Белое золото

Персонажи: маг-имперец, Анкано, Эстормо, другие Жанр: даркфик, POV Предупреждения: «тревожащие темы», почти некрофилия. Подразумевается, что главный герой – не Довакин, но главный участник событий по квестам Коллегии. Все началось с Брелины. Нет, лично для меня не с похода в трижды клятый богами Саартал, не с явления этого таинственного, словно все тайны Обливиона разом, псиджика. В той истории я просто участвую; я попался в нее, словно муха в заготовку нордского меда, а моя началась с Брелины Марион. Мы возвращались из города. Без того малолюдный Винтерхолд опустел до донышка, как бутылка в руках пьяницы. В снегу еще серебрились, лазуритово перемигивались, крупицы призраков. Онмунд тяжело и жарко дышал у меня над ухом, костеря на все корки Анкано, Саартал, Око Магнуса, снова Анкано, Талмор, «остроухих» разом. На его месте я бы помолчал, потому что в двух шагах брела мрачная Фаральда, и ей мог не понравиться пассаж вроде «даэдра забери желтомордых». Но Онмунд болтал, а Фаральда только губы поджимала. В конце концов, разве не хозяйничал у нас в главном Зале взбесившийся талморец с древним артефактом в обнимку? Все, что мы могли сделать: уничтожить призраков, изолировать Анкано магическим барьером и надеяться, что эльф «лопнет от своих чар», как говорили норды в тавернах. Они вместе с Толфдиром и Сергием отправились топить день в подкисшем «Алто». А я заметил Брелину. Она забрасывала огненными шарами призраков наравне с другими и сбежала после того, как упокоили последнего. Теперь – согнулась пополам под тяжестью чего-то, что едва могла поднять. Приблизившись, я понял кто… вернее, все-таки что это. Савос Арен. Труп Савоса Арена. Для маленькой Тэлванни даже костлявый Арен был тяжел. Темная рука свесилась с птичьего плеча Брелины, из широко раскрытых глаз жирными каплями сползала кровь. Наверное, он ослеп перед смертью. Брелина ворковала горлинкой, будто успокаивала мертвого сородича: потерпи немного. Мне следовало подойти и предложить помощь: давай похороним его. По имперским, нордским или вашим, данмерским, обычаям. Я не решился. Почуял: стоит обнаружить себя, и малышка Брелина снова превратит меня в быка, причем – в одну сторону. Я стоял за колонной и наблюдал. Она волокла Арена к Миддену. Три или четыре раза остановилась передохнуть, и тогда садилась рядом, поджимая ноги, гладила старика по изможденному лицу, поправляла растрепавшуюся бороду и снова курлыкала на родном наречии, аккуратно стирая подолом кровь. Потом я спустился за Брелиной в Мидден. Тогда мною двигало лишь любопытство: никогда прежде не видел данмерскую панихиду. Еще зашевелилась совесть: остальные-то разбрелись пить «Алто», забыв старого архимага. Если бы не Брелина, он до сих пор бы валялся рядом с Залом Стихий. В Миддене тысяча закоулков, укромных щелей и просто завалов, годных в роли могилы, однако Брелина думала иначе. Она все тащила и тащила Савоса, я прятался позади и радовался: недавно перебил всех бродячих скелетов и морозных пауков. Наконец, Брелина остановилась в круглом зале с естественным оледенелым углублением в центре. Ледяная могила переливалась ярко-бирюзовым, белым, почему-то розоватым, трудно было выбрать более красивое место. Она бережно поместила… нет, проводила Савоса в самую сердцевину льда, и начала плести чары, тонкую паутину энергии – заклинания были составлены на древнем кимерском языке, и мне оставалось наблюдать со стороны, как вековые глыбы уступают воле маленькой данмерки, превращаясь в уютную колыбель. На сизых щеках Брелины поблескивали слезы. Савос заменил ей отца? Здесь, вдалеке от Морровинда, эти два Тэлванни должны были держаться друг друга. Мне припомнилась книга из библиотеки Урага о данмерских предках. Может быть, Брелина уговаривала Савоса стать ее персональным… хранителем. Я бы на его месте согласился. А выбираясь, думал об Анкано, сумасшедшем талморце в Зале Стихий – с его вожделением и безумием в рыжих глазах, и обметанными лихорадкой губами. Никакой логики – Савоса Арена любили и уважали, Анкано – ненавидели даже сородичи, вроде Нирии и Фаральды. Савос мертв, Анкано – жив. Пока жив. Ему недолго осталось, думал я, и ощущал нечто вроде печали. Я привык к отстраненно-презрительному взгляду талморца, его голосу – кинжалу в бархате, его чужеродности; он всегда был призраком среди живых. Опасным, возможно, но призраком. Когда он умрет по-настоящему, никто не упокоит в уютной ледяной колыбели. Я открыл массивную дверь Зала Стихий, чтобы взглянуть на Анкано, прикованного мерцающими синим лучами к Оку Магнуса. Коленопреклонная изломанная поза напоминала оргазм и агонию. Оранжевые глаза в полумраке потемнели до данмерского багрянца, и я мог поклясться: на ресницах повисли слезы. Мне захотелось позвать его, но пришел Толфдир и велел, чтобы я торопился за Посохом. Лабиринтиан был полон нежити, ловушек, склизкой дряни, вроде гнили Намиры, на каждом камне и старых скелетов. В том числе «скелетов в шкафу». Раскидывая иссохшие мощи драугров и пронзая молниями драконьего жреца-Морокеи, я думал: знала ли Брелина о Савосе все? О том, что тихий вежливый маг однажды приговорил своих учеников к участи, худшей, чем смерть? Они до сих пор тянулись призрачными пальцами к Морокеи, раскрыв прозрачные рты в молчаливой молитве. Они напоминали Анкано с его одержимостью Оком Магнуса до какой-то шутовской пародии, и испугали меня до мокрой спины, хорошо хоть – не мокрых штанов. Я решил: Брелина знала. И больше не отвлекался: драконий жрец определенно вознамерился отомстить за то, что какой-то вшивый имперец-маг уничтожил его рабов, да еще и покусился на Посох Магнуса. С костного праха, помимо нужного артефакта, я забрал маску, похожую на лицо плакальщицы, и вновь думал о мертвецах и эльфах. А затем моя история продолжилась. Эльф выскочил из-за угла, и напоминал испуганного заблудившегося ребенка. Он едва увернулся от очередной ловушки-подвесного топора. Зато когда заметил меня, сразу превратился в того, кем полагалось быть: талморского агента. Семь футов роста, кожаный плащ ненавязчиво подчеркивает стройную гибкую фигуру… Тот, кто сражался с высшими эльфами знает: красота смертоносна. Нет, не так: начинает ассоциировать красоту со смертью. Или смерть с красотой. Талморец оказался молодым и неопытным. Смущаясь, сообщил: его отправил Анкано (он предупреждал, что ты опасен, сказал, щурясь) и добавил: ничего личного. Я едва не ответил: зато у меня к тебе… личное. Ко всей вашей расе. К тем, кто перевернул повозку гниющих голов перед Императором. К тем, кто вырезал женщин, стариков и детей в Бравиле и Скинграде. Мне тогда исполнилось пять, но я помню вашего расфуфыренного посла в Имперском Городе, всего в шелках и драгоценностях и с условиями Конкордата списком. Ты ведь был там, эльф? Вы живете долго; человеку с таким гладким нежным лицом я не дал бы и двадцати, но тебе вряд ли меньше двух сотен. Я убью тебя. Это личное. Я не хочу, чтобы ты просто умер. Это еще… интимней, если угодно. Его звали Эстормо. Свое имя он назвал, ползая с пробитым ледяным шипом животом. Пальцы в перчатках скользили по льду и окрашивали в розовый. Тяжело он умирал: шип растаял, а подмороженная по краям рана раскрылась, вываливая густо пахнущие внутренности. Эстормо плевался кровью и грозил карами Талмора. Я улыбался. Я мог исцелить его. И тогда упорный эльф попытался бы убить меня вновь…альтмеры вроде дрессированных бойцовых псов, никогда не бросают начатое. Впрочем, я пожалел Эстормо: добил молнией прямиком в оголенное дрожащее сердце. Затем собрал расползшиеся по камням внутренности и заштопал плоский живот; если не считать уродливого нитяного шрама – как новенький получился. Я снял перчатки и поцеловал узкие пальцы с ухоженными ногтями. У талморцев всегда ровные аккуратные ногти. Уроки старого извращенца Гестора пригодились; не зря играл в перетягивание каната (национальная нордская забава) с Обливионом и дремора; заклинание «мертвый раб» cработало. Тело дрогнуло, когда душа насильно вернулась в него, покорная моей воле. - Привет, Эстормо, - сказал я и панибратски хлопнул эльфа по плечу. Я оставил Эстормо в руинах винтерхолдской хижины, разгромленной еще Обвалом. Небезопасное место: суеверные норды уничтожат зомби, если найдут; но я приказал эльфу лежать смирно. Он не слишком отличался от себя живого, только мерцала синим в полуоткрытом рту противоестественно прикрепленная душа – словно все вены и вся кровь превратились в жидкий сапфир. Он не закрывал рот, черно-синий провал наполнялся нетающим снегом. Эстормо покорно свернулся клубочком в углу. Чудилось, будто он мерзнет в своем тонком плаще. - Я вернусь. Как будто нежити есть дело. Без Посоха они не справились бы с Анкано, но когда я сражался с ним, думал о его приятеле. Измученный Оком Магнуса бывший советник архимага казался не живее зомби. Вокруг бегали Сергий и Толфдир. Фаральда и сам давно ступивший на трап корабля, плывущего к Дрожащим Островам Шегората, Древис Нелорен. Пронзительно хихикающий, изможденный, залитый собственной рвотой и кровью Анкано произвел на него немалое впечатление: Древис не показывался из своей комнаты еще неделю после битвы. Я добил Анкано тем же ласковым заклинанием. Проверяя пульс, я шепнул в острое ухо: - Эстормо у меня. Ты тоже. Добро пожаловать. О том, куда делся труп советника, никто в Коллегии не осведомлялся. Мне отдали одеяние архимага – покрывало невысокого тощего Савоса оказалось безнадежно мало, бахрома висела выше локтей. Вернулся псиджик; золотокожий и золотоглазый - он знал об Эстормо и Анкано, чьи тела к тому моменту хранились в моих новых покоях, но ничего не сказал. Псиджик поздравил меня и сцапал Сферу. Альтмеры вообще равнодушны к сородичам. Недаром они убивают «неудачных» детей. Апартаменты архимага огромны, выстужены и неловко замаскированы «под уют» садиком со светящимися огоньками. Бесконечное пространство серого камня и холода, садик не спасает. Савос Арен хранил целый набор черепов – я опознал череп ледяного тролля, обычного тролля, хоркера и даже мамонта. Человеческие, орочьи и эльфийские – тоже. Не исключаю, это были старые приятели данмера, и он с ними вел беседы долгими ночами под кружку перебродившего вина. Моя коллекция лучше: два мертвых высоких эльфа. Брелина соткала изо льда и магии колыбель для старого Тэлванни, я же отдал Эстормо и Анкано собственную постель. На основательной, истинно нордской кровати долговязые альтмеры разместились без труда, и когда я вхожу к ним, натыкаюсь на золотистый и оранжевый взгляд. Они все еще ненавидят меня - взаимно. Их раскрытые рты зияют синим, а узкие зрачки не реагируют на свет. Чары «мертвый раб» удерживают душу, и не позволяют плоти разлагаться. У моих эльфов только слегка поблекла кожа, особенно у Эстормо – он был смуглым, темно-золотистым, а сейчас скорее оттенка предрассветных, выцветших лун. С Анкано пришлось повозиться: совсем измотал себя в последние недели, и раздетым представлял жалкое зрелище, более напоминая какого-нибудь изможденного виндхельмского данмера, нежели гордого талморца. Я купил у Бирны редгардскую краску, чтобы отретушировать синяки и ссадины. Расшитые золотом кожаные плащи пришлось сжечь: слишком много засохшей крови и дыр, и я так не нашел ни в Коллегии, ни в городе одежды, которая подошла бы мужчине-альтмеру. Пришлось оставить их обнаженными. Так даже лучше. Я сажусь на край кровати, рассматриваю и только потом прикасаюсь. Они холодны, но трупное окоченение не наступает. Можно приказать двигаться, сражаться; собственно, «мертвые рабы» для того и нужны: бесстрашно врываться в гущу боя. «Но некоторые используют иначе», - подмигивал мне Гестор. Не удивлюсь, если он хранит в собственной спальне очаровательную мертвую босмерку. Он как-то упоминал, что любит миниатюрных женщин. Альтмеры тоже неожиданно для их роста миниатюрны: узкие тела с тонкой костью. У Анкано талию почти можно обхватить четырьмя пальцами за счет того, что безумие истончило его. А вот Эстормо когда-то умел драться не только заклинаниями: фигура мага-воина, привыкшего к легким, но все же мечам или лукам. И живот из аккуратных квадратиков, которые корежит уродливый посмертный шрам. Талморские одежды придают им значимости и солидности, но на самом деле они очень хрупкие создания, эти эльфы. Воинственность, провозглашение себя высшей расой, запрет почитания Талоса – всего лишь одежда, которой они пытаются спрятать правду. Под плащами и перчатками слишком нежные тела. Слишком прекрасные и непрочные. По крайней мере, я могу сохранить Анкано и Эстормо, моих золотых бабочек на сапфировой игле заклятья. Я ложусь посередине. Я не осмелился бы осквернить их физическим контактом; но складываю длинные руки на груди, словно оба обнимают меня. Янтарный взгляд Эстормо запрокидывает к серому потолку. Глаза Анкано закрыло волосами – несколько волосинок воткнулись в роговицу, осторожно очищаю их. От них пахнет гретым металлом, и чем-то едва уловимым: пыльцой мотыльков, сухими листьями Древа Кинарет, печалью смерти и тоской по свободе. Привязанные к мертвой плоти души – это чудовищно, считают равно эльфы и норды, имперцы – тоже; но Финис Гестор научил меня заклинанию, словно предвидя и благословляя: отомсти за нас. За всю Империю. Альтмеры заслужили кары – столь же утонченной и изощренной, как они сами. Я перебираю бесцветные волосы Анкано, осенне-желтые – Эстормо; оба порой хрипят выстуженными глотками, характерная мольба зомби: освободи. Отпусти. Альтмеров никогда не пугала смерть – немало общего с нордами, между прочим; они презирают наш мир как отверженный богами план Нирна. При жизни Анкано едва замечал меня, а сейчас умоляет о покое. Эстормо уверял: ничего личного. Я вкладываю палец в распахнутый рот, осязаю нежные чуть припухлые губы, и повторяю: личное. Очень личное. У меня – к вам обоим; к каждому эльфу. Вы останетесь в моей коллекции, золотые бабочки, потому что это меньшее, чем могу отомстить за Империю. Такова ваша расплата. Вы считаете себя лучшими? Хорошо, я, человек, поверил. Вот моя вера. Примите ее – болезненным посмертным хрипом, вспыхивающим в холодных венах сиянием. Брелина подала отличную идею: данмеры уговаривают своих мертвецов задержаться в Нирне, чтобы помогать живым потомкам, я же могу заставить томиться в негниющей плоти, скованными мертвечиной и магией. - Такова участь каждого из вас, - шепчу на ухо Анкано, и на долю секунды мерещится узнавание, понимание и безнадежный ужас. – Однажды Доминион падет, и вы станете рабами людей. Под моей ладонью недыщаще хрипит Эстормо. Неизвестно, слышат ли зомби живых. Надеюсь, что да. - Из рабства не будет побега даже в небытие, - обещаю ему. – Считайте, что вы убедили нас в своем превосходстве. Мы сохраним вас, как хранят картины великих художников, шедевры литературы или скульптуры. Под стеклом. Потусторонний холод пробирает до хребта. Мертвецы будто пытаются вылакать тепло, то ли ожить, то ли превратиться в уродливый перегной – ускользнуть из ненавистной клетки. Я смеюсь. Упорны и настойчивы даже в посмертии. Мои прелестные золотые бабочки. В Коллегии… догадываются. В первую очередь, разумеется, Гестор – подмигивает и лыбится, сам смахивая на заплесневелого драугра. Кхаджит ДжЗарго принюхивается и фыркает, как-то он подкрался ко мне на мягких лапах, уколол усами: от тебя пахнет могилой. Я пожал плечами. Апартаменты архимага – не могила. Я мог бы напомнить ему о таксидермистах, но против кхаджитов ничего не имею, не хочу, чтобы принял близко к сердцу и собственной полосатой шкуре. За общим столом от меня держатся подальше все, кроме циника Гестора, Брелины и Нирии. Брелина затравленно ежится, но и я отмечаю, насколько сильнее стали ее заклинания, будто возникает порой за плечами тень-помощник. Мы квиты. Она молчит. А Нирия… что ж, она просто ничего не понимает. Ее «заклятая подруга» Фаральда куда умнее. А эта желтокожая девчонка все надеется, «архимаг примет нужную сторону». Нирия забавная. Невысокая для альтмера, характерно-узколицая, с налитой аккуратной грудью, она совсем не похожа на заносчивых талморцев. Анкано она опасалась наравне с Одмундом и ДжЗарго. Она из тех саммерсетских – алинорских правильно говорить теперь, - аристократов-сумасбродов, кто бросил острова цветущих садов и теплых течений ради темных морозных тайн Скайрима. Она очаровательна и наивна. Она настолько похожа поведением на кошку, что если бы я не знал ее истории, заподозрил: изгнали за противоестественную связь матери с кхаджитом. Она добивается моего внимания. Я думаю, она его добьется. Для меня нет разницы между талморским послом и наивной девочкой с Летних Островов. «Вы ведь отметите тех, кто… всегда был на вашей стороне, архимаг?» - шепчет Нирия, перебирает пальчиками бахрому одеяния; и я улыбаюсь: да. Еще один маленький золотой мотылек. Анкано и Эстормо будут рады женской компании. У меня в избытке сапфировых булавок.