Любовь - эт тоже болезнь

             Луна мерцала в ночной синеве неба, окруженная мириадами мигающих звезд; большой Город не спал и, овеваемый прохладным ветром, пылал сотнями разноцветных и живых огней рекламных вывесок и витрин. Спальные районы наполнял теплый свет китайских фонариков, приманивающих к себе стайки противных комаров и огромных мотыльков... Внутренний двор штаб-квартиры Шинсенгуми заливало звонкое стрекотание парочки виртуозных сверчков, устроившихся в траве под крыльцом, а иногда откуда-то из здания слышались мужские голоса, и редкие тяжелые шаги, завершающиеся резким стуком дверной перегородки...       Накинув поверх кимоно хаори, Тосиро Хиджиката вышел на крыльцо и с наслаждением закурил на сон грядущий. Свой выходной – если не считать дневной вылазки в больницу с Кондо, где стал участником очередной идиотской стычки с этими балбесами из Йородзуи – он провел в одиночестве, всеми силами внушая себе, что не должен думать о ней, и уж тем более – приходить к ней, чтобы не тревожить ее душу своим появлением... Он до сих пор упрямо шел вперед по жизни, не оборачиваясь, но даже теперь, он знал, что она до сих пор смотрит ему в спину, а сегодня в праздник Фонарей, какая-то крохотная частичка его души ожидала её обязательного появления.       Пение сверчков оборвалось и, заметив это, зам вдруг замер – ему показалось, что он видел белую тень; это была она, и она пришла!.. Испытывая тихий ужас, смешанный с желанием убедиться скорее в достоверности этих примет, чем в собственном ощущении, Тосиро неуверенно окликает девушку, и с трепетным ужасом понимает, что это правда Мицуба, которая торопится скрыться с его глаз, просачиваясь сквозь дверные перегородки и стены...       Тосиро без стука раскрывает одну из дверей и, оглядевшись в поисках призрачной девушки, замечает Сого.       — Хиджиката-сан? – Окита сидит на футоне во мраке, который рассеивает один единственный пузатый бумажный фонарик; он в брюках и рубашке, ворот которой расстегнут на несколько пуговиц. — Что-то срочное?       Зам на миг теряется: кажется, ему все-таки померещился приход Окиты-старшей.       — Н-нет, – срывается с губ, и он снова бегло озирается кругом. — Все в порядке, Сого... Ты как?       — Прекращайте, Хиджиката-сан, я не в том возрасте, чтобы жаловаться на сбитые коленки, – с неохотой произносит парень, после чего вынужденно хмыкает. — А вам пора бы научиться стучать пред тем, как открыть дверь.       Тосиро ухмыляется:       — Ты тут один?       — Нет, – произносит капитан, и зам меняется в лице. — Вы же тоже тут, Хиджиката-сан.       — Чтоб тебя, – с досады бурчит мужчина, убедившись в собственной растерянности, и, оглядевшись напоследок вновь, нервно закрывает за собой дверь.       Сого тянется к катане, лакированные ножны которой тускло поблескивают при слабом освещении, и, положив ее на обе ладони, изучающе рассматривает следы от пальцев Ято. Эта дикарка буквально раскрошила ножны, столько лет служившие защитой для драгоценного оружия, олицетворяющего собой душу самурая – его душу! Однако катана цела, и молодой капитан убеждается в этом, когда, сжав ее рукоять, медленно высвобождает ее мертвый блеск.       — Словно я – это ты, а ты – я, – шепчет Окита, с трепетным вожделением проводя дрожащими пальцами по лезвию. — Тело в ссадинах, но душа тверда, как сталь...       "Презирай. Презирай меня, Китаянка, – с насмешкой произнес внутренний голос, слово в отместку тому, к кому обращен, — мне плевать, как ты относишься ко мне! Мне плевать на твои чувства ко мне, на мои чувства к тебе, я всего лишь хочу подчинить тебя; я хочу обладать тобой... И для того, чтобы это сделать, мне не надо на тебе жениться; я всего лишь должен прямо спросить о твоей стоимости... Ведь все на этом свете можно купить".       Сого думает, что ненавидит Кагуру, а значит, что ничего, кроме его презрения, она от него не получит. Окита никогда не позволит своим светлым чувствам взять верх, и они, невидимые, нежные, ему несвойственные по натуре, останутся погребенными глубоко в его душе. Кагура не достойна этих чувств; она не имеет права уподобляться горячо любимой, покойной сестре Сого, и уж тем более, – вытеснять Мицубу из его сердца...       "Как же я ненавижу тебя... – Парень вложил катану в ножны. — Я уверен: ты лишь притворяешься идиоткой, а на самом деле жаждешь моей катастрофы. Ты знаешь, и я понимаю, что наше соперничество стало чем-то вроде затянувшейся прелюдии, и, должен признать, что теперь у тебя куда больше шансов победить, нежели пять лет назад: ты адски влечешь меня, и я держусь лишь из-за своих принципов... Ты достойна отменной порки, сучка, и я буду беспощаден". – Капитан схватился за голову и, подавляя в себе непреодолимое желание прямо сейчас пойти в дом Йородзуя, и выкрасть оттуда необходимую, как воздух, девчонку, стиснул зубы: "Я ни за что не сдамся, и безупречно выполню все смертельные трюки сам..." Он сидел, согнувшись пополам, и, уткнувшись лицом в свои ладони, так что локтями касался голеней:       — И, если я умру, – прошептал парень, не поднимая головы, — значит: моя роль сыграна...       — Что-то случилось, Со-тян?..       Сого был в неописуемом ужасе от прозвучавшего голоса, и, не поверив собственным ушам, поспешил выпрямился на месте; из его широко раскрытых глаз сами собой полились слезы – то ли радости, то ли скорби, – когда он увидел Мицубу, сидящую напротив него.       — С-сестра, – прошептал капитан и резво склонил перед ней голову – она не должна видеть его печали. — Добро пожаловать!       — Ну-ну, Со-тян, – тихо сказала девушка, улыбнувшись, — подними голову, прошу тебя.       Парень следует просьбе и, не отрывая глаз от полупрозрачного лица дорогой гостьи, пододвигается к ней, усаживаясь на пятках. Улыбаясь, Мицуба тянется рукой к лицу Сого и, словно прикасаясь к нему, в ожидании смотрит...       — У моей сестры теплые и нежные руки, – опустив веки, говорит капитан, но на самом деле не чувствует прикосновения. — Мои любимые руки.       — Скажи мне, Со-тян, как ты поживаешь?       — Хорошо, – произносит капитан, выдавливая жалкое подобие счастливой улыбки.       Окита-старшая знает, что брат врет, хотя бы потому, что видела его действия, совершенные после ухода Хиджикаты, и чувствовала настроение...       — Со-тян?.. Ты уверен, что все в порядке?.. Ты хорошо спишь? Высыпаешься? А питаешься хорошо?       На каждый из вопросов, двадцатитрехлетний офицер с задором кивал, словно трехлетний мальчик, радующийся, что не просыхающий неделями папаша вышел из запоя и, наконец, вспомнил о нем...       — Я рад, что ты пришла, сестра, – мягко произнес Сого, обратив внимание на свой небрежный вид, и спешно застегнул пуговицы на рубашке. — Я вчера рано уснул, и боялся, что пропустил твой приход.       — Вот как, – усмехнулась девушка, поведя плечами; ее взгляд упал на катану, лежавшую слева от брата – на вмятины от рук Ято, заметные из-за глубокой тени в них. — Я знаю, дорогой мой брат, что ты вчера пил – Кагура-тян все мне рассказала... Ну, не стоит стыдиться этого, я все прекрасно понимаю: ты всерьез постеснялся своих чувств к ней?       Окита-младший растерялся на миг, и, помедлив, произнес:       — Н-не знаю... – Он отвел взгляд, насупившись. — Может, не будем говорить о ней, сестра?       — Почему, – но даже задав этот вопрос, Мицуба знала ответ. — Вы поссорились?.. Я видела Кагуру-тян вчера, и мне показалось, что она чем-то огорчена. Ты обидел ее, Со-тян?       Это... Месть за то, что ты меня обидел...       — Нет, – неуверенно выдавил парень.       — Со-тян, – позвала девушка, — что все-таки случилось?       Встретившись глазами с Мицубой, Сого вдруг заметил, что он и впрямь находится в подавленном состоянии, и поспешил оживленно ответить:       — Не ссорился я с ней. – Он сглотнул.       — Ты не хочешь говорить со мной?..       — Нет! Что ты, сестра, – выпалил капитан. — Конечно, хочу!       Окита-старшая приподняла плечи, словно делала глубокий вдох, и, будто уронив их, попросила:       — Скажи мне, но только честно: она ведь не твоя девушка?       — Нет, – признался парень, опустив голову. — Я привел ее, чтобы ты увидела ее, убедилась, что за мной есть кому присмотреть, и чтобы ты смогла, наконец, перейти в другую жизнь, а не блуждать между мирами, беспокоясь обо мне годами. Я хотел для тебя покоя, сестра, а теперь еще больше тебя огорчил, соврав.       Мицуба грустно улыбнулась:       — Со-тян, я сразу поняла, что Кагура-тян не твоя девушка, но разве это причина, по которой она не может стать твоей? – Она усмехнулась, прижав ладошку к своим губам. — Это не ложь, Со-тян, это правда. Авансом.       — Ты не злишься на меня, – спросил парень, от сестринской улыбки было тепло в груди.       — Если только чуть-чуть, – говорила Мицуба, — но лишь по тому, что ты медлишь, а время уходит. – Она подмигнула. — Кагура красивая, добрая – пыталась накормить меня сукомбу, хи, приняв за бездомную...       "Эта дура бродячих котов кормит своими водорослями, – подумал Сого. — Тоже мне – достижение..."       — С идиотским чувством юмора, – продолжала припозднившаяся гостья, загибая пальцы, — но это из-за плохого влияния кого-то, находящегося с ней рядом...       "Это из-за боевиков с Джекки – они отупляют ее..."       — Немножко глупая, чуть-чуть наивная...       "Нет, сестра, она не глупая – она хитрая", – ухмыльнулся капитан.       — Мне она нравится, Со-тян, – умиляясь, завершила Мицуба. — И, если она говорила искренне, а я верю, что так и было – почему-то я верю ее словам, – то она точно позаботится о тебе, и я спокойна. Она верит в тебя, и чувствует тебя...       — Я знаю, – обронил капитан, не удивившись собственным словам, что немного напугало.       Призрачная гостья улыбнулась.       — Я была права, когда говорила тоже самое ей.       — Ей!? – Сого был ошарашен новостью. — Сестра, неужели, ты... Ты ходила к ней?       — Да, – растерялась Мицуба. — Не нужно было?       — Нет, – обронил парень, заметив смятение на полупрозрачном лице девушки. — Ничего страшного, просто я не ожидал, что ты пойдешь к ней, сестра. Просто удивился… Что она сказала?       — Ничего, – ответила Окита-старшая. — Мне кажется, она не поняла, с кем говорила, и, даже не удосужившись познакомиться со мной, попросила стать ее подругой.       — Ты согласилась, сестра, – с любопытством спросил парень.       — Конечно, – призналась девушка. — Не было ни единой причины отказываться, если мне предлагали дружбу, Со-тян.       Капитан фыркнул.       — Скажи мне, Со-тян, – посерьезнев начала Мицуба, — почему ты не называешь Кагуру-тян ее именем?       — Разве? – оживился Сого.       — Да, – кивнула собеседница. — Ни разу ты не назвал ее имени, а имя – волшебный ключик к душе каждого человека. Людям приятно слышать собственные имена.       "Людям – приятно, а инопланетные гастарбайтерши могут довольствоваться своими прозвищами", – подумал Сого, вслух сказал:       — Я стесняюсь произносить ее имя. – Он опустил взгляд.       Окита-старшая от изумления приоткрыла рот, произнесла:.       — Ох, Со-тян, я не знала, что ты так серьезно влюблен...       — Я страшно ее люблю, – с чувством произнес Сого, и, к своему большому изумлению, что-то в груди томно сжалось. — Прости сестра!       Он склонил голову перед девушкой.       — За что, Со-тян!? – Мицуба была напугана.       — Я всегда был уверен, что ты – единственная в моей жизни, и что никто никогда не потеснит тебя в моем сердце, но, видимо, ошибся. Я сожалею, сестра! – Он случайно ударился лбом от порыва чувств, но боли не было; руки дрожали, и рубашка прилипла к влажной спине.       Мицуба была глубоко изумлена; почему-то чувства брата ее пугали.       — Надо же... – Она замолчала, опустив взгляд. — Не нужно извиняться, Со-тян, в конечном итоге Кагура-тян попала туда заслужено... Ведь чем-то она тебя завоевала. Мне кажется, Со-тян, ты должен объясниться с ней, нельзя больше тянуть...       "Я боюсь, что ты сойдешь с ума..."

***

      "Интересно, а души умерших родственников, правда, возвращаются домой в праздник Фонарей? И их можно увидеть, и услышать? Если это так, то тот фонарик, что Сеструха принесла нам с Гин-тяном, обязательно покажет им путь сюда, в Йородзую. Ко мне. И Гин-тяну... Наверняка, Гин-тян тоже кого-нибудь ждет, и, этот кто-то, обязательно придет..."       В комнате, днем служившей местом для встречи с заказчиками, а утром и вечером – уютной гостиной, где собиралась неразлучная троица для безделья, с приходом этой ночи, когда бесформенные очертания предметов мебели, сливаясь, глубокими тенями залегают по всем углам помещения, находилась одна лишь Кагура. Девушка сидела на полу, у входа на кухню, и, вытянув ноги, размышляла: "Достаточно ли просто ждать? Или нужно было сделать все так же, как и Капитан: навестить могилу и попросить нечто невидимое днем и вовсе неощутимое прийти?.. Оно придет? Интересно, Мицуба-сан пришла к нему? Если она пришла, тогда и моя мама придет... Ведь я ее жду, и моего ожидания должно хватить... – Ято поджала губы, словно проглатывала собственные слезы. — Мамуля должна понимать, что я не смогла бы прийти к ней, но если бы у меня была такая возможность, я обязательно сделала бы это, и рассказала бы ей о таком Вселяющем Надежду Празднике, который существует на Земле, об Обоне".       Рыжая улыбнулась, но в глазах уже стояли слезы, которые она, конечно, вытерла...       "Мне очень хочется услышать мамино: Все непросто, но я всегда с тобой. А еще мне хотелось бы задать ей уйму вопросов, которые накопились в течение всех лет, когда я оказалась брошена ими обоими..."       Перед глазами появилась улыбчивая физиономия братца, и почему именно его?..       "Зачем ты так поступил?.. Ты знал, как я ждала тебя!? Как мне не хватало тебя!? Ты знал, что разбиваешь мои любовь к тебе и веру в тебя!? Ты хотел стать моей болью, да?.. Ты стал ею!.. Ты шел к этому намеренно, и хотел, чтобы я ненавидела тебя?.. Я ненавижу тебя, глупый старший брат! – Девушка стиснула зубы, словно от злобы, но то была боль... — Ты знаешь, что я жду тебя до сих пор, чертов дурак!? Я хочу обнять тебя, чтоб тебя! И я прощу тебя за долгое отсутствие... – Она прерывисто дышала, упрямо подавляя в себе чувство горечи. — И мама тоже простила бы тебя, я уверена, и если бы она пришла, я спросила бы у нее об этом..."       — Ав. – Не смотря на свои громадные размеры, Садахару, словно ручной котенок, улегся рядом с Кагурой, устроив свою огромную морду на пол у ее бедра. — Ав...       Девушка улыбнулась сквозь слезы и, положив ладонь на мохнатую голову пса, вполголоса попросила:       — Потише, ты разбудишь Гин-тяна, а он с температурой засыпал... – Она шмыгнула носом, обняв собаку, с приходом которой ей стало намного легче. — Садахару... Ты в порядке, Садахару? – Она прижала ладонь к носу пса; его горячие дыхание щекотало пальцы. — Прости, что чуть тебя не потеряла тогда, просто тот придурок помешал нам... Хорошо, что Эли тебя нашел.       "Правильно ли я поступаю, мамми, что подавляю в себе жажду убивать? Хорошо ли я веду себя с окружающими меня людьми, даже если они сталкеры, извращенцы, придурки и безнадежные мадао? Я хочу рассказать тебе о своих друзьях: о Соё, Цукки, Боссе, о Кью-тян, о Таме, бабе с кошачьими ушами, о старой кошелке, о Шинпачи и его подставке, о придурках в форме, называющих себя Стражами Порядка, о Садахару и Гин-тяне, о других чудилах, которые меня окружают – ведь всех не упомнить сразу. Я не одинока, мамми, но тебя мне не хватает, и если бы ты пришла ко мне в эту ночь, я была бы еще счастливей..."       Ято смахивает слезы, а ее губы трогает искренняя улыбка; она с задором ерошит на голове Садахару шерсть и, обняв его, покачивается из стороны в сторону. Пес выражает недовольство порыкиванием и, осторожно прикусив руку девушки, виновато смотрит на нее...       — Ладно, ладно, я поняла, – шепчет, улыбаясь Кагура. — Больше не буду тебя трепать... Саму аж затошнило.       В ванной горит свет, и, шумит вода, а Кагура смотрит в зеркало: у ее отражения все лицо в капельках воды, немого влажная челка и изнуренный взгляд. Может, стоит сдаться и пойти свернуться калачиком возле одного из своих домашних любимцев и проспать столько, сколько будет дозволено до прихода Шинпачи. Этот парень обязательно войдет в дом с криком: "Подъем, лоботрясы, солнце уже встало!", и, конечно, будет громко хлопать дверями и причитать, что на завтрак ничего нет... "Опять придется есть собачий корм, – подумала рыжеволосая, прижав полотенце к лицу. — Давно я не ела твой корм, Садахару... Периодически это с нами случается. Сколько себя помню"...       Стоит присесть, как уставшее тело притягивает к себе мягонькая обшивка диванчика, и так хочется поддаться и, улегшись, подремать часик другой, но: "Вдруг мама все-таки придет, а мне так хочется ее увидеть..." Кагура понимает, что эта земная традиция – добрая вера тех, кто не смирился со смертью близкого человека и наивно верит, что встреча с его духом возможна; но на деле никто не придет. Конечно, никто не придет; глупо даже надеяться. Но это: вдруг все-таки придет, – останавливает, вынуждая надеяться, чтобы скрепя сердце и жуя сопли утром произнести: "Вообще-то, я ничуть не сомневалась. Просто хотелось убедиться. Убедилась! Все это вранье!"       В руках Кагуры китель Сого; она сама не знает почему, но руки сами потянулись и вцепились в воротник, словно желая вытрясти душу из владельца. Если подумать, то это всего лишь вещь – обычный кусок ткани, конечно, добротно сшитый, украшенный отличительными знаками офицера и вполне себе красивый такой кусок, приятный на ощупь и хорошего цвета... На губах Ято появляется зловещая ухмылочка: "Небось развратничает там с моими трусишками... – От этой мысли стало тошно, и если бы было чем, ее бы вывернуло прямо на новехонький китель. — Извращенец! – Она швырнула форму на пол и принялась топтать ее. — Чтоб ты провалился!!! И как язык повернулся предложить трахнуться на улице! Я что – собака, что ли!?" Кагура в последний раз прыгнула на измятый китель и, схватившись за грудь, отдышалась: "Пусть уже отстанет! Надоел..." – Она двумя пальчиками подняла китель и, выйдя в гостиную, швырнула его псу:       — До завтра эта тряпочка – твоя подстилка, Садахару. – Она отряхнула руки. — Делай, что хочешь...       Пес с недоумением взглянул на хозяйку, а потом на комок ткани на полу и, проводив девушку взглядом, опять улегся на своем месте...       "Наконец, я поняла, почему Гин-тян бездействует... – Кагура облокотилась на лестничные перила и рассматривала залитые лунным светом дома напротив; ее длинные, рыжие волосы легонько колебал прохладный ночной ветер. — Я знаю этого парня как облупленного: он никогда не сделает больно девушке, поэтому медлит... Ему проще быть одному, нежели знать, что по его вине плачет девушка... Я – его друг, как не крути, и если он выберет меня, то и у меня, и у него с Цукки будут напряженные отношения; если, конечно, между нами останутся какие-то отношения после того, как мы оба – и я, и Гин-тян, предадим Цукки... Если он выберет Цукки, то – по мнению Гин-тяна, естественно, – наша Йородзуя распадется, и тогда уже заденет не только его самого и Цукки, но и Шинпачи... – Ято с грустью улыбнулась: — Я люблю Гин-тяна. И Цукки. Мне совсем не хочется делать кому-то из них больно, или вызывать чувство вины и идиотские мысли о том "как же гадко мы поступаем, что любим друг друга". Я совсем не хочу, чтобы в том случае мои чувства к Гин-тяну стали чем-то вроде безответной любви, и таким образом были унижены; чтобы все жалели меня и ненавидели Гин-тяна и Цукки. Я не буду счастлива, если по моей вине будут страдать мои дорогие люди; но вида не подам, что будет больно мне, если все зайдет слишком далеко..."       Услышав шорохи внизу, девушка перегнулась через перила, чтобы посмотреть на того, кто за несколько часов до рассвета бродил возле бара Отосе. Некто, судя по всему – мужчина, словно ребенок, удерживая равновесие на одной ноге, старательно выводил на песке кандзи другой... Кагура спешно и, насколько могла, тихонько сбежала вниз, но, заметив ее тень на земле, некто поспешил скрыться в проеме между зданиями, где стояли мусорные контейнеры и подшивки выброшенных журналов. Ято не составило труда отыскать нарушителя, и, схватив его за грудки, она прижала его к стене.       — Эй, бар закрылся пару часов назад, – протянула девушка, всматриваясь. — Стоп! Ты же... Сукомбукрад!       Она сжала кулак, чтобы съездить им по носу Ямазаки.       — Нет! Подождите! Йородзуя-сан! – Парень поднял руки на одном уровне со своим лицом. — Не бейте, пожалуйста! Я все объясню!       Кагура сощурилась, рассматривая напуганное лицо парня.       — Валяй. – Она подбоченилась. — И если соврешь, я тебе вмажу.       Выдохнув, Заки произнес:       — Я работал в ночь, понимаете? – Он почесал затылок, соображая, чтобы еще такое придумать. — Я патрулировал город во время праздника... Вот.       — Не убедительно, – цокнув, покачала головой Ято.       — Да?       — Да, – подтвердила девушка и, смяв кимоно Сагару обеими руками, притянула к себе. — Ты меня за дуру принимаешь? Ты же не по форме одет...       Ямазаки виновато и очень глупо улыбнулся.       — П-прошу прощения, Йородзуя-сан, – с жаром прошептал он. — Я просто хотел... В общем...       Девушка живо смекнула:       — Хотел вернуть украденное сукомбу с процентами?       — Нет! – Сагару схватил Кагуру за плечи. — Я не брал тогда ваше сукомбу!       — Так в чем дело, – спросила рыжая, отмахнувшись от рук брюнета. — Выкладывай уже, иначе я позову бабульку и...       — Нет, пожалуйста! – взмолился Ямазаки. — Не выдавайте меня, Йородзуя-сан! Я подарю вам коробку сукомбу, только не говорите никому, что я был тут, пожалуйста.       — Не думай, что заткнешь мне рот коробкой сукомбу, – произнесла девушка, скрестив руки на груди; она отвернулась, задрав нос. — Вот если ящиком... Возможно.       — В таком случае: договорились, – сухо подытожил парень, с неохотой шлепнув девушку по ладони – знак своего обещания. — Я здесь только ради того, чтобы сделать Таме-сан приятно...       — Фу, ты – изврат, – отчеканила рыжая, отступив; она вытерла ладонь о свои штаны.       — Нет! Не в том смысле! Я хотел написать "С добрым утром, Тама-сан" перед входом в бар, чтобы, когда она вышла бы на улицу, увидела это и улыбнулась.       — Тебе сколько лет, мужик, а ты страдаешь такой херней, – заметила Ято. — Тем не менее, ты хотел написать это на песке? Совсем того?       — А что? – Сагару почесал затылок. — На чем же еще писать, как не на песке?       — Утром это все затопчут, сукомбукрад, еще до того, как Тама выйдет на улицу. – Она поднесла ладошку ко рту и, поманив к себе собеседника, добавила: — Знаешь, существует такие вещи клевые, называются краска и кисть, м?       — Я не могу писать на домах, я – инспектор полиции, – оправдался Ямазаки. — Конечно, я думал о краске, но какой пример я подаю, если сам стану нарушать закон...       — Какой может быть закон, если речь идет об улыбке Тамы? – Кагура ухмыльнулась и, подав ему банку с краской и кисточку, добавила: — Держи, и помни: ты обещал назвать вашу первую дочку моим именем.       Заки усмехнулся, откровенно недоумевая: откуда у Ято в руках оказались краска и кисть; но этому парню невдомек, что Кагура на короткой ноге с Автором сего фика...