Однажды были люди

Окрестности маленькой белорусской деревушки были замечательны. Это изящные березы, это хрупкая сирень и терпко-горький запах полыни. Это безмятежная тишина, нарушаемая лишь нежным чириканьем птиц и возней маленькой жизни лесных обитателей. Это бледно-лиловые веточки вереска и небо цвета лазури. Деревушка была тихой и непримечательной, спокойной и очень уединенной. Большой мир их практически не касался, зато был свой – вакуумный, но надежный и безопасный. Жизнь текла здесь вяло и однообразно, изредка тревожимая маленькими, деревенскими проблемами, и когда такое случалось, местные бабки неизменно охали, ворчали, качали с досадой головой. Когда началась война, бабки тоже охали, ворчали и качали головами. — Что ж теперь будет-то? Окрестности маленькой белорусской деревушки были замечательны. Деревянные, будто кукольные домики располагались совсем рядом с речкой – ее кристально-чистая вода очень красиво переливалась на солнце, и близость ее была весьма кстати, ведь многие жители этой богом забытой глуши были немолоды, а ходить за водой к черту на кулички было неудобно. Для деревушки война – это когда не хватает рабочих, и когда лес стал опасным местом, а в местах, раннее не слышавших ничего, кроме мягкого белорусского говора, теперь разносилась странная чужая речь. Оккупация вползла в деревушку вяло и спокойно – как и все остальное, что здесь происходило. Ажиотаж быстро стих, даже к оккупантам оказалось несложно привыкнуть. Они были совсем не плохими, хоть и ели много и по вечерам, изрядно подвыпившие, горланили «Хорста Весселя» и смеялись чересчур громко. Окрестностей белорусской деревушки не изменила даже война. Вода продолжала задорно переливаться на солнце, полынь продолжала цвести, а березки стояли незыблемые, как само мироздание. Однажды мироздание пошатнулось. Сложно сказать, сколько раз оно шаталось за всю человеческую историю – вероятно, очень и очень много, и это всегда било наотмашь, и всегда было тяжело и страшно. Не доводилось еще такого переживать маленькой белорусской деревушке. Дети – их было мало, но они были, – истошно визжали и плакали, когда население сгоняли в хлипкий деревянный амбар; они были громче всех, и своими голосами перекрывали даже завывания женщин и стариков. Детский плач и пьяный смех соревновались в силе звуковых колебаний. И хруст снедаемой пожаром древесины, и истеричные всхлипы, и писклявый визг, и вой, и плач, и сардонические крики серо-зеленых мундиров – на фоне, как ужасные декорации к апокалиптическому спектаклю войны. Выражение беспросветного безумия на застывшем судорогой ужаса лице и безнадежно пустые глаза лейтенанта. Не доводилось еще такого переживать маленькой белорусской деревушке. Переживать, видеть, слышать. Маленькая полянка превратилась в ад. Ад оказался не таким впечатляющим, как ожидали. Никаких тебе адских кругов, ни гарпий с фуриями, ни раскаленных могил, в которых жарятся грешники. Хотя огонь и был, но выглядело это куда более прозаично. Данте, в сущности, был всего лишь фантазером. Солдаты были необычайно веселы, отдаваясь во власть последнего, умирающего уже безумия, – они перекрикивались, смеялись, водили вокруг амбара хороводы, а оттуда все кричали и кричали (откуда в них столько сил взялось, столько воздуха?), до последнего кричали, пока вконец ослабевшие доски не выдержали и смачно не рухнули, погребая под собой последнюю надежду обреченных. Под развалинами были люди. Они горели заживо и вовсе не хотели умирать. Снаружи тоже были люди. Они докуривали дешевые сигареты и неспешно собирались. И у тех и у других под ребрами оглушительно билось сердце, и работали легкие, и кровь поступала в аорту и снабжала весь организм кислородом. У тех и у других был мозг. Те и другие мыслили, анализировали, видели сны. Те и другие были людьми. Окрестности маленькой белорусской деревушки были уже не так прекрасны. Деревушка немного помертвела. Воздух – это дым, река – это кроваво-грязная жижа, кукольные домики – это выгоревшие угольки, в темноте безнадежно отсвечивающие раскаленным красным. Где-то среди них должны быть люди. Только небо оставалось таким же – лазурным в ясную погоду, и свинцово-серым – в дождь.