Не в её силах

Peter Hollens — I see Fire (Ed Sheeran cover)

Нечасто на своём веку доводится видеть, как воплощаются в жизнь казавшиеся пустыми балладами сказания. Поистине удивительные дела творятся под сенью леса в эти времена, удивительные, но зачастую недобрые. Кто мог помыслить, что задержанная в облюбованной отродьями тьмы чаще шайка ободранных, озлобленных гномов, с которых клочьями свисает густая паутина, окажется не чем иным, как отрядом Торина, сына Траина, сына Трора? Стоя за колонной, Тауриэль слышит краем уха обеспокоенный шёпот стражи. Они толкуют о пророчестве, о приходе Короля-Под-Горой, который вернётся, возжелав получить то, что по праву его, и пробудит вновь беспощадный огонь, огонь и смерть, которая настигнет всякого — как два века тому назад. Сама того не замечая, она жадно ловит каждое слово, параллельно восстанавливая в памяти лица пойманных. Не будь они все похожи, как отлитые из единственной формы… Хотя нет, один всё-таки выделялся. Она давит усмешку, почему-то вдруг склонив голову. Высокий, весьма высокий для своего народа. И сражается, вооружённый луком, не тяжёлой гномьей секирой… Владыка, резко отворив дверь, выходит из тронного зала. Стражники мгновенно вытягиваются, умолкнув на полуслове. Король приказывает им позвать её. *** Наверное, этот разговор должен был огорчить? Разумом она понимает, что должен был. Ей недвусмысленно и правильно указали на разницу в происхождении, в знатности, во всём — конечно, Владыка желает своему сыну не такой судьбы. И не такой невесты. Принцу уготовано куда более славное будущее, и негоже пятнать его связью с простой эльфийкой. Король ошибся только в одном — Тауриэль и сама не видит себе места в жизни Леголаса. Владыка может быть спокоен, она не будет использовать привязанность его сына. От невесёлых раздумий отвлекает негромкий, повторившийся дважды стук упавшего камня в какой-то из камер, возле которых она идёт с вечерним обходом. Гномы затихли, кое-где уже вовсю храпят. Тауриэль неспешно поднимается вверх по лестнице, когда замечает, что по левую сторону, за обманчиво тонкой решёткой, сидит тот самый лучник. Секунда проходит в борьбе между желанием сохранить лицо и пройти мимо и искушением рассмотреть подробнее такого необычного гнома. Пленник косится на неё, подкидывая нечто, напоминающее рунный камень — отсюда не разглядеть… — Что это там у тебя? Искушение победило. *** Древнее зло вновь явило себя. Моргульская стрела. Проклятая стрела. Чары, которые убивают любого — человека, гнома, эльфа, выпивают, превращают в безвольную, мятущуюся душу, способную лишь служить тьме… Тауриэль цепенеет, когда слышит злорадное хрипение орка. Лучник, сказала тварь. Ошибки не может быть. Эта острая боль — словно перед её глазами, и в голове, в голове пульсирует смятение и нелепый страх. Нога. Сколько пройдёт времени, прежде чем яд доберется до сердца? Сколько пройдёт, прежде чем одним из безрассудных гномов станет меньше? Мать не дождётся своего черноволосого лучника с открытой, бесшабашной улыбкой. Он сгинет в муках и стонах, утратив разум, царапая землю, корчась от невыносимых страданий… И уже её сердце стискивает, почти расплющивая, когтистая лапа. Владыка совсем чуть-чуть опоздал со своим повелением. Недоумённые окрики сзади. Три десятка орков впереди. *** Их трое — бледных, совсем юных, видевших от силы чуть больше десятка вёсен людских детей, которых бьёт крупная дрожь, самая младшая всхлипывает в объятьях сестры, боясь даже двинуться. Пол в щепках и тёмной орочьей крови. Твари нашли, кого искали, и задержка едва не стала роковой. Трое детей и трое гномов против отряда орков — бойня… Леголас исчез. Руки трясутся. Она мечется, как раненый зверь, пытаясь найти в этом вывернутом наизнанку доме хоть что-то лечебное. Великие предки, ничего, ничего, ни-че-го… Его лоб горит, губа закушена до крови. Выгибаясь в судорогах, он страшно, надсадно стонет, бьётся затылком о стол и уже никого не узнаёт. Яд почти одолел. Почти… Тауриэль стискивает кулаки, впиваясь ногтями в кожу, собирая последние остатки мужества. Что ей сделать? Что? Здесь одни только сорные травы! Очередной крик боли, раздирающий душу в клочья. Пот катится градом. Светловолосый еле сдерживает слёзы. И тут в комнату вваливается ещё один гном с абсолютно диким взглядом и каким-то пучком в вытянутой руке. Она не вспомнит потом, как дрожащими пальцами обрывала с ацеласа такие мелкие, постоянно норовящие выскользнуть листья, не вспомнит, как беспрекословно повиновались любому её слову неуживчивые и упрямые обычно гномы, не вспомнит, как наконец поплыл в воздухе густой, сильный аромат королевского листа. Но чёрную, полную яда тьмы рану, рану-знак смерти, рану, откуда сочилось, сгустками текло колдовство, забыть не удастся. Гном кричал не переставая, вырываясь из рук собратьев, пока Тауриэль сухими искусанными губами шептала древнее светлое заклинание. Если бы она могла, в этот момент всю кровь свою, все века свои, всю силу, всю душу отдала бы, только чтоб исцелить черноволосого лучника, мечущегося в предсмертной горячке… Когда Тауриэль слышит тихий, хриплый голос, у неё почти подкашиваются ноги. Его взор светел, спокоен, лишь чуть затуманен пережитыми страданиями. — Тауриэль не может быть здесь. Это мой сон, верно? — мечтательная улыбка трогает уголки рта, и теплеет взгляд. Мудрость? За шесть веков не под силу оказалось даже приблизиться к ней… — Скажи, могла бы она полюбить меня? — вдруг ловит она еле слышный, просительный шёпот. И несмелое, быть может, почудившееся прикосновение загрубевших пальцев обжигает руку. Мгновение Тауриэль глядит, как зачарованная, в тёмные глаза, опушённые длинными ресницами. Гном, кто ты? Откуда? Какими ветрами судьба занесла тебя сюда? — Тебе нужно отдохнуть, — через силу выдыхает она. На удивление легко раненый следует совету. — Только снись мне дальше, прошу, — опуская веки, тихо произносит он. Сердце пропускает удар. Гномы, начавшие понемногу разбирать беспорядок, смотрят на неё с неподдельным восхищением. — Как зовут тебя? — вопрос срывается с губ помимо воли. Он открывает глаза, улыбнувшись: — Кили. Кили. Так вот как звучит твоё имя, лучник… Сдержи своё обещание, Кили. Не смей умирать.