Серебряное

Ночь перед церемонией кажется бесконечной. Затопленные недавним дождем казармы пустуют, и все отправлены по домам. Комната, в которой с прошлой зимы никто живой не появлялся, заросла пылью, и обычно натертый до блеска деревянный пол покрылся мягким, высоким мхом. Ронин опускает со свежезастеленной постели ноги в этот живой прохладный ковер, и роняет голову пылающим лбом в ладони. Его комната неправдоподобно большая после привычной каморки в казармах, где он жил почти все последнее время. За стеной, в комнате Нода, тоже выглядящей теперь ничейной, тихо. Ронин трет голые предплечья, оглядываясь на занавешенное темное окно. Рассвет через каких-нибудь пару часов, на отдых осталось и того меньше; а командир личной охраны королевы явится, видно, с громадными мешками под глазами и землисто-серой кожей. И отвратительным настроением. Тара тоже не спит, Ронин уверен в этом целиком и полностью. Спать в последнюю ночь своей привычной, свободной жизни, предчувствуя скорый ее конец вряд ли получится. Спит ли Мандрейк, Ронин старается не думать. Их с Нодом комнаты через стену, чтобы в случае чего сразу оказаться рядом. Привычно и бесшумно поддается легкая занавесь, и Ронин шагает через круглый порожек в темноту, прочерченную тонкой полосой звездного света, прорезавшегося в прорехе меж штор. Нод сидит на кровати, ссутулившись, и смотрит в этот просвет на улицу. На вошедшего он скашивает глаза, даже не поворачивая головы, и Ронин тяжело вздыхает, не зная, заходить теперь, или лучше вернуться обратно к себе. - Мне можно не спать, - пожимает плечами он и шевелится, видимо, первый раз за долгое время, потому как морщится от неприятной боли в затекшем теле. – Не я завтра буду провожать королеву к Мандрейку. И не мне отвечать за ее жизнь. - Теперь ее жизнь вряд ли в опасности, - пропускает шпильку Ронин, касаясь пальцами лба. - Ну да. Мандрейку наверняка приятнее иметь живую жену. – Нод мерзко ухмыляется, прикрыв глаза. – Хотя кто его знает. - Прекрати. – Отмахивается Ронин, у которого от его слов горько стало во рту. - Прекратил, - не спорит Нод. – Легче тебе от этого стало? Естественно, не стало. Нод стирает пальцами с лица ухмылку, отодвигается ближе к окну. Кровать явно мала для него – теперь почему-то Ронин это остро замечает, хотя вечером, когда они пришли в этот дом, где оба не были так долго, в глаза ему это не бросилось, хоть Нод и громко возражал и возмущался. - Понятно, почему ты не спишь, - кивает на кровать Ронин, приваливаясь спиной к выгнутому дверному косяку. – Ноги небось до пола через спинку свисают. - Ну еще бы, ты же обо мне позаботился, - Нод чешет плечо, облокотившись о стену, уже без улыбки, и теперь Ронин видит даже в полумраке, какой он усталый. Как заострились скулы над впалыми щеками и очертились темным круги под блестящими глазами. - Иди спать ко мне, - спокойно отзывается он, но тяжелого вздоха не сдерживает. - Не думай о Таре, - касается его плеча Нод, босыми ногами шуршащий по прохладному мху к выходу из комнаты, - она сама так решила. И, если тебя утешит – она вряд ли жаждет видеть утром твою смурную рожу и знать, что из-за ее самопожертвования тебе, видите ли, не спалось. Он устраивается на кровати Ронина, подтягивает ноги на сверкающие белые простыни, касается пальцами замерзших тонких ступней. - Ты спать, так понимаю, теперь вообще не собираешься? – Дергает плечом Нод, собирая пальцами тонкое одеяло. – Мы здесь оба поместимся, но Ронин, конечно, найдет отговорку. И они действительно помещаются вдвоем; Ронин ложится рядом – Нод может быть очень ядовитым, когда пытается добиться чего-то. Злые слова даются ему легко, и пользуется он ими умело. Еще нескольких упоминаний Тары и своих обещаний Ронин не выдерживает. Нод обнимает его сзади, ровное теплое дыхание приходится в открытую шею. Утром ждет церемония. Единение сил природы, обручение жизни и смерти. Начищенные доспехи приготовлены, хищно блестящее оружие ждет в ножнах; птицы спят, и с рассветом их крылья взрежут холодный еще воздух, неся наездников на нейтральную территорию. И там, где на гнилых пнях расцветают живые цветы, Тара станет женой Мандрейка. Ровное дыхание заснувшего Нода щекочет Ронину шею; его ослабевшие тонкие руки так и обнимают за пояс, и Ронин касается едва теплых пальцев, накрывает их ладонью. - Спи уже, - шепчет хрипло Нод, и ворочается, прижимаясь теснее. Гладит кончиками пальцев грудь Ронина, бесстыдно-откровенно, и от этого становится еще страшнее, но мысли обо всем, что предстоит, отступают от этих осторожных движений. И Ронин делает вид, что все в порядке, хотя так Нод еще к нему не прикасался; и не стоило бы ему позволять. Но Ронин накрывает его руки широкой ладонью, вздыхает глубоко и закрывает глаза. Просыпается он затемно от ощутимого тычка в бок. - Вставай и отпусти меня, - шипит придавленный и сжатый в объятиях Нод. - Вот-вот рассветет! Ронин ворочается неловко, разжимает руки, и Нод выпархивает на мох, шуршит едва слышно, скрываясь за створками двери. Слышно, как шелестит и звенит просыпающийся мир за окном, хотя солнце только-только показало первый луч. - Ну же, - тянет севшего на кровати Ронина за плечо Нод, уже успевший влезть в узкие штаны. – Идем, идем, идем. Вечером вся выпивка горчит и, хотя, стараясь все же создать хоть какое-то ощущение праздника, вокруг поют и даже танцуют, свадьба королевы вряд ли на самом деле кого-то радует. Но Тара хочет, чтобы был праздник, хочет улыбок, веселья и счастья; вряд ли притворных, но только такие сейчас могут ей показать подданные. Ронин не находит Нода, исчезнувшего сразу, едва покинув по приказу пост после церемонии. По сияющей праздничными огнями Лунной Гавани он молча добирается до их старого дома, кивая на приветствия и ощущая поразительную внутреннюю пустоту. Словно вместе с Тарой там, на тронутой гниением и затянутой живыми лозами поляне осталось все то, что мучило его и в прошедшую ночь, и в прошлые годы. В пустой голове только одна мысль: Нод. Куда ушел, что с ним, что делает. Нод спит на его кровати, подтянув ноги к груди, завалившись прямо поверх смятого одеяла. Во сне он серьезен, брови нахмурены; встрепались темные волосы, тонкая рубашка задралась и Нод ежится от ночной прохлады, не просыпаясь. Ронин садится на край кровати, прикидывая, как вытянуть из-под Нода одеяло и не разбудить его. Но едва касается ладонью его плеча, чтобы приподнять, как Нод открывает глаза. - Ложись, - неловко подвигается он, и сам уже выуживает одеяло, путаясь в его гладких складках. И морщит нос, качает головой. – Ну и прет же от тебя медом. Хотя Ронин едва ли захмелел, выпил он действительно немало, и оправдываться не видит никакого смысла. Пожимает плечами, аккуратно снимая и складывая парадный тонкий доспех, пока Нод устраивается под одеялом, тоже раздевшись. Ронин разглаживает одело, нормально накрывая сонно потянувшегося к нему Нода. - Ложись? – спрашивает он, и Ронин качает головой. - Я посплю в твоей комнате. – привстает он. Тонкие сильные пальцы Нода стискивают его запястье. - Не смеши, серьёзно, - поднимается на локте Нод, - там я-то едва помещаюсь, а ты меня в три раза шире. - Я справлюсь, - ухмыляется Ронин. И наклоняется к тут же подавшемуся навстречу Ноду, приоткрывшему губы и смотрящему прямо в глаза. Целует в лоб, как даже в прошлом никогда не делал. Нод, кажется, разочарованно ложится обратно, кривя недовольно губы. А Ронин уходит в его комнату, задернув за собой занавеси на двери, и садится на узкую кровать, подобрав ноги. Лунный свет блестит тем мерзостным светом, какой источает гниль на пнях, и комната от лунных лучей кажется мертвенной и холодной. Привалившись спиной к стене, сложив ладони на разведенных коленях, Ронин смотрит в окно, стараясь думать о том, как пойдет их жизнь теперь. А голова остается пустой, словно лунный свет начисто выжег все мысли. Он думает только, что не будет этой ночью спать, и прислушивается к тому, как ворочается совсем рядом – всего лишь через тонкую стену, - Нод. Все катится в какую-то невероятной глубины пропасть, и дело не только в поступке Тары; Ронин чувствует, что ее уход, эти ее добровольно принятые узы словно сняли узду с Нода. И ему страшно, но не так чтобы очень; тянет странным предвкушением неизвестного, отзывается глухим ноющим чувством внизу живота. Словно он никак не может предугадать, что теперь будет дальше. У него просто воображения, кажется, не хватает. Ронин сидит так целую вечность, и отсутствие мыслей сменяется дремотой. Нод же выжидает час, и не выдерживает. Входит в комнату, растирая пальцами слипающиеся глаза, и садится вплотную к встрепенувшемуся Ронину. - Ты мешаешь мне спать, - заявляет, потягиваясь, но слишком сильно он придавлен сном, и бодрое было движение становится ленивым, и Нод роняет вытянутые руки. – Я даже из той комнаты слышу, как скрипят мысли у тебя в голове. - Нет мыслей, - отзывается с легкой улыбкой Ронин. - Тогда не знаю, что скрипит, - морщится Нод, и его теплые пальцы ложатся на широкое запястье Ронина. Теплое прикосновение заставляет вдруг ощутить, что он замерз. – Идем спать. - Идем, - послушно кивает Ронин, и поднимается вслед за ведущим его за руку Нодом. Укладываясь рядом с прильнувшим к нему Нодом и вновь чувствуя на коже его щекотное дыхание, Ронин вдруг снова думает о Таре. А в эту ночь она спит? Но почему-то эта мысль не занимает его надолго. Нод ворочается во сне, тепло обнимая, и Ронин засыпает быстрее, чем сам успевает это понять. - Бедняжка, - гладит по затянутому шкурой летучей мыши плечу Мандрейка Тара. – Никогда не думала, что вам так тяжело приходится. - Еще бы, - довольный вызванным сочувствием, вытирает влажный нос Мандрейк. – Вам недосуг, только бы воевать. - Ну-ну, - Тара поднимает взгляд к звездному ночному небу, но почти сразу вновь обращает лицо к выжидающе смотрящему Мандрейку. – Нам-то воевать? - Не отрицай, королевишна, - хлюпает он. – Если бы вы меньше лезли со своим озеленением на болота, сдался бы нам ваш лес. Тара, нахмурившись, трет лоб и пожимает плечами. - Чем тебе болота некрасивы? – Продолжает Мандрейк. – Они местами куда лучше иного луга. У всего красота разная. И он приосанивается в лунном свете, чтобы выглядеть еще выше и крепче. Но Тара смотрит сквозь, задумавшись вдруг о чем-то своем. - Ну да, - кивает медленно она, и механически продолжает перебирать шерсть накидки Мандрейка пальцами. – Красота у всего такая разная. Утром Ронин долго смотрит на спящего Нода, положившего тонкую легкую ладонь ему на шею. Не в силах понять: любуется он им или просто не хочет будить, из чистой заботы.