Не слепая

За окном проносились леса и поля, сливаясь в одну массу не таких уж и важных декораций. Всё вокруг просыпалось, а на горизонте брезжило солнце. Мерный стук колёс убаюкивал мужчину, заставлял терять счёт времени. Сколько длится поездка — он не помнит, и часы не помогут. Застыв в одной позе около окна и отрешённо наблюдая, как время остаётся позади бегущего состава, Дитрих мог сидеть и час, и два, и три. Он совершенно и не припоминал уже — а рождался ли на свет? Или не рождался, а до сих пор сидит в утробе матери, которая подкармливает его миражами жизни? Кто-то коснулся плеча мужчины. — Герр Дитрих, скоро Зелёная станция. Вы просили Вас предупредить, — начала девушка, но мужчина рассеяно повернулся и кивнул. — Спасибо, не смею вас больше, — он отвернулся к окну так резко, что девушка едва успела заметить его лицо, — задерживать. Сливались в одну вязкую смесь шпалы и рельсы. Дитрих словно выпал из окна прямо в это зыбкое белёсое болото. Поезд нёсся, но нёсся почему-то уже медленней, будто давая оставшемуся вне вагона Дитриху сполна увидеть, как быстро течёт время. С головой окунаясь в вязкий песок, Дитрих назвал его «бесконечным». «Бесконечное» — синоним бессознательного. Над ним, вверху, пронеслась ярко-огненная птица — жизнь. Птица, заточённая в каждом теле и рвущаяся наружу. Ещё её называют душой. Она упорхнула куда-то, размахивая крыльями из огня. «Чья она?» — в забытьи подумал мужчина, вырывая руку из поглощающей его бесконечности. — Вернись! В утреннем небе зажглась яркая жёлтая звезда. Зажглась и сразу же упала, освещая своим быстротечным светом весь мир и ослепляя его, словно эта звезда — тысячи свечей. Она упала, будто бездушный камень, но только у земли, грозясь разбиться на тысячи осколков, распахнула яркие крылья и взлетела, совершенно не обеспокоенная своим пике. Это была птица-жизнь. Поезд всё мчался, унося с собой Дитриха, увядавшего в бесконечности. Стук колёс отдавался в его ушах; он погрязал в вязком песке всё глубже и глотал ртом прелый, стухший, но такой спасительный воздух. Птица смотрела на умирающего Дитриха, не шевелясь и не моргая. «Что же ты... что же ты, не видишь? — испуганно подумал он. — Ты слепая?» Иногда все слепнут. Каждый знает это, потому что всегда, какой бы век на дворе не был, всем говорят, что нужно «уметь вовремя закрыть глаза, иначе жизнь сладкой не покажется». До боли знакомая Дитриху ситуация. Он, загребая руками бесконечное, пытался выплыть к птице, чтобы схватить её и засунуть за пазуху, утащить с собой. Зачем — он не знал. Поезд мчался, он был уже далеко, захватывая время и подминая его под колёса. Время ушло, а мир стал безвкусным и безвоздушным. Стук поезда смолк и всё вокруг — и деревья, и поля — почернело и испарилось, оставляя после себя только бесконечное, не поддающееся осознанию нечто, Дитриха, тонущего в этом, и птицу-жизнь, сверкающую и яркую, как потухшее солнце. Дитрих молебно посмотрел на неё и исчез во мраке ночи, полностью поглощённый бесконечным. Птица вдруг встрепенулась и нырнула за ним, раскидывая крыльями застывшее нечто. Схватив клювом Дитриха, она вынырнула и взлетела, распахивая крылья и отталкиваясь ими от упругого воздуха. «Так ты... не слепая!» В следующую секунду Дитрих оказался рядом со временем. — Герр Дитрих, Зелёная, Ваша, — снова послышался голос. Мужчина встрепенулся и посмотрел в окно. Там действительно была узкая парковая улица и ничего более. «Это всего лишь сон...» — выдохнув, подумал он. — Спасибо, Мария. В небе сверкнул яркий хвост птицы.