Без названия

Скиталец вечный с жадною душой Я много видел, много мне знакомо… Я частью стал всего, что мне встречалось… Я выпил радость битвы средь друзей. А. Теннисон

Я до сих пор помню нашу первую встречу так, словно это было вчера. А ведь прошёл не год и не два, а, кажется, уже целая жизнь. Хм, даже больше, но не хочу сейчас об этом. Итак, я впервые увидела его в Башне Цитадели, когда мы с Аленко и Уильямс мчались по сигналу Андерсона, чтобы выступить перед Советом, потому что тогда мы ещё искренне надеялись, что нам поверят и помогут. Подумать только, Аленко тогда ещё был лейтенантом, а Эшли… Эшли была сержантом, и была жива. Я не верю в бога, но она верила, и поэтому мне хочется думать, что она сейчас в лучшем месте. На небесах – кажется, так она говорила, как бы странно это не звучало из уст космопеха. Я до конца дней буду чувствовать на своих плечах бремя вины за то, что не успела её спасти, но каждый раз, когда я вижу Эшли во сне – она улыбается, и мне становится немного легче. Но я отвлеклась. Я ведь солдат, черт возьми, и мне непривычно писать такие вот признания, поэтому я нервничаю и сбиваюсь. Попробую зайти с другой стороны. Мои родители были космонавтами, иногда мы переезжали со станции на станцию чаще, чем я успевала до конца разобрать свои вещи. Среди моих знакомых всегда было много инопланетян. В основном, конечно, азари, но встречались и турианцы, и саларианцы, и даже элкоры. В подростковом возрасте наладить контакт с другими видами было проще простого и, куда бы нас не перебрасывали, я всегда находила себе приятелей, с которыми весело проводила время, приводя в замешательство старших одним только видом своей разномастной компании. Мама говорила, что я «широких взглядов», а отец выражал молчаливый протест, потому что по его линии были родственники, пострадавшие в Войне первого контакта, хоть в моей семье и не особо любили поднимать эту тему. Впрочем, я знаю, чего по-настоящему опасались родители, но совершенно напрасно, потому как отношения с представителем другого вида, более близкие, чем дружба, я не могла даже представить. Ну, то есть, на тот момент. В общем, когда я увидела Гарруса впервые, он горячо спорил с Паллином, главой Службы безопасности. Это было интересно само по себе, поскольку турианцы очень трепетно относятся к субординации и прочим военным условностям. То, что Гаррус – «плохой турианец», я узнала намного позже, а тогда молодой и складный офицер СБЦ в начищенной до блеска синей броне в тон лицевому рисунку, объятый праведным гневом, произвел на меня сильное впечатление. Однако мы спешили на Совет, и я бы прошла мимо, но одно имя, прозвучавшее в их споре, заставило меня остановиться. Сарен. Выяснилось, что Гаррус тоже искал против него улики и почти нашел, но его официально отстранили от дела. В порыве негодования он ушел из СБЦ, а у меня в это время состоялся не очень приятный разговор с Советом – стало совершенно очевидно, что рассчитывать придётся только на свои силы. Так мы и познакомились. Потом было много всего. Я понимала, что наша миссия далеко не типовая, и лояльность команды, возможно, важнейшее условие для её выполнения, поэтому старалась общаться с членами отряда при каждой возможности. Гаррус нравился мне, несмотря на то, что поначалу мы здорово расходились во взглядах. Даже не так. Он, безусловно, всегда имел самые лучшие намерения, но для их осуществления он считал допустимым любые способы. Он был младше, и его поведение походило на юношеский максимализм, это злило и, в то же время, заводило меня, и тогда, поддаваясь порыву, я кричала, что если ему плевать на то, каким путём будет наказан преступник, и сколько невинных людей при этом пострадает – он точно такой же террорист, только со значком СБЦ. Я помню, как после этих слов Гаррус дернулся, словно от удара, как изменился в лице, замолчал и отвернулся, и как согласился со мной, обдумав услышанное несколькими днями позже. Со временем я поняла, что могу доверять ему без оглядки. Когда я спускалась на нижнюю палубу, мы подолгу разговаривали, он всегда прислушивался к моим словам и так внимательно смотрел на меня, что в определенный момент я задалась вопросом – кого он видит перед собой? Командира, наставника или нечто большее? Сейчас уже не важно, в любом случае, это было замечательное время. Был ещё Кайден. Мне до сих пор немного неловко от этого, с позволения сказать, романа. С лейтенантом Аленко мы тоже нередко беседовали, и он всегда был очень искренним со мной. Я думала, это потому что он биотик – они все такие чувствительные. Сейчас я понимаю, что моё желание общаться он расценивал как сигнал к развитию более близких отношений... Кроме этого, Кайден всегда заботился о том, что творилось у меня внутри. Это было довольно трогательно, и мне это было действительно нужно в тот момент. Поэтому, когда он появился в капитанской каюте… получилось именно так, как он говорил - «если слишком долго спускать что-то на тормозах, тормоза может сорвать». Мы были близки лишь однажды. Мне было с ним хорошо, безусловно. Любила ли я его? Нет, никогда. * * * Мне не хочется заострять внимание на подробностях сражений, это общеизвестные факты и их можно легко найти в Экстранете. Поэтому я сразу перехожу к тому моменту, как я погибла… Если кто-то говорит, что настоящий солдат не испытывает страха – он лжёт. Когда коллекционеры атаковали нас и Нормандия начала гореть прямо у меня на глазах, я испытала настоящий ужас от мысли, что не смогу спасти экипаж. Но всех, кто уцелел после первого удара, мне удалось погрузить в спасательные капсулы, даже Джокера, который пытался вести корабль до последнего. После второго удара меня выкинуло в открытый космос. Смерть от нехватки кислорода – страшная смерть. Я всё ещё помню, каково это - биться в бессмысленной попытке снять шлем, и видеть, как огромные звёзды разбухают в глазах, становясь разноцветными, а потом все разом гаснут. Позже Гаррус спросит меня – «что там, по ту сторону?» Самое страшное, что по ту сторону совсем ничего нет… То, что меня нашел и собрал по кускам именно Цербер, было, на мой взгляд, злой иронией. После некорректно прерванного процесса восстановления на моем лице появились новые шрамы, зато старые исчезли. Например, мой шрам на левой брови, и теперь каждый раз, глядя в зеркало я думала о том, что ещё они изменили во мне..? Но, так или иначе, я снова была в строю. Они так откровенно сыграли на моих чувствах, когда привели ко мне Джокера и пригнали новую Нормандию – улучшенную и дополненную. Это был уже совсем другой корабль, но, по крайней мере, Джокер был прежним. К Нормандии, тем временем, в нагрузку прилагалась целая команда, что было большой ложкой дегтя. Впрочем, по понятным причинам я была несколько обижена на Цитадель и Альянс, поэтому согласилась сотрудничать с Цербером некоторое время. Мне нужно было разыскать всех наших, но это оказалось сложнее, чем можно было предполагать. После того как я… как меня не стало, команда распалась, большинство разлетелись по разным системам. Аленко я нашла легко, но наша встреча закончилась быстро и печально. Он счёл меня предателем, вот и всё. Мне же не за что было оправдываться, я была честна с ним и собой. Именно тогда я поняла, что больше ничто не будет так, как раньше. Со временем я разыскала всех, только о Гаррусе никто ничего не слышал уже много месяцев. Я подняла все связи, которые только могла, но не нашла даже маленькой зацепки. Это сводило меня с ума. Где бы я ни оказалась, я с надеждой вглядывалась в лица встречных турианцев, пытаясь разглядеть в них знакомые черты, но всё было напрасно. В Цербере же начинали требовать результатов и настоятельно рекомендовали на вакантное место в моей команде некоего Архангела. Он обитал на станции Омега, настоящем оплоте беззакония, лжи и коррупции и, как не сложно догадаться, вершил там своё правосудие, лишённое бумажной волокиты, длительных судебных тяжб и условных сроков. Черт, как я сразу не узнала этот стиль? Архангел на тот момент уже довёл до точки кипения главарей крупнейших группировок Омеги, его базу окружили и медленно выбивали его с закрепленных позиций. Я едва успела. После того, как я узнала, что Архангел – турианец, сомнений уже не оставалось, но когда я увидела самого Гарруса, я всё равно оказалась к этому не готова. Он сидел, небрежно опираясь ногой на металлический контейнер, перекинув через колено снайперскую винтовку. В его взгляде, позе и голосе была такая потрясающая уверенность, пожалуй, на грани с самоуверенностью - ничего подобного я раньше не видела. Он был прекрасен, и моё сердце забилось быстро-быстро. Мне захотелось броситься ему навстречу, обнять и прижаться щекой к холодным гладким пластинам брони, я даже раскинула руки в стороны, но Гаррус поприветствовал меня довольно сдержано. Много дней спустя, он расскажет долгую историю, о том, что происходило с ним после моей смерти. О том, как он пытался вернуться в СБЦ, и как ничего из этого не вышло, как скитался от станции к станции, как напивался в барах и научился видеть в других женщинах мои черты, и это позволяло ему забыться на короткие мгновения. Но всё это я узнала потом, а там, на Омеге, я неловко опустила руки, раскинутые для объятий, и просто стояла, хлопая ресницами. Но ситуация не дала мне времени на раскисание, бой вновь закипел с неожиданной силой. А потом случилось совсем страшное – я видела только вспышку и взрыв на том месте, где только что был Гаррус. В следующую секунду он лежал на полу, а под ним медленно расползалось большое ярко-синее пятно. Я не помню, как закончился бой, не помню, как мы перевозили его на Нормандию, кажется, я кричала что-то, а он, ненадолго приходя в сознание, сжимал мою ладонь. Когда мы доставили Гарруса в медотсек на корабле, доктор Чаквас стала чернее тучи, выгнала всех прочь и заперлась изнутри. Потянулись долгие мучительные часы ожидания, но операция прошла успешно, и вот он стоял прямо передо мной, статный широкоплечий турианец, не менее прекрасный, чем раньше, не смотря на то, что вся левая часть его лица теперь была покрыта свежими шрамами, а броня в районе горловины была сильно обожжена и повреждена. Он был жив, и это было главное. Его голос по-прежнему звучал уверенно, в нем даже появился сарказм. Тогда я отнесла это к посттравматическому синдрому, и только потом поняла – Гаррус просто изменился за эти два года. Он стал умнее, сильнее и жёстче, но я поймала себя на том, что таким он нравится мне ещё больше. * * * Капитанская каюта на новой Нормандии была достойна адмирала флотилии – с шикарным ложем под панорамным потолком, мягкой зоной, рабочим кабинетом и личной душевой комнатой. Черт, в ней был даже аквариум! Это было очень в духе Цербера. Вот только в редкие минуты отдыха, мне совсем не хотелось там находится. Иногда я ночи напролёт сидела в кают-компании, с ностальгией вспоминая времена, когда мы посменно спали в общих спальных капсулах. С небольшими оговорками, мне снова повезло с командой, и когда одиночество становилось совсем невыносимым, я шла общаться с кем-нибудь из членов экипажа. Но почему-то только у входа в главную батарею я замирала на долю секунды, чтобы набрать в лёгкие побольше воздуха, перед тем как автоматические двери тихо вздохнут, пропуская меня внутрь. Там, склонившись над консолью, Гаррус калибровал бортовые орудия. Это было хорошее место для разговоров по душам. Я любила забраться с ногами на ящики у стены, а он рассказывал мне об учебе в Академии и о службе в СБЦ, а потом и о Сидонисе – турианце, который предал отряд Архангела. Гаррус долго искал его, но так и не смог найти. Я видела, как это тяготит его, поэтому, когда след Сидониса был замечен на Цитадели, мы вылетели туда немедленно. Я планировала арестовать преступника и сдать его в Службу безопасности, ожидая впрочем, что Гаррус захочет решить всё «на месте». Знаю, знаю. Я должна была отговорить его. Судить преступника надо по закону и всё такое... или нет? Гаррус заглянул мне в глаза и проговорил, подрагивая боковыми мандибулами от ярости: «Почему он должен оставаться в живых, когда десять хороших людей лежат в безымянной могиле?!" Тогда я приняла неожиданное для себя решение - просто позволила ему убить Сидониса. Мы почти не обсуждали это потом, но Гаррусу явно стало легче. Мы сблизились ещё больше и снова подолгу беседовали во время длительных перелетов, а в наших разговорах появились новые темы… Больше всего это было похоже на романтические ухаживания, но это никак не укладывалось у меня в голове, потому что я никогда не рассматривала представителей других видов как потенциальные объекты отношений. Потом я поняла, что если когда-нибудь решилась бы на такое, это мог бы быть только один турианец в целой Вселенной… и сама испугалась своих мыслей. В этот момент стало происходить что-то странное. Все мои чувства по отношению к Гаррусу – доверие, восхищение, забота, нежность, тревога, уверенность – вдруг начали собираться во что-то большое и горячее, и это было не остановить. С ним тоже что-то происходило: он выглядел смущенным, неловко шутил и вел себя неуклюже. Тогда я решила расставить все по местам, пока это не свело меня с ума, и спросила прямо, считает ли он нашу затею с любовью неудачной. Гаррус приблизился ко мне и сказал, что я никогда не должна думать, что доставляю ему какие-либо неудобства, что он чувствует себя очень одиноким, и что я единственный друг, который у него остался. Я чувствовала на лице его горячее дыхание и ощутила, как он вздрогнул, когда я коснулась его плеча. Мое сердце сладко заныло, и весь космос заиграл новыми красками. И мне казалось, что нет на свете силы, способной сломить меня в тот момент. А потом мы готовились прыгать через ретранслятор Омега-4. Все понимали, что это место, откуда никто не возвращался, но и другого пути у нас не было. От повисшего напряжения Нормандия едва не билась током изнутри. До прыжка было несколько часов, я стояла под душем, закрыв глаза, и думала об экипаже, который забрали коллекционеры. Я дала себе слово, что в это раз никто не умрет, и очень боялась опоздать. Выходя из душа, я обнаружила в своей каюте Гарруса. Он был одет в гражданский костюм, и я некстати отметила, что впервые вижу его без брони. В его руке была бутылка вина, и он сжимал её, чтобы скрыть волнение. Он был таким трогательным и неловким, включил совсем неподходящую музыку и запутался в комплиментах. Пришлось ему немного помочь. Я дотронулась до его лица, провела кончиками пальцев по все еще свежим шрамам и тихо сказала: «У нас так мало времени, Гаррус. Мне не нужны никакие условности, мне нужен только ты». А он прижался жесткой щекой к моей руке и ответил: «Я просто... ну... столько всего в жизни шло не так... работа в СБЦ, история с Сидонисом. Я хочу хоть что-то сделать правильно. Хотя бы раз. Хотя бы..." И мы были близки в ту ночь, и это было самое потрясающее из всего, что когда-либо со мной происходило. Я выгибалась в его руках, и чувствовала, как по позвоночнику бежала электрическая волна, когда он проводил по моей спине трехпалой ладонью. Он говорил, что я головокружительно пахну, я покрывала поцелуями его шею там, где твердые костяные пластины расступаются и открывают шершавую и горячую кожу. Тогда он закрывал глаза от удовольствия и издавал низкий утробный звук. И ни Цербер, ни жнецы, ни даже декстроаминокислоты не могли помешать нам в ту ночь любить друг друга. На следующий день мы разбили коллекционеров и спасли команду – всех до единого. Но тогда мы ещё не знали, что это была всего одна битва в большой войне, которая только начиналась. * * * Гаррус подходит сзади неслышно, осторожно накрывает мою ладонь своей, прижимается плоским носом к моему плечу, шумно втягивая воздух, и тихо произносит: "Я так скучал". Шепчу в ответ: "Я тоже," - и понимаю, что, возможно, именно сегодня у меня есть этот последний шанс сказать все, что я хотела сказать уже давно - мы ведь на войне, завтра может и не наступить. Может быть именно поэтому наши чувства так остры? Голос садится от волнения и я говорю, запинаясь, как будто всё может закончиться прямо сейчас: "Гаррус... что бы не случилось, хочу что бы ты знал - я ни о чем не жалею. Я люблю тебя". Он разворачивает меня к себе и говорит, глядя в глаза: "Я тоже люблю тебя и всегда буду с тобой. И мы пройдем эту войну плечом к плечу до самого конца, а если нам суждено погибнуть, мы погибнем сражаясь рядом". Как бы мало я не бывала на Земле - это мой родной мир, и сейчас он гибнет. Мы летим за помощью, и мы приведём всех, кого только сможем, но успеем ли мы на этот раз? Иногда у меня опускаются руки. Мне столько раз приходилось спасать корабли, колонии и даже целые галактики - не слишком ли много на одну человеческую жизнь? Но я сделаю это снова, хотя бы потому, что в этой галактике есть ты.