Порок

       На следующий день мне выдали еще одежды и что-то типа формы. Ботинки, темные штаны, пиджак со стоячим воротником и наглухо застегивающимися пуговицами спереди. Из зеркала на меня смотрело убожество в черном костюме, но я не придавал этому особого значения. Одежда была чистой, и никто из моего уличного окружения не мог меня видеть в этом - это было самое главное. Я выходил курить через задний выход, дальше по коридору от кухни, на первом этаже. Напротив двери, метрах в пяти, была высокая стена с усохшими ветками дикого винограда, засохшие листья которого валялись по всему асфальту. Несколько пустых коробок и деревянных ящиков из-под продуктов стояли у двери, на один из которых я садился и пускал струи дыма в воздух, смотря на небо с грязно-серыми облаками. В моих мыслях поселилась пустота. Я мог больше не ломать себе голову, где мне сегодня спать и что поесть. Пойти ли в дешевый бар и надраться там или же остаться в пустой, нежилой квартире и смотреть в потолок, трясясь от холода. Я не знал, что было лучше для меня, ведь я давно отвык от такой жизни. Я думаю, я был бы совсем другим человеком, если бы не мать, которая свалила к своему любовнику, и если бы не отец, который спился из-за нее и почему-то бросил меня. Много раз, проигрывая это у себя в голове, я не мог дать себе ответа. Почему он так поступил со мной? Я же всегда был на его стороне. И каждый раз, вспоминая про свою семью, я вспоминал холодные ночи на улице, когда некуда было пойти, не к кому было обратиться. Поговорить, пожаловаться? Нет, я не жалел себя, просто обида поселилась во мне за те проебанные несколько лет моей жизни. И мне никто за все это время просто так ничего не покупал, типа там хот-дога или какой-нибудь булки, как в фильмах. Как в детстве, когда я смотрел кино, и там были эти умилительные сцены, где главные герои покупали бездомным еду. Такая чушь. Я был так наивен и ничего не видел дальше своего собственного носа. Но сейчас меня просто трясло от этой эйфории потерянных розовых очков. Хотелось смеяться от безысходности и беспомощности. Когда отец перестал обращать на меня внимание, когда я прекратил ходить в школу, когда я думал, что существую в квартире в полном одиночестве, я подумал - это дно, но нет, снизу постучали. Хотя сейчас, живя при церкви, мне не хватало свободы. Я словно был изолирован в этих стенах, с Иисусом. Я не старался здесь с кем-то сдружиться, мне было комфортно и одному. Правда, в этой стабильной жизни появлялась куча свободного времени. Например, сегодняшнюю субботу я потратил на Конни и футбол, было забавно, но было бы еще веселей, если бы я наткнулся на отца Эрвина, но, как ни странно, со вчерашнего вечера я его ни разу не увидел. За то короткое время, что я тут находился, я видел немногих, но со слов Конни, другие священнослужители за мои шутки могли меня высечь. Интересно, а почему бы сразу не распять? Я же был чертовым провокатором. Мне казалось, что все дети в этой церкви были фанатами Эрвина. Периодически я слышал, какой он клевый для священника, что он почти никого не наказывает, что с ним интересно, что он классный учитель и все в этом духе. Хотя если вспомнить те открытые рты людей, которые следили за ним, когда он вел проповедь, ряды его фанатов пополняли и прихожане. Что за сукиным сыном он являлся, по которому все тащились? Я не видел в нем ничего особенного, чтобы отличало его от других священников. Ну, может быть только внешность, ну может еще и то, как он реагировал на мою болтовню не в пользу Библии. Ну да, еще он накормил меня и заплатил в кафе, хотя мог просто привести в храм, чтобы я там пожрал немного каши. Да, по сути, это была его работа, долг - накормить бедных, несчастных детей. Может быть, ему шли проценты за каждого приведенного ребенка. Ну, пусть он будет прикольным священником со слов других, не мне же его судить от одного дня знакомства с ним. Еще я узнал, что тут не получится прописаться пожизненно. Детей старались устраивать в колледжи, в общаги, они даже сотрудничали с детскими домами и могли отдать тебя в руки добрых мамочек и папочек. Давали добро на перевоспитание и шанс на хорошую жизнь беспризорникам и сиротам, которые оказались тут. Как мне рассказывали, после восемнадцати лет тут почти никто не задерживался. И я свободно выдыхал, осознавая, что ничего из этого мне не грозит. После восемнадцати лет, да пожалуйста. Пару месяцев - самый мой большой срок здесь. А насчет приемных родителей вообще не волновался, как этого было сначала, с моей боязнью о сиротском приюте. У меня уже был дерьмовый характер, и я умел выводить из себя. А зачем хорошим родителям такой как я? Я скучал по наркоше, который работал в музыкальном магазине. Не потому, что я кололся вместе с ним, а потому, что к нему можно было спокойно завалиться в любое время суток и слушать музыку. Можно было переслушать все альбомы. Я скучал без этого, без этого куска хоть какой-то жизни, который словно вырвали из меня. Можно было отключать мозг и не о чем не думать, особенно ночью. Когда он унюхивался принесенной ему дозой, а ты сидел и кайфовал от этой музыки, которая разливалась внутри тебя. Я любил свои депрессии, которые время от времени меня навещали. Я истязал себя депрессивной музыкой, подобно мазохизму. Чтобы лишний раз не тешить себя надеждами, что все в дальнейшем будет хорошо или что все вернется на круги своя. Что родители будут снова вместе или что мой друг воскреснет, что я не буду один. Но я всегда был один и всегда буду. И как бы мне ни хотелось что-либо менять, люди извечно будут предавать тебя, уходить, умирать. Еще мне не хватало сигарет! В пачке оставалось пять штук. Просить кого-либо купить было бы очень глупо. Да и денег у меня почти не было. Может быть доллар, два, те, что я стянул на барной стойке в кафе, из чаевых. На улице, кроме барыженьем наркотой, я мог заработать деньги не только воровством, но и, иногда, я играл на гитаре вместе с группой в барах. Обычно это были каверы разных групп, но в последнее время это было из жанра пост-металла со сладжем, пока меня не повязал Иисус. Иисус отобрал у меня мои гитарные рифы, мою музыку и мои сигареты. Я докурил сигарету и спрятал окурок между камней. Посмотрев по сторонам и убедившись, что никого поблизости нет, я вытянул руку, завернул рукав кофты и положил руку на колено. Ослабив шнурки ботинка, и выудив из подворота штанов бритву, я прикоснулся холодным куском стали к руке. Внутренняя часть руки была вся в мелких шрамах, и без всяких промедлений я провел бритвой, оставляя на своей коже ярко-красную полосу. Еще и еще раз. Я наблюдал, как по бледной коже тонкими струйками сочится кровь. Я не был самоубийцей, мне никогда не приходило такое в голову, просто это было как освобождение от всей этой обыденности пустого мира, когда чувствуешь боль. Эту резкую, режущую боль. Когда лишь этот кусок стального дерьма может привести тебя в чувство и подарить некую расслабленность. Но самое главное это – не увлечься. Сделав еще один порез, я прикрыл глаза и выдохнул. На улице до сих пор было холодно, руку холодило от железа. Засунув бритву обратно, я опустил рукав, встал с ящика и зашел внутрь храма. В воскресенье я тупо проспал воскресную службу, и сказать честно, не особо терзался из-за этого. Но меня почти насильно вытащили из кровати и притащили в класс, на эти уроки с детьми прихожан, благо, что по воскресеньям этому отводился час. Но этот час меня все равно ни хрена не спасал, я дико хотел спать. Эту херню вел Эрвин, а его голос еще больше меня усыплял. Нужно было бы попросить, чтобы на ночь он читал сказки, тогда бы я засыпал за считанные секунды. Он кидался цитатками из Библии и все бубнил и бубнил. Я прикрыл глаза и клевал носом, еще бы чуть-чуть, и я провалился в сон, но его голос заставил меня резко распахнуть глаза и выпрямиться. - Леви! - Что? – ответил я, сонно хлопая глазами. - Ты можешь продолжить? – спросил он, складывая руки в замок на столе, смотря на меня. - Ну… Я ни хрена его не слушал, и не мог ничего продолжать, не зная о чем вообще речь. Какие-то подростки косились на меня, а другие дети смотрели со скучающим видом. - Я не видел тебя на службе, поэтому тебе персональное Доброе утро. Смертные грехи. Ты можешь что-нибудь сказать мне по этому поводу? - Семь, - сразу же вырвалось у меня. - Да, - протянул он, удивленно. - А какие? Может, ты сможешь мне их назвать? Это было что-то до жути знакомое. Я начал думать, перебирая эту тему в голове. Об этом мне не рассказывал друг-сатанист, и я этого точно не читал. Но откуда-то я это знал. - Алчность, - начал я, и, поймав кивок его головы, продолжил. – Уныние, Гордыня, Похоть, Зависть, Гнев. И последний, как же он назывался. В фильме это было круто, круто сделано, и этот маньяк – орудие Господа. Это же была самая первая сцена в фильме, как я мог забыть. Жирдяй, который лежал рожей в спагетти. - Чревоугодие! – чуть громче воскликнул я. - Точно оно! - Правильно, - ответил он. – Признаться честно, я впечатлен. Не думал, что ты сможешь ответить, зная всю твою любовь к… - Финчер дерьма не делает, - перебил я его и ухмыльнулся. Он несколько секунд недоуменно на меня смотрел, потом улыбнулся и перевел взгляд на стол, на свои бумажки. - Понятно. Ну, раз фильмы помогают тебе таким образом запомнить основные пороки, пусть так. Он еще раз усмехнулся себе под нос и что-то начеркал на бумаге. - Ребята, на этом все, можете быть свободными. До следующего воскресенья, - обратился он ко всем. Все заскрипели стульями, отодвигаясь от парт, и побежали к выходу. Я лениво поднялся и, зевнув себе в кулак, направился вслед за остальными. - Отличный фильм, - прозвучало у меня за спиной. Я обернулся, он все так же сидел, смотря на стол перед собой, и стучал ручкой, даже не взглянув на меня. На секунду я остановился, просто стоял и смотрел. Он перестал стучать и очень медленно поднял глаза на меня. - Свободен, - вдруг став серьезным, сказал он. - Леви, иди. Я вышел из класса, в очередной раз убеждаясь, что он мутный сукин сын. Почему все от него тащились? Может потому, что он тащился по фильмам с Брэдом Питтом?