэна мешал ей мыслить здраво. - Нет! – Генри снова попытался просочиться в палату, и тогда Эмма оттолкнула его к стене. Прижала к ней, уставилась в перепуганные глаза. Она пугала собственного сына. Боже, что с ней творится?! - Я сказала тебе идти домой, - хрипло выговорила Эмма, не переставая смотреть в глаза Генри. – Я не хочу, чтобы ты сейчас подходил к Регине. Не в этом облике. Регина приняла бы его любым. Но здесь, сейчас, Эмма видела, что Пэн слишком глубоко пустил корни в их мальчика. Что все это «Я хочу!», оно не взялось из пустоты. Отец Румпельштильцхена тоже говорил «Я хочу!» и бросал своего сына, превращался в вечного мальчика и взлетал в небо. Он тоже играл своими близкими. И именно поэтому он знал, на что может давить, пытаясь заполучить то сердце, что было ему нужнее всего. Генри ребенок, всего лишь ребенок, но разве можно потакать ему бесконечно? - Ступай домой, - вновь повторила Эмма, отпуская сына. Она хотела злиться на себя за то, что творила, однако всякий раз, как пыталась, видела перед собой Регину и ее отчаяние. Ее одиночество. В котором Эмма тоже была виновата не меньше остальных. Генри не сказал больше ни слова и убежал, не оглядываясь, с сердитым выражением лица. Эмма не позволила себе посмотреть ему вслед. Затем развернулась и решительно вошла в палату. Закрыла за собой дверь, задернула шторку на окне, сквозь которое любой мог бы увидеть, что творится здесь, и склонилась над Региной, слушая ее дыхание. - Ты любишь его, – прошептала Эмма еле слышно, садясь на кровать и очень осторожно беря неподвижную руку Регины в свои ладони. – И я его люблю. Но думали ли мы с тобой когда-нибудь о том, любит ли он нас? Повинуясь какому-то безотчетному порыву, Эмма вдруг поцеловала пальцы Регины, будто пытаясь их согреть. А потом поцеловала их снова. И снова. Словно мир перевернулся, черное стало белым, а белое – черным. Эмме хотелось еще много сказать Регине. О том, что никому больше не нужно быть одиноким. О том, что это не Генри должен выбирать, с кем ему жить и кому верить, а они, его родители. О том, что прошлое есть прошлое, и Регина уже достаточно наказана за него. Все это можно было бы сказать прямо сейчас, но вместо сотен слов Эмма потянулась вперед и оставила для Регины еще один поцелуй, на этот раз на щеке. А потом, как была, в сапогах и пальто, осторожно легла рядом с ней, положив голову на плечо. Эмма не думала о том, что будет завтра. Может быть, завтра Пэн – настоящий Пэн – призовет проклятие, и все они окажутся там, откуда не будет выхода. А может быть, он не станет этого делать. Мальчишки такие непостоянные. Эмма прикрыла глаза лишь на секундочку, а когда открыла их вновь, солнечный свет ударил прямо в них, до боли, до рези. Эмма поморщилась, не удержавшись от легкого стона. - Я бы спихнула тебя вниз, чтобы тебе не пришлось так мучиться, да слишком слаба, чтобы сделать это, - ворчливо произнес знакомый голос. Эмма вздрогнула, только сейчас понимая, что все еще лежит у Регины на плече. А сама Регина… - Ты очнулась, - улыбка расцвела на губах Эммы. Регина покрутила головой, давая понять, что ей неудобно, и Эмма поспешно вскочила, чувствуя, как за прошедшую ночь затекла шея. - Давно, - сухо отозвалась Регина. И снова Эмма улыбнулась. - И даже не попыталась меня разбудить? Она почему-то была счастлива от осознания того, что Регина позволила ей остаться и спать у себя на плече. Регина раздраженно уставилась на Эмму. - Скажи лучше, почему я здесь? – она с явным неудовольствием уставилась на капельницу, и только тогда Эмма поняла, что от трубки в горле Регина давно избавилась. Как могла, она передала слова Голда и умолчала о том, что приходил Генри. Ей было попросту стыдно. Регина села на кровати, очень медленно и аккуратно, чтобы не вырвать капельницу. - Он обманул меня, - сказала она задумчиво, затем посмотрела на Эмму. – Ты почувствовала это тогда, не так ли? Она, конечно же, имела в виду их разговор там, у тела погибшей феи, и Эмма кивнула. - Прости, я не сумела … - Все в порядке, - резко оборвала ее Регина. – Я все равно бы тебе не поверила, пусть ты пыталась бы как угодно рьяно убедить меня в своей правоте. Эмма подавленно молчала. Молчала и Регина, глядя куда-то в окно, затем пошевелилась, вздыхая. - Мне больно это признавать, - покачала она головой, - но моя зависимость от Генри… Однажды она столкнет меня в пропасть. И я совершенно не понимаю, зачем говорю это тебе. Грусть снова проступила в ее глазах, и снова Эмма почувствовала это: щемящую жалость к женщине, у которой никого не осталось. Для которой они никого не оставили, так будет вернее. Конечно, Эмма знала, что и сама Регина не была чистой и непорочной, что с ее позволения творились страшные вещи, но разве не было для нее жестоким уроком то, что затеял Генри? Разве не смогла бы Регина научиться на своих ошибках, позволь они ей это? - Возьми меня за руку, - сказала Эмма вдруг, сама не веря в то, что говорит. – Схватись за нее в тот миг, когда почувствуешь, что уходит опора из-под ног. Я удержу тебя. И она, подойдя ближе, зачем-то протянула руку, будто надеялась, что Регина готовится упасть прямо сейчас. На лице Регины появилось какое-то странное выражение. Казалось, она хотела высмеять предложение Эммы и выставить ее вон из палаты, но что-то мелькнуло вдруг в темных глазах, и в тот момент, когда Эмма готова была убрать руку, Регина вложила в ее ладонь свою. Усмешка появилась на полных губах, когда Эмма чуть покраснела. - Ты словно не ждала, что я воспользуюсь твоим предложением, - подколола Регина Эмму, а затем вдруг чуть дернула ее в свою сторону. – Помоги мне встать. Эмма смешалась и засуетилась, пытаясь сделать так, чтобы при вставании Регина не выдернула капельницу. Регина смотрела на этот локальный хаос с прищуром и все той же усмешкой. А потом хлопнула дверь. - Эмма! – голос Дэвида был полон укоризны. Две головы – светлая и темная – повернулись в его сторону. - Эмма, я знал, что найду тебя здесь, - Дэвид шагнул вперед. – Генри… - Что с ним? Он в порядке?! – обе матери одновременно встревоженно вскинулись. Эмма же плюс к тревоге ощутила вполне уверенные уколы совести. Дэвид скрестил руки на груди. - Он плакал всю ночь, - укоризна снова завладела его голосом. – Пока не заснул под утро. А проснувшись, начал говорить, что он плохой сын, что из-за него его родители страдают, что он не должен быть верить Пэну. Горячая волна затопила сердце Эммы, она неровно выдохнула, садясь было рядом с Региной на постель и тут же вскакивая. Неужели он так быстро понял? Эмма подумала о какой-нибудь уловке и тут же устыдилась своих мыслей. Генри – не Пэн, пусть и похож на него в чем-то. Он еще ребенок, настоящий ребенок, и он действительно может раскаиваться, осознав, что натворил. И он не должен быть один в такой момент. - Пойдем! – Дэвид протянул дочери руку. – Надо успокоить его, он ждет тебя, он же твой сын. Эмма уже дернулась навстречу отцу, как замерла вдруг, понимая, что все опять идет не так. Что они снова собираются возвести ту стену, которую с таким упорством Эмма рушила этой ночью. Тоскливый вздох послышался рядом, и Эмма, не глядя, решительно нащупала руку Регины и с силой сжала ее, щекой чувствуя удивленный взгляд, обжегший кожу. - Нет, - медленно сказала она, не поворачивая головы. – Не мой. Наш. Дэвид непонимающе пожал плечами. - Что? – переспросил он нетерпеливо. Бедный славный Дэвид, говорящий то, что думает, и не видящий дальше своего носа. Эмма улыбнулась ему, немного покровительственно. - Генри – наш сын, - повторила она. – Наш с Региной. И он ждет не меня, а нас. Это было всем, что она хотела сказать. И это было всем, в чем нуждалась Регина. В чем нуждались они обе. Теплые пальцы сжали ладонь в ответ. И тогда Эмма улыбнулась вновь.