За поворотом

Холодные капли дождя упали на лицо. Саске мотнул головой, пытаясь стряхнуть неприятное ощущение, прилипшее к коже. – Подождите, Саске-сан, – над головой с лёгким хлопком раскрылся зонт, – я провожу вас. Смутно знакомый женский голос с мягкими, вкрадчивыми интонациями, раздражал. Как и само присутствие чужого человека рядом. – Дождь, кажется надолго, – тёплые, на контрасте с собственной кожей, пальцы осторожно коснулись его локтя, – может, на весь день. Вы любите дождь, Саске-сан? – Нет. Вышло чересчур резко, словно удар, но спутница никак не отреагировала на попытку прекратить разговор. – А я люблю, – с улыбкой в голосе произнесла она, – особенно летом. Такое облегчение после жары. – Мы можем просто помолчать? – не выдержал Саске, пытаясь выдернуть руку из её хватки. – Как скажете, – примирительно ответила она. На одно мгновение Саске почувствовал себя неловко. Девушка, имени которой он даже не спросил, просто хотела помочь, а может, исполняла свои служебные обязанности – он был не в курсе. В любом случае она не заслуживала такого отношения. Просто не знала, что с проблемой он всегда стремился оставаться один на один. Три месяца в госпитале, в окружении врачей и медсестёр, одной из которых, похоже, была и нынешняя провожатая, несколько операций, не принёсших никаких результатов, и Саске устал. Хотелось домой, в привычную тишину и спокойствие. Туда, где его ждал брат. Последний, помимо Саске, оставшийся в живых Учиха. Как они теперь будут жить? Итачи ослеп несколько лет назад. Саске не очень хорошо знал, что конкретно произошло. Кажется, сложная миссия, слишком долгое использование Мангекё Шарингана , и на брате, как на шиноби, поставили крест. Саске ещё помнил толстую папку с медицинской картой и жирным красным штампом: «не годен». Теперь такой же, наверняка, красовался и на его собственной, и нужно было начинать учиться жить по новому. Без миссий, без привычных техник, без зрения. Что там сказали врачи? Восстановить сожжённую сетчатку не удалось, а единственным донором для Учиха может быть только другой Учиха? Какая ирония. – Мы пришли, Саске-сан, – за собственными мыслями он даже не заметил, как они проделали весь путь от госпиталя до поместья. – Спасибо, – неохотно ответил он, выдёргивая руку из её пальцев, – дальше я сам. – Если хотите, я могла бы… – Не хочу, – отрезал раздражённо, – идите. – До свидания, – в его ладонь легло гладкое, тонкое, ещё хранящее тепло чужой руки. Зонт. – Не стоит, – оторопело возразил он. Внутри поднималась злость. На девушку, на дождь, на себя, за то, что даже не способен всунуть ей этот проклятый зонтик обратно. – У меня есть второй, – отозвалась она, – а вам ещё через двор идти. Может, все-таки помочь? Саске не стал отвечать. Просто сделал несколько шагов вперёд, оставляя голос и его обладательницу позади. Двор он прекрасно помнил и без провожатых. В доме пахло пылью и почему-то апельсинами. – Я вернулся, – Саске замер на пороге, потянув руку к выключателю. Привычный, знакомый щелчок показался слишком громким для окружившей его тишины. Чертыхнувшись, Саске принялся стягивать наверняка грязные ботинки: мыском с пятки. Случись такое несколько лет назад, не избежать ему лекции от Итачи о порче обуви. А сейчас – кто узнает? Тихие шаги в коридоре заставили насторожиться. – Брат? – голос Итачи был хриплым, словно тот только что проснулся или слегка простыл. – Да, это я, – ладонью нащупав за спиной неровную деревянную поверхность, Саске с облегчением прислонился к ней спиной. – С возвращением, – тихо поприветствовал брат, – замёрз? – Нет. Как Итачи может говорить так, словно ничего не произошло? Словно Саске только что вернулся с длительной миссии, а не из пропитанных запахом хлорки палат. Ведь брат не мог не знать, что случилось. – Итачи, я… – договорить Саске не смог. Слова «я ослеп», будто признание в чем-то постыдном, никак не давались. – Знаю, – спокойно ответил брат, – я заварил чаю. И купил апельсинов. Не стоит стоять на пороге. Сделав шаг и неловко запнувшись о собственную обувь, Саске чуть не упал. Захотелось взвыть от собственного бессилия, но он лишь крепче сжал зубы, продолжая идти вперёд и ведя кончиками пальцев по стене. Шершавой и холодной. Когда расстояние до поворота на кухню, показавшееся мучительно долгим, было пройдено, пальцы наткнулись на чужую руку. – Итачи? – недоуменно спросил Саске, осторожно дотрагиваясь до мягкой кожи. Вместо ответа другая ладонь накрыла его, слегка сжимая, словно успокаивая. – Я помогу, – с грустной улыбкой в голосе произнёс Итачи, – а то чай совсем остынет. – Спасибо, – выдавил Саске, пытаясь скрыть волнение. Вот так обычно брату помогал он – ещё зрячий, здоровый. А теперь что? Дни тянулись монотонно и однообразно. Саске не мог вспомнить, когда именно перестал натыкаться на предметы и пытаться включать свет. Итачи говорил, что это адаптация, а ему казалось – проигрыш. Саске постепенно осваивался в новой жизни, но не хотел отпускать старую. Потерянные привычки оставляли вместо себя пустоту, которую не получалось ничем заполнить. – Как ты с этим справлялся? – Саске даже не обернулся, когда Итачи тихо вошёл к нему в комнату. Лёжа на спине с открытыми глазами, он всматривался в темноту. Мерещилось – ещё немного подождать, и он сможет увидеть хоть что-то. Бессмысленная надежда одновременно и злила, и придавала сил. Не сдаваться. Справиться можно со всем. – С чем – «этим»? – голос брата не выдавал эмоций, никаких. Саске вообще не помнил, чтобы в нем слышались яркие чувства. – Зрение, – ответил он, зажмуривая слезящиеся глаза. – С его отсутствием, – поправил Итачи, и, судя по звуку, опустился на пол рядом с постелью. Тёплые пальцы осторожно дотронулись до лица Саске. Очертили скулы, скользнули от переносицы к кончику носа, задержались на губах, слегка надавливая, словно брат просил помолчать. – Если ничего нельзя сделать – перестань бороться, – спокойно произнёс тот, – смирись. Саске хотел возразить, но уже не пальцы, а ладонь закрыла ему рот. – Смирение – это не трусость, не поражение и не глупость. Глупо – бороться за то, чего нет, и чего ты никогда не получишь. Саске мотнул головой, скидывая руку. – Смириться – значит сдаться. Значит не нашёл сил победить. Саске всегда считал, что тот, кто сдался, не достоин ничего, кроме презрения. – Нет, Саске, – Итачи взъерошил ему волосы, – это значит – продолжить жить. Последние слова отозвались затаённым страхом, который Саске так старательно гнал прочь. – А если я не знаю как? – спросил он даже не у брата, а в темноту. Он действительно не знал. Раньше он обеспечивал их маленькую семью, пока Итачи занимался домом. Саске никогда не задумывался – как это удавалось брату, но возвращаясь домой, он всегда находил чистоту, аккуратно разложенные вещи и готовый ужин. Да и сейчас Итачи продолжал следить за порядком, нарушителем которого чаще всего становился Саске. Осколки разбитой чашки, разлитая вода, рассыпанная рисовая крупа: Саске злился на эти мелочи, на себя, на то, что не способен справиться с такими простыми вещами, как подобрать кусочки стекла с пола и не порезаться в процессе. Если он не мог даже этого, то как говорить о чем-то большем? Работа? Кому он нужен теперь? – Ты научишься, – твёрдо сказал Итачи, кладя ладонь на его глаза. – И ты ослеп, а не умер. Саске думал, что умереть было бы проще. Мёртвых нельзя обвинить в слабости. Им уже все равно. Саске с силой захлопнул окно, преграждая путь поднявшемуся ветру. Осень подходила к концу, и он уже представлял, что лужи с утра покрывает тонкая корочка льда. Зима подбиралась с Севера, принося отголоски запахов мороза и снега. Если бы Саске спросили раньше – как пахнет снег, – он бы не смог найти ответа. Да и вряд ли стал бы искать. А теперь он чувствовал этот запах: холодный, острый, стерильный, как скальпель. Мир постепенно открывался с новой стороны, о которой он никогда не задумывался. Чувства менялись, пытаясь дополнить недостающее, но этого было мало. – Сходи в магазин, – Итачи не входил в комнату, не повышал голоса, но Саске все равно услышал, отметив, что слух тоже стал острее. – Нет, – руки бездумно погладили плед на кровати, расправляя. – Почему? – брат все-таки вошёл и остановился в нескольких шагах Саске. Он сжал зубы: зачем спрашивать, если ответ и так ясен. Только лишний раз давить на незаживающую рану. – Ты собрался просидеть в четырёх стенах всю оставшуюся жизнь? – продолжил Итачи. Саске с удивлением обнаружил в голосе плохо знакомые интонации. Неужели злость? Наверное, брат имел на неё право. В конце концов, именно он покупал им продукты, несмотря на отсутствие зрения. Саске никогда не считал слепоту брата неполноценностью. А вот с собой так не получалось. Он и представить не мог, как будет добираться до магазина, когда каждый шаг за пределами дома стал для него равносильным шагу в пропасть. Саске не хотел, чтобы его слабость видели другие. Да и самому от неё делалось тошно. – Это не выход, – бросил Итачи, и Саске услышал удаляющиеся шаги. – Это – то самое поражение, которого ты так боишься. Хлопнула дверь. Саске устало опустился на кровать, зарываясь пальцами в волосы. То, что говорил брат било по больному. Хотелось крикнуть вслед, что тот не прав, что ничего не понимает! Но Саске не стал, привычно отгораживаясь молчанием от остального мира. Да и… врать он не любил. Наверное, в словах Итачи был смысл. Нельзя просто сидеть на месте, сваливая все на брата, с которым у него теперь одна проблема на двоих. Сам того не заметив, Саске превратился в обузу, хотя рядом постоянно находился пример, как ей не стать. Итачи справился, потому что был сильным. А в своих силах Саске уже сомневался. Он упорно делил мир на «до» и «после», и это съедало его изнутри. Ведь «до» у него было все, а теперь не осталось ничего. Пустота. Саске резко проснулся, скидывая с себя одеяло. Прохладный воздух лизнул кожу, пробираясь под футболку, заставляя поёжиться. Внутренние часы давно сбились, но, судя по обступившей тишине, – была ночь. Очередной сон: яркий и красочный, словно напоминание об ушедшем. Странно, но Саске казалось, что, будучи зрячим, он не видел настолько насыщенных снов. И тем страшнее была непроглядная темень после того, как он просыпался. Босые ступни обожгло холодом, когда Саске осторожно встал, придерживаясь за стену. Сидеть в одиночестве не хотелось. Раньше оно не тяготило, даже наоборот: Саске стремился к нему, отгораживаясь от всех невидимыми стенами. Наверное, поэтому он и не завёл ни с кем отношений, даже дружеских. А теперь, сидя в особняке, он иногда жалел о том, что никто не постучится в дверь. Оставался брат, единственный человек, которого Саске не мог игнорировать, и который оказывался отдушиной. К нему-то он и шёл. – Итачи? – тихо позвал он, войдя в комнату, – спишь? Шорох бумаги и скрип половиц были ответом. – Читаю, – отозвался брат, – что-то случилось? – Нет, – ответил Саске бессознательно и мысленно разозлился на себя. Он ведь пришёл не за тем, чтобы снова отмалчиваться. Тишина сделалась давящей, и в ней отчётливо было слышно собственное дыхание. – Кошмар приснился, – получилось отрывисто и зло. – Иди сюда, – мягкий, успокаивающий голос брата напомнил Саске о детстве. Давно, когда ему было ещё лет пять или шесть, он вот так же иногда приходил в комнату Итачи, если снилось что-то страшное, или ветки растущей под окнами вишни жутко скреблись по стеклу, а в приоткрытом шкафу таился монстр. Как и сейчас, забирался на кровать Итачи, поджимая под себя замёрзшие ноги, ощущая рядом тепло чужого тела. – Хочешь, я научу тебя читать? – Итачи что-то положил ему на колени. Саске осторожно погладил шероховатый предмет кончиками пальцев, задерживаясь на углах. Книга. – Буквы для слепых? – раскрыв её где-то посередине, он дотронулся до листа, испещрённого маленьким бугорками. – О чем она? – Это стихи. – Ты любишь стихи? – удивление было искренним. Саске никогда не интересовался, что предпочитал его брат. Ни в литературе, ни в еде, да если задуматься, то и ни в чем. Итачи просто был рядом, а то, чем он жил было как-то неважно. – Да, – коротко отозвался Итачи, кладя ладонь поверх руки Саске. – Они приторные, – он попытался подобрать слова к тем стихам, которые доводилось читать ему, – и лживые. – Тебе попадалось что-то не то, – Итачи тихо рассмеялся, и его смех прошёлся мурашками по позвоночнику. – По прошествии лет Слились для меня воедино Явь и радужный сон – Днём и ночью душу тревожат О минувшем воспоминанья…* Саске задержал дыхание, сердце на миг замерло, а потом начало биться быстро-быстро. Сглотнув, он все-таки спросил: – Тебе снятся сны? – Да, – Итачи убрал книгу с его колен, придвинулся ближе, – но я редко их помню. – А раньше? – Саске не хотелось раскрываться первым. Обычно ему вообще претило это делать, но не сейчас, не в эту ночь, когда он нашёл в себе силы сделать первый шаг. Может быть, не к чему-то конкретному, но по крайней мере из тоскливо-непроницаемой скуки и стылого одиночества. – Я и раньше не запоминал их особо. – Нет, что тебе снилось? – напряжённо, словно ответ мог или возвысить или низвергнуть в пропасть, спросил Саске. – Я не помню, – брат потрепал его по волосам, – это действительно так важно? Саске не знал. Просто собственные сны пугали, каждое утро напоминая о несбыточном. – Мне снятся воспоминания, – наконец сказал он, – они… необычные. Кажутся такими настоящими, какими в реальности никогда не были. И ещё эти цвета… – Что – цвета? – Яркие, насыщенные. Просыпаешься, а вокруг темнота. Как обухом по голове. Итачи молчал, только притянул его ближе, прижимая к себе. – Расслабься, – шёпот над ухом, – все в порядке. Это пройдёт. – Когда? – горло словно сжало, и голос вышел вымученным, хриплым. – Я не знаю. Саске с силой сжал руку брата в своей. Глупо было надеяться на другой ответ, но ему хотелось, чтобы Итачи соврал. Назвал любые сроки или придумал объяснение, почему это должно пройти. – Я устал, – честно признался он, поглаживая тёплую кожу под ладонью. – Знаю, – в голосе Итачи послышалась улыбка, – но все будет хорошо. Ты справишься. Саске не знал – так ли это. Сейчас ему казалось, что он застрял в болоте и не в состоянии выбраться сам. А просить помощи не позволяла гордость. Да и разве мог кто помочь? Или он ошибался? – Красивые стихи, – неожиданно для самого себя, запоздало произнёс он. – Страшные, – добавил Итачи, – это страшно, когда кроме воспоминаний ничего больше не остаётся. – Научи меня читать, – попросил Саске, опуская голову на плечо брата. Слишком раннее пробуждение и напряжённый разговор утомили – клонило в сон. – Хорошо, – согласился Итачи, отстраняясь, чтобы лечь и утянуть Саске за собой, – давай спать. – Как в детстве, – сонно пробормотал он, – только сказки не хватает. – Жил в старину лесоруб по имени Нихти. Однажды, спускаясь с гор, шёл он через рощу. Вдруг видит: что-то чёрное овилось вокруг дерева и шевелится, как живое… ** – Я её помню, не надо, – Саске дотронулся до подбородка брата пальцем, скользнул им выше, прижимая к губам, – мне после неё кошмары снились, что ты у меня глаза вырвать пытаешься. Итачи мотнул головой, сбрасывая его руку: – Зачем? – Чтобы съесть, наверное, – Саске слабо улыбнулся. – Откуда я знаю – зачем, это же сон. – Надеюсь, сегодня тебе это не приснится. – Я тоже, – уткнувшись в плечо Итачи, произнёс он, засыпая. Прошедшая ночь виделась чем-то нереальным. Будто Саске был в подпитии или наглотался лекарств, как это случалось в больнице. Он говорил и делал то, чего раньше позволить не мог, и теперь казалось – глупо, неправильно. Стыдно. Итачи гремел на кухне посудой, а Саске лежал, уткнувшись лицом в подушку. Вставать не хотелось, как и встречаться с братом. Перевернувшись на бок, он натянул одеяло повыше, слушая голодное ворчание желудка. С кухни доносился едва уловимый запах кофе. Итачи знал, что он любит пить его по утрам, но сам, кажется, предпочитал чай. Саске задумался. Получалось, что если он почти никогда не обращал внимания на то, что любит Итачи, то брат знал о его предпочтениях. Почему-то от этого делалось горько. Саске не был безразличен единственный близкий человек. Так от чего получилось, что он так долго оставлял того без внимания? Острое чувство несправедливости царапнуло изнутри, заставляя откинуть одеяло и встать. Зайдя к себе и переодевшись, он направился в кухню. – Ты почти вовремя, – произнёс Итачи под звуки скворчащей сковородки. – Что делаешь? – Подогреваю вчерашний рис. Будешь? – Пожалуй, – согласился он, усаживаясь за стол. – Это сложно? Ну, готовить? – Не очень. Если ты заметил, то ничего сверхсложного я и не делаю. Саске никогда не задумывался над этим. Он довольно безразлично относился к еде, не часто разделяя её на «нравится»-«не нравится». Были исключения, но слишком мало. Кофе, апельсины и помидоры. А лучший обед повара в ресторане и подгоревшая яичница ставились им на одну планку – съедобно, значит нормально. – Итачи, а что ты любишь? Из еды, – спросил он, вслушиваясь в звуки готовки. – Рыбу, овощи, – отозвался брат, – специи люблю. – Отдельно? – Саске не выдержал и усмехнулся. – С рыбой и овощами, – тарелка стукнулась донышком о стол, – ешь. Пошарив рукой по столу и дотянувшись до палочек, Саске принялся за еду, прислушиваясь к своим ощущениям. Рис, как рис – ничего необычного. Может быть, в этот раз чуть более солёный, чем вчера. – А мне все равно, что есть, – признался Саске, – никогда не понимал, почему люди испытывают наслаждение от этого. – Ну, кофе-то ты любишь, например, – судя по голосу, Итачи вновь улыбался. – Не настолько, чтобы впадать в экстаз, – Саске вспомнился знакомый по старой команде, который разве что не оды пел лапше. – Тогда радость от еды – это просто не твоё, – резюмировал Итачи. – А что – моё? – спросил Саске, замирая в ожидании ответа. Могло ли такое быть, чтобы старший брат знал его лучше, чем он сам себя? Саске начинало казаться, что – да. – Ты всегда мечтал стать шиноби. – Я им и стал. А ещё что? Итачи молчал слишком долго, и тишина постепенно стала давящей, неуютной. – И всё, – безэмоционально ответил тот, – больше тебя ничего не интересовало. По крайней мере, я за тобой интереса к чему-либо не замечал. Даже к исполненной мечте. Итачи вновь загремел посудой, в этот раз, убирая её со стола. – Получается, что ничего не изменилось? – упавшим голосом спросил Саске. Внутри вновь заворочалась сосущая пустота и что-то похожее на обиду. – Получается – так, – подтвердил Итачи. – А может, ты просто всегда хотел не того? – Спасибо за завтрак, – Саске не стал отвечать на вопрос, предпочитая встать и уйти. Сбежать. Саске застыл на пороге дома, наслаждаясь ощущением тающих на коже снежинок. Так тихо, что, казалось, он слышал, как падает снег. Первый – настоящий, который, судя по температуре, не растает в течение дня, превратившись в слякоть и лужи. – Замёрзнешь, – Итачи накинул ему на плечи что-то тяжёлое, тёплое. Саске тут же ухватился за мягкий, слегка колючий материал. – Это что? – непонимающе ощупывая ткань, спросил он. – Одеяло, – отозвался брат. – Занят чем-нибудь? – Нет. Саске действительно ничем не занимался. Он вышел наружу лишь потому, что дом казался ему слишком душным, но и на улице это ощущение не прошло. Зато прибавились холод и неизвестность, лежащая за тремя ступеньками крыльца. Раздражение на самого себя окатило волной. Он точно знал, что впереди лежал снег, так почему упорно мнилось, что там ничего нет? Не отдавая себе отчёта в действиях, он осторожно шагнул вперёд. Под ногой обнаружилась пустота, и в первый миг это напугало, но потом вспомнились три ступеньки. Не самое сложное препятствие. Придерживая одеяло, он спустился на дорожку, и ноги тут же обожгло холодом, а подол юкаты стал мокрым. Саске зашипел от неприятных ощущений, но сделал ещё один шаг, сопротивляясь тормозящему его снегу. – Брат? – обеспокоенно позвали с крыльца. – Я здесь, – ответил Саске, зачерпывая пригоршню рассыпчатого, пушистого и моментально тающего. Вскоре в ладони осталась только вода, просачивающаяся сквозь сжатые пальцы. Саске не думал ни о чем, просто прислушивался к ощущениям. Мир вокруг не исчез, продолжая жить, независимо от того видел его Саске или нет. Ничего не изменилось. Зима подобралась почти вплотную, как год и два назад. Как все то время, сколько он себя помнил. – Саске, – голос брата звучал напряжённо, – пойдём в дом. Саске не ответил, но развернулся. Пара шагов и пальцы на ноге обожгло болью, когда он стукнулся о первую ступеньку. Выругавшись, он осторожно ступил на неё, поднимаясь. Уже в доме Саске понял – насколько же замёрз. Ступни не чувствовались вообще, если исключить ноющую боль от удара, а потяжелевший подол противно лип к коже, заставляя морщиться. Одеяло соскользнуло с плеч, падая на пол. Саске попытался подхватить его, но рука сомкнулась на воздухе. – Холодно, – выдохнул он, пытаясь понять – как лучше: стянуть промокшую юкату прямо в коридоре или дойти в ней до комнаты. – И зачем ты туда полез? – Итачи решил за него, лёгким движением руки провёл по груди – вниз, находя оби. – Не знаю. Просто, – мрачно ответил Саске, пока руки брата развязывали пояс. Наконец он поддался и упал к одеялу. – Снимай, – Итачи дёрнул за рукав, заставляя ткань сползти с плеча, – промок ведь? – Да, – Саске избавился от юкаты и замер, пытаясь понять, куда лучше её положить. От холода ощутимо потряхивало, но это был не повод раскидывать вещи где попало, особенно если он же о них и будет запинаться в последствии. – Саске? – рука Итачи, дотронувшаяся до его плеча, оказалась неожиданно горячей и мягкой. – Надо убраться тут, – Саске комкал в ладонях жёсткий хлопок. – Потом, – шепнул брат, притягивая его к себе, – ты замёрз. Прижиматься к Итачи было приятно: тепло и спокойно. Наверное, в другой момент Саске бы не позволил себе подобной слабости. Но сейчас отчаянно хотелось согреться и успокоиться. На душе было тягостно, пустота куда-то исчезла, сменившись тоской. Чужие ладони гладили спину, согревая, разгоняя застоявшуюся кровь. Осторожно касались боков, словно проверяя на наличие ранений, медленно сползали на бедра. В горле пересохло, а сердце зачастило, заставляя дышать чаще. Воздуха не хватало, и голова начинала кружиться. Саске глубоко вдохнул ртом и наружу, вместе с выдохом, вырвался тихий хриплый стон. Он ощущал прикосновения Итачи так, как никогда раньше и ни с кем. Острее, чувственнее, жарче. Сухие губы дотронулись до плеча, пальцы нежно проследили линию ключицы, спустились вниз, задевая сосок. Саске вздрогнул, попытался отстраниться, но Итачи удержал. – Не бойся, – шепнул тот, – все в порядке. Хотелось что-нибудь съязвить. Или хотя бы зло бросить, что ничего не может быть в порядке, когда родной брат прикасается так, как раньше к нему прикасались только женщины. Не успел. Губы Итачи накрыли его – мягко, ненавязчиво. Словно ожидая чего-то. И Саске сдался, отвечая и вместе с углубляющимся поцелуем отступало одиночество. Интересно, Итачи тоже чувствовал его? А иначе как объяснить прикосновения губ, горячие руки и рваный выдох, когда Саске обнял в ответ, проникая руками под домашнее кимоно, теперь казавшееся лишним. Хотелось кожа к коже, чтобы впитывать тепло всем телом. – Пошли в комнату, – Итачи потянул его за собой, и Саске вновь уступил. Никто не узнает и не увидит, даже они сами. Было в этом что-то манящее и обречённое одновременно. Неправильное, как и вся его жизнь, в которой не было ни радости, ни удовольствия. Только кровь, ночёвки в лесу, молчание и короткие передышки между миссиями. Один из лучших шиноби – машина для убийств: без чувств и эмоций. Видел ли в нем кто-нибудь человека, если он и сам этого не замечал? Или только брат, который сейчас медленно исследовал его тело руками, от чего дрожь то и дело прошивала тело, а дыхание становилось все более судорожным. Саске чувствовал под ладонями не потерявшие упругость мышцы, старые шрамы на спине и плечах, биение пульса над ключицей. Ощущение неправильности исчезало, растворяясь в иных чувствах, неизвестных ему. Саске невольно сравнивал, цепляясь за спину брата. С девушками, готовыми за деньги сделать все, что угодно, было по-другому. Механически и просто, только чтобы избавиться от скопившегося напряжения. Ни растекающегося по телу жара, ни желания прикасаться в ответ, ни еле сдерживаемых стонов. Тяжёлое дыхание Итачи над ухом не вызывало раздражения, скорее наоборот – сбивая с мыслей, доставляло удовольствие. Саске впервые чувствовал, что он не один. – Прости, – тускло произнёс Итачи, садясь на постели. – То, что случилось – не знаю, что на меня нашло. Если бы не усталость и расслабленность, Саске бы удивился. Брат никогда не извинялся и не оправдывался. Поэтому он просто нащупал его руку, сжимая в своей. – Все в порядке. Неприятия или отвращения, он, в самом деле, не чувствовал. Кому какое дело до того, чем могут заниматься два взрослых человека, пусть они и братья? Неправильно – да, но прежняя жизнь была ничем не лучше. Наоборот, она меркла по сравнению с чувством близости и покоя, которое подарил брат. Стоит ли задумываться о тех рамках, которое ставили другие люди: чужие и не имеющие для него значения? Они и убийства считали неприемлемыми, хотя Саске не видел в них ничего странного или плохого. Только скучную обыденность. – Итачи, – все-таки он решился спросить, – ты когда-нибудь чувствовал одиночество? Брат молчал долго. Вначале показалось, что так и не ответит, но тот все-таки сказал: – Да, – и, помедлив ещё немного, добавил, – почти всегда. – Почему? – Я же гений, – в голосе прозвучал плохо скрываемый сарказм, – а гениев часто или боятся, или ненавидят. Или, на крайний случай, считают недосягаемыми. – Я тебя не ненавидел, – Саске задумался, – и не боялся. Мне в детстве казалось, что тебе просто ничего не нужно. Ну, чужие чувства там, и все такое. – И кем я был для тебя? – Примером. Я хотел стать шиноби, чтобы быть похожим на тебя, – признался Саске и опешил от собственных слов. Что-то было неправильно в этом желании. Он никогда не задумывался – зачем ему это. – Я думал, что так стану к тебе ближе, – ответ всплыл на поверхность сразу же, как только Саске задался этим вопросом. – На вершине не очень комфортно, – усмехнулся Итачи, – пусто и холодно. Знаешь, иногда я рад, что потерял зрение. Хотя, падение было слишком стремительным, чего уж там… – Ты не хотел, чтобы оно вернулось? – Саске не верил в положительный ответ. Так ведь не бывает. – Хотел, – брат прилёг рядом, вытягиваясь на кровати, – но не того, чтобы и прошлое вместе с ним. Приобнимая Итачи, Саске уткнулся лбом ему в плечо. Так странно – он, Саске, всегда думал, что шёл правильным путём, но оказалось, что путь этот ведёт вовсе не к тому, чего на самом деле хотелось. Избавиться от одиночества, которое преследовало его всю жизнь, хотя гением он себя и не считал. Просто ставил цель и двигался к ней, не обращая ни на кого внимания. А добравшись, обнаружил на её месте лишь тень. Он так старался поверить – это именно то, к чему стремился, что не заметил разочарования, которое поселилось в груди. Ко всему привыкаешь и Саске привык, решив для себя, что все правильно. Так и должно быть. А то, что пусто внутри, можно пережить. – Помнишь, ты обещал научить меня читать? – отвлекаясь от размышлений, Саске приподнялся на локте. – Да, – судя по голосу, Итачи улыбнулся. – Научи. – Хорошо. Саске улыбнулся. На душе стало спокойно. Первый раз за долгие несколько месяцев. В конце концов, смысла держаться за прошлое не было, раз оно все равно ни принесло ничего хорошего. А жизнь продолжалась. * Кагава Кагэки ** Сказка «Глаза змеи»