agneau.

Оммёдзи из Джехё прекрасный, с этим не поспоришь, но вот брат - просто отвратительный. Минхёк нервно дробит пальцем прерывистый зацикленный ритм по поручню метро, поглядывая за окно - запорошенные снегом крыши домов проносятся мимо и исчезают за поворотом - поезд влетает в туннель и все снова погружается во тьму. Минхёк прикрывает глаза. Раньше было как-то лучше - раньше можно было загонять коня под собой, и это чувство бешеной скачки давало хотя бы иллюзию бега, стремления, иллюзию того, что ты торопишься. Сейчас Минхёк готов пешком город прочесать с одного конца на другой - но вместо этого трясется в подземке, и все, что в его силах - нервно постукивать ногой по полу, заставляя колеса то и дело проворачиваться быстрее. Шарлатанские фокусы. Я достаю кролика из шляпы, глядите, дети. Джехё достает из шляпы весну (или зиму, это под его настроение), погружает города во тьму и заставляет Луну вставать в одну ногу с Солнцем - Минхёку не завидно, что его брат чуть более талантлив, чем он сам, Минхёку хочется оторвать ему голову за то, что она такая безрассудная, порывистая и благородная (хотя, мнится ему, голову брату уже оторвали), и почему Хё за почти полторы тысячи лет своей работы так и не научился рационально распределять силы? Минхёк прикладывает кулак к груди и закрывает глаза - сознание брата всегда казалось ему переливчатой светящейся бабочкой, парящей во тьме, манящей за собой; Минхёк видит бабочку на изнанке век - она бордово-красная и слабо трепыхает крылышками, разливая вокруг вялое мерцание. Минхёк сжимает зубы и выскакивает на платформу, раскрыв двери вагона еще на ходу - сзади слышатся изумленные вздохи - платформа почти безлюдная, и Минхёк несется по ней с закрытыми глазами, держась за нить, которая прошивает его с братом, связывая воедино. Тут недалеко, он уже и сам чувствует, как начинают подскакивать вокруг Линии Силы, и как его собственное поле дергается помехами, жалобно постанывая - Минхёк хмурится. Либо тут армия они, как минимум, прошла, либо Древний Дракон пробудился, либо еще что-то, но любой из раскладов Минхёка решительно не радует. Последний раз такое было лет пятьдесят назад, и тогда Минхёка здорово приложило головой о балку железнодорожного моста. Джехё шутил, что в стали осталась живописная вмятина его лица. Минхёк обещал увековечить отпечаток его мордашки рядом, а то негоже, но шутки-шутками, а ходить они оба смогли только через неделю. Тогда они были вдвоем, в резонансе, на полном максимуме своих сил - сейчас Джехё был здесь один, со спутанными Линиями Хванле и Аи, не спавший трое суток. Минхёк корит себя (но как-то заглушено и на самой подкорке сознания, потому что мозг сейчас занят тем, что полностью сосредоточен на мерцающей бабочке), потому что не уследил, как старший, не уговорил остаться дома, отпустил, беспечно расслабился под Рождество - ну что плохого случится в растущей Луне, в недели, когда мир наполняется волшебством, впитывая его и насыщаясь им, словно бутоны, набухающие на деревьях весной, когда юркие посланницы Инари разбрасывают с небес мягкий рис хлопьями, и Юки-Онна заливисто поет в горах? Ну какая пакость вообще посмеет показаться из своей норы в такие дни? Минхёк перескакивает через три ступеньки, на ходу материализуя в руке нагинату - оружие Старшего. За сто шагов до двери Минхёка начинает мутить от запаха демонической крови - и от сладкого запаха крови собственного брата, которую он отличит из тысячи, будучи десятки раз погружен в самое Чрево Первородной. Он знает брата, как себя, и ему не нравится то, что он узнает сейчас, еще до того, как распахивает дверь и замирает на пороге. Заброшенный этаж недостроенной парковки похож на поле брани, или скорее - на кладбище демонов-они, развороченных на куски. Под ногами сыто чавкает - кеды Минхёка, не по погоде легкие, промокают от тяжелой черной крови, которая веселыми ручейками устремляется вниз по лестнице. Вокруг медленно оседают печати, рассыпаясь искрами, едва коснувшись пола; Минхёк ловит одну и мрачнеет, приглядевшись к написанному. Он морщится от запахов и тошнотворной энергетики, сжимающей его виски холодными настойчивыми пальцами. Минхёк покачивается, придерживается за косяк и переступает через первый труп, шаря глазами по полу в поисках знакомой куртки или темных волос, то и дело проверяя кончиком литой, черной нагинаты насколько еще способна функционировать та или иная тварь. Шевелящихся он добивает одной вспышкой - и он давненько не чувствовал такого мрачного удовлетворения. Бабочка в его голове вспыхивает жалобным звоном, и Минхёк ускоряет шаг, панически оглядываясь и не отвлекаясь на слабо рычащих демонов. Да где же он, Первородная его заглоти, где же... Джехё обнаруживается за поворотом. Кусок потолка рухнул вниз, на поваленные опоры, создав что-то вроде торжественного алтаря. В пятне льющегося из дыры света, раскинув руки, словно принесенный в жертву, на каменной плите лежит его брат. Минхёк закатывает глаза, чувствуя предательское облегчение, комом распирающее горло, - если этот позер вздумает когда-нибудь помирать, то его ожидает феерическое шоу с фейерверками, никак не меньше. Пока фейерверки заменяют игриво кружащиеся печати оммё-до, выглядящие в лунном свете точно перья с крыльев ангела. Джехё валяется с закрытыми глазами, по камню вниз стекает теплая красная кровь, рубашка и жилет у него на груди разодраны, обнажая белую, в ссадинах и ранах кожу. Минхёк, плохо сдерживая подрагивающие от бешенства и волнения пальцы, тихо подходит и поддевает кончиком нагинаты галстук младшего, свернувшийся пригревшейся змеей на слабо вздымающейся и опадающий груди. - Ты так долго, - капризно ноет Джехё, разлепляя потрескавшиеся, пепельно-белые губы. - Я уж думал, никто меня до дома не донесет... Минхёк молчит, сосредоточенно закрыв глаза - Силы Линии брата являют собой картину красочной каши, похожей на хлопья, которые он ел с утра - размочаленные кругляшки кукурузы в клубничном молоке. Клубничное молоко. Минхёк останавливает кровь из порванных вен. - Ты такой сразу точный, когда беспокоишься. - Если ты сейчас же не заткнешься, умник... - начинает Минхёк и голос дает предательского петуха. Джехё послушно замолкает, а потом пытается сесть - Хёк опережает его, нависая сверху с нагинатой на изготовку. - А ну лежать. - Старший... - Джехё с трудом открывает глаза, и Хёк прикусывает губу - опять ослеп. На полторы недели, никак не меньше, абсолютно, тотально ослеп. Потухшие глаза Джехё смотрят виновато и влюбленно. - Старший, прости меня. Тут было не отвертеться. - Ты мог дать знак. Знак, сигнал, что угодно, а ты, мать твою, вообще заблокировал сознание, - Минхёк чувствует, что его слова похожи на обзывашки в детсадовской группе и ничего не может с собой поделать, младшего хочется потрясти и добить виском об плиту, на которой он лежит. - Джехё, сколько еще должно пройти лет, чтобы ты осознал, что мы работаем в паре?! Твои силы не дают тебе права... Джехё сжимает ледяными пальцами ладонь Минхёка и успокаивающе поглаживает большим пальцем кожу; Минхёк захлебывается словами, весь взвивается, готовый наорать на младшего... но ломается, осторожно сгребая его к себе в объятия. Джехё послушно затихает на его плече. - Ближайшие двадцать лет я не выпущу тебя из дома одного, - мрачно обещает старший, поглаживая слипшиеся от пота и крови волосы Джехё. Брат все время забывает их стричь, только легкомысленно отрезает то и дело, когда они совсем начинают лезть в глаза. Минхёк стрижется коротко, по последней моде, хотя они просто пытаются соответствовать времени, в котором живут. Джехё глухо и послушно хихикает в его плечо и слепо шарит руками по плите рядом. Минхёк, наверное, даже привык - Джехё часто выкладывался так, не думая даже, что на брата это как-то влияет, но тот каждый раз с трудом боролся с искушением отвернуться и не видеть широко распахнутых карих глаз, глядящих в темноту. Почему в их паре ему, Старшему, Перворожденному, Носителю Нагинаты, досталась роль Янджоу, Агнеца, Катализатора сил и мощи Младшего? Почему он Ведомый за Ведущим, чья походка легка, как и положено сыну Темной Стороны? Абсурдность и глупость исключений из правил Древних Свитков, когда-то доводившая его до бешенства, давно уже не вызывает в Минхёке никаких чувств - никаких, кроме жгучей заботы о своем Младшем, о Чаньщи. От мыслей его отвлекает Джехё - он, пошатываясь встает, сплевывая кровь, делает шаг и чуть не падает. Минхёк вскакивает следом, придерживая его за теплую талию. - Мои катаны... - смущенно тянет Джехё, опуская незрячие глаза, и Минхёк вздыхает, сажая его обратно на камень. Джехё закрывает глаза и глухо дает указания - два шага вправо, под рукой они с отрубленной головой, а вторая где-то на ступеньках лестницы сбоку, а третья... а четвертая... Минхёк старается не думать о том, почему они так разбросаны, и просто сосредоточенно проходиться по каждому найденному лезвию вспышками, очищая его от демонической крови, и катаны тают в его руках, возвращаясь на Призыв младшего. - Что тут произошло? - наконец спрашивает он, когда последнее из священных лезвий опадает в его пальцах дымкой. Джехё сзади пожимает плечами, и Минхёку не нужно оборачиваться, чтобы узнать это. - Мы с тобой опять напутали с лунным календарем. В этом году пробуждался Демон Года Грядущего, трижды по семь, а мы откуда-то год прибавили... и вот. Минхёк морщится куда-то в сторону, но Джехё прекрасно знает об этом. - Прости, я и сам ничего понять не успел, ты же знаешь, ноги меня сами заносят... - Знаю, - обрывает его Минхёк. - Так кто это был? - Ёкай седьмой ступени, Тсутигумо, - извиняющимся тоном отвечает Джехё. Минхёк скрипит зубами и резко разворачивается, вскидывая руки. Вокруг начинает вскипать красноватая лава - Джехё привычно подбирает ноги к подбородку, пока Минхёк чистит это место от трупов, крови и энергетики они, силком ставя Линии на свои места. Хоть что-то у него по Праву Первого, думает Минхёк. Хотя бы стихия горячего Огня, Земли и Деревьев, и стремящихся к небу стрел Жизни - вся его. Младшему достался прозрачный, словно он сам, Холод, порывистый Ветер, звенящий Воздух, покладистая, нежная Вода, острые стрелы Льда. Темный Инь смерти, не претендующий на энергию своего Яна. Своего Ведомого, ха-ха, кролик из шляпы. Минхёк устало роняет руки, когда последний язычок черного пламени, вылизав ступеньку, пропадает, и едва заметно шевелит пальцами, позволяя нагинате исчезнуть. Он на ходу стягивает с себя голубую ветровку и накидывает на грязные плечи брата, тот вздрагивает и улыбается, глядя Минхёку куда-то в грудь, а потом послушно прижимается боком к груди старшего, не морщась от боли, когда тот подхватывает его на руки и молча выходит с этажа, легко спускаясь по ступеням. Они молчат до самого дома в трясучем такси (перед тем, как захлопнуть дверь, Минхёк проводит рукой перед глазами водителя, снимая гипноз), а потом, дома, Минхёк наливает теплую ванну и опускает Джехё туда прямо в одежде. Вокруг младшего ползут мутные пятна, Джехё закрывает глаза, расслабляясь, и Минхёк смотрит, как в горячей воде прихотливо танцуют узоры инея, намерзая и опадая в ту же секунду. Джехё разминает плечи на пробу, морщась, вытягивает ноги, трясет головой, словно ему вода в уши попала, но постепенно его движения становятся все более уверенными, и Минхёк тянется к его горлу - распутать галстук. Джехё послушно запрокидывает подбородок, и Минхёк смотрит, как красиво расползаются и ветвятся у него на шее чуть заметные голубые вены. - Прости меня? - уже ночью бормочет ему в шею Джехё, сжимая в пальцах рукав его рубашки. Минхёк молчит, и Джехё воспринимает это по-своему. - Старший, я правда не хотел. То есть... Я не знал, я даже не заметил, что у меня блок, это просто... Ну ты же знаешь, чтобы не затрачиваться, как рефлекс... А я по привычке захлопнулся, я... Минхёк прерывисто выдыхает и тянет младшего к себе за подбородок - отчасти, чтоб заткнулся, конечно, а отчасти, потому что сил терпеть давящее горло волнение больше нет. Через полминуты Джехё шепчет: - Все ведь хорошо, правда?.. Минхёк кивает, задевая своим носом его, и прижимает к себе теснее. Ведущий, Ведомый, Чаньщи или Янджоу - все это без разницы, все это не в его власти и ни в чьей, просто Первородной было угодно так, и какая разница, какая, в самом деле, разница, они полторы тысячи лет выполняют свою работу, и полторы тысячи лет Минхёк закрывает спину своего Младшего, потому что это его Долг, его Обязанность и его самое жгучее желание - ему просто нужно, чтобы с братом все было нормально. Первородная мудра и дала ему по силам его и по стремлениям, обидев гордость, так гордость можно приструнить, а стремления приструнить нельзя. Джехё тяжело дышит в темноте рядом. - Все хорошо, - как можно более ласково отвечает Минхёк, целуя закрытые веки. - Спи. Ты сегодня сделал большую работу. "В одиночку", - добавляет он про себя, но мысль не задерживается в голове, смытая прибоем. Джехё привычно-доверчиво улыбается и кивает. - У тебя будет шанс наверстать, брат, в конце концов, я из дома не смогу недели две выйти. Будешь ты блистать теперь. Минхёк смеется, устав терпеть напряжение и копить обиду с волнением, и все тут же забывается, куда-то исчезая - остается только легкое, словно ускользающее осенью Солнце, тепло младшего в руках. Вот уже полторы тысячи лет они не спят, чтобы спали те, кто убивают все, до чего дотронутся, и полторы тысячи лет кровь демонов и неупокоенных духов течет по лезвиям Древнейших клинков, и полторы тысячи лет его Брат - Чаньщи - рисует печати, навеки обрекая дьяволов на обездвиженное существование во тьме, а Минхёк, Ведомый за Ведущим, вовремя кладет свои руки на его плечи, и награда ему не спокойствие тех, кто предписывает своему роду погибель от рук Первородной, награда ему - улыбка его Младшего и пальцы его поверх ладоней брата. Конец...?