Тепло

Junhyung – Flower

Лухан слишком устал от всего происходящего. У него болит голова и ломит тело. Он просто хочет прийти домой и упасть в мягкую подушку лицом, наплевав на школу, экзамены и злющего классного руководителя. Последний затюкал его настолько, что при одном слове "школа" Лухана уже бросает в дрожь. Так почему же вместо желанного тепла пухового одеяла он на подкашивающихся от усталости ногах стоит посреди кабинета истории и едва ли не плавится от внимательных миндальных глаз? - Ты ничего не хочешь мне сказать? – раздражающе учтивым тоном начинает разговор преподаватель после десятиминутного молчания. - На тебя опять жалуются учителя. Едва сдерживаясь, чтобы не закатить глаза, Лухан переминается с ноги на ногу и бросает мимолетный взгляд в окно. По стеклу перестукивают капли холодного осеннего дождя. Лухан забывает про кровать. Он внезапно давится желанием схватить тонкими пальцами ручку белоснежной рамы и свеситься с карниза, позволяя крупным каплям разбиваться о свой затылок, скатываться по шее и впитываться за шиворот школьной рубашки с коротким рукавом. Он слишком устал. - Ты постоянно спишь на уроках и систематически не выполняешь домашнее задание. Я не знаю, что с тобой делать, Лухан, - скорее всего, мужчина выдерживает паузу для нагнетания атмосферы, но Лухан честно признается самому себе, что даже не слушает. Дождь усиливается. Мысли в карамельной голове о забытом зонтике и кедах, которые промокнут по дороге домой. - Но я в последний раз надеюсь на твою самостоятельность, - легкая усмешка все же проскальзывает на чужих тонких губах. Она отрешенная и насмешливая. Молодые учителя такие безразличные. - Я даю тебе неделю, и если ты не сдашь экзамены, я буду вынужден подать твои документы на отчисление. Стена дождевой воды больше не позволяет рыжим солнечным лучам заливать кабинет и окрашивает помещение в грязно-серый. Острие гелевой ручки в красивых пальцах тихо шуршит по листам классного журнала, а цепкий взгляд больше не прожигает его профиль. Лухан безмолвно кланяется и с легким щелчком прикрывает за собой двери. В коридоре светло и холодно. Он еще несколько минут стоит у порога, задержавшись взглядом на собственной тусклой тени с бесформенными краями сбившейся школьной формы и растрепанной макушкой. Слушает перешептывание дождя о багровые, шелестящие листья, и все же сходится на мысли, что хочет спрятаться под одеялом. Его звонкие, шлепающие шаги по блестящему полу фойе режут слух, и у Лухана чешутся руки - как же он хочет снять сменную обувь. В раздевалке у шкафчиков гуляет сквозняк. Его кожа на оголенных руках покрывается мурашками и проносит по телу неприятные, колючие ощущения. Он устал. Устал от вечных проблем в семье, от навязчивых друзей, от заносчивых одноклассников, от неразборчивых формул в учебниках и от продажных подружек. Ему хочется чего-то настоящего и теплого. Он хочет подойти утром к зеркалу и улыбнуться, как раньше. Только вот... в последнее время уголки его губ растягиваются так безжизненно, что, кажется, кожа на щеках сейчас треснет, и глаза наполнятся соленой влагой. Плечи опускаются от внезапной согревающей тяжести, и Лухан судорожно оборачивается, захлопывая свой шкафчик. Почти испуганным взглядом он замирает на тонких розовых губах и лишь спустя как мед тянущееся мгновение поднимает глаза. - Ты замерзнешь в одной рубашке, - почему-то тихо произносит Сехун, незаметно улыбаясь и стряхивая невидимые пылинки со своего пиджака. Пиджака, который одуряюще пахнет чем-то свежим и согревает плечи Лухана. Последний справляется с потерянным выражением лица и начинает хмуриться. Сехун тут же убирает руку и виновато поджимает губы. Молчит. - Это лишнее, - угрюмо буркает Лухан. Нарочито осторожно снимает с себя чужую вещь и протягивает ее первогодке, тут же ощутив пробирающий до костей сквозняк. Не гордость сейчас не позволяет ему со скромным "спасибо" принять пиджак да хоть немного спастись от ливня, а знание. О Сехуну он нравится. - Перестань дуться и просто возьми, что тебе стоит-то? - блондин забирает из его упрямо стиснутых пальцев свой пиджак и вновь накидывает ему на плечи, теперь стискивая их крепкими ладонями, чтобы Лухан не подумал снять вновь. Но на этот раз Лухан и не хочет. Ему в первый раз за последние несколько недель по-настоящему тепло. Поэтому, не переставая хмуриться, он с обреченностью принимает то, что Сехун от него не отстанет, и, тихо фыркая, продевает заледеневшие руки в рукава пиджака. Сехун довольно улыбается. Лухан старается не краснеть. Дождь разбивается об асфальт парапета. Из них двоих только у младшего в ладони зажата пластмассовая ручка ярко-красного зонта. - Тебя проводить? - и в его голосе столько трепетной надежды, что Лухан в ответ только вздыхает "да", и, небрежно выхватывая из его рук зонтик, первым идет к двери. Сехун, очнувшись от легкого удивления, спешит за ним, не в силах унять безумно стучащее в груди сердце. Он не думал, что Лухан сейчас возьмет и согласится. Он спросил, чтобы в очередной раз испытать удачу. И сейчас Сехун изо всех сил борется с тем, чтобы этот мимолетный восторг вновь не подавился просыпающейся влюбленностью. Как только открывается дверь, их обдает легким, но настойчивым ветром и россыпью росы от отскакивающих от асфальта капель. Лухан усердно дует губы и расправляет, по его мнению, слишком привлекающий внимание зонтик. Сехун по привычке натягивает рукава школьного джемпера ниже запястий и тихо умиляется, замечая, как из-под растрепанных карамельных волос торчат алеющие кончики ушей. - Иди сюда... - дрожащим голосом бросает Лухан и заносит зонт над головой, поудобнее перехватывая школьный портфель. Несмотря на удивительно теплый и великоватый ему пиджак, под одежду пробирается въедливый холодок, а лицо моросят "искорки" дождя. Младший быстро юркает под зонтик. Сехун высокий. Выше Лухана, и тому приходится приподнять пластмассовую ручку чуть вверх, чтобы тонкие спицы не путались в чужой белобрысой макушке. Стоит Сехуну оказаться рядом, Лухан тут же делает шаг за пределы небольшого карниза и молча направляется в сторону своего дома. Сехун же хотел его проводить?.. Последний, чтобы не отставать, незаметно цепляется длинными пальцами за ремешок на портфеле Лухана и пытается успокоить бьющиеся о ребра сердце да шумно вздымающуюся грудь. Из-за настойчивого ливня у обоих низы брюк покрываются темными мокрыми пятнами. Лухан с раздражением замечает, что в ушах от шума неприятно звенит, ноги в кедах хлюпают при каждом шаге, и он надеется, что учебники в слегка подмоченном портфеле не пропитаются сыростью. Сехун вертит в подрагивающих пальцах грубый плетенный ремешок, касается плечом плеча Лухана и думает, что запах какао, доносящийся от старшего, внезапно гармонично перемешивается с его собственным парфюмом. Ярко-красное пятно зонта, похоже, единственное, что можно четко разглядеть в серой поглощающей полосе дождя. *** Сехун признался ему спустя неделю после поступления в старшую школу. Тогда Лухан еще закрывал глаза на измены очередной пассии, терпел плоские шутки друзей, сглаживал ссоры родителей и все еще улыбался. В первый раз Лухан мягко дал парню понять, что не интересуется подобными отношениями. Сехун оказался настойчивым. Каждое утро он встречал Лухана у калитки и молча провожал до школы. Никогда первым не начинал разговор и не лез не в свои дела. Ждал и шел на столько шагов позади, насколько Лухан мог расслышать музыку, игравшую в его наушниках. Через месяц Лухан привык к младшему и почти не замечал его присутствия. Через полтора был полностью уверен, что Сехуну скоро надоест. Через два их отношения сдвинулись с мертвой точки. Лухан похоронил лучшего друга и замкнулся в себе, забыв, как улыбаться. Он перестал мирить родителей, в один прекрасный день сбежал из дома и почему-то решил укрыться у Сехуна. Лухан никогда ни перед кем не плакал так стыдно и долго и никогда так сильно не смеялся над чьими-то шутками. Во второй раз Лухан слишком расслабился, чтобы выдохнуть тихое "нет"... Лухан никогда так громко не стонал... После этого Сехун начал здороваться с ним в школьных коридорах и дожидаться с консультаций. Игнорировал грубость, которую Лухан зачастую вываливал на него, и только обиженно приподнимал уголки приятно розовых, мягких (Лухан знал) губ. Он старался по-прежнему игнорировать младшего, не замечать его, но тот, как назло, все чаще и чаще всплывал в его мыслях. И Лухан опустил руки, признавая, что внимание Сехуна единственное, что сейчас пускает по его спине ласкающие мурашки. Единственное, что отвлекает от безнадежности. Ярко-красный зонт давно в руках Сехуна, сам парень под ним выглядит абсурдно одиноким. С осунувшимися плечами и неуверенным взглядом в сторону. На фоне посеревшей улицы и непрекращающегося дождя. Лухан чувствует себя виноватым... - Проходи, - поэтому он не может сейчас, смотря на промокшего и продрогшего младшего уже из теплого и манящего своим мягким сумраком коридора, кинуть обидное "спасибо, пока" да захлопнуть тяжелую дверь. Сехун на его слова вздрагивает как-то слишком сильно и вскидывает на Лухана искаженное выражением недоверия лицо, что задевает старшего сильнее. - Ты весь промок, а до ближайшей автобусной остановки десять минут пешком! - с откровенными нотками злости и ненатурального безразличия бросает Лухан. - Я не хочу оставаться у тебя в долгу, поэтому прекращай строить мне глазки и заходи в дом! Даже не скрывая довольной улыбки и слишком быстро вбежав на невысокую лестницу, Сехун притормаживает у самой двери и тщетно старается сжать расползающиеся губы. Лухан раздраженно фыркает, под нос бросая, какой же младший двухметровое дитё, и неуверенно хлопает того по плечу, вталкивая внутрь согретой квартиры. В тишине мягко хрустит запираемый замок, и Сехун старается сжать в кулаки дрожащие от волнения пальцы. Его щеки раскраснелись, а колени наполнились негой. Лухан, все еще не желая отпускать с лица недовольное выражение, тем самым стараясь скрыть смущение, несколько нервно скидывает насквозь промокшие кеды да шлепает босыми ступнями внутрь квартиры, оставляя после себя мокрые отпечатки. Поспешив за ним, Сехун облокачивает сложенный зонт о небольшую тумбочку, не замечая, как с тусклой в тёмном помещении ткани на пол набегает вода. Под влажной рубашкой и сырым свитером кожа распаривается и наполняется приятными мурашками. Воздух вокруг него полностью пропитан пряным запахом кофейных зерен и мягким домашним теплом. Сехун никогда не был в квартире Лухана, и сейчас ощущения, наполняющие его, невольно приобретают сравнение с ласковым сентябрьским солнцем. Оно невесомо одаривает тело ластящимися лучами, но чем дольше он его ждет и сильнее проникается его кротостью, тем быстрее солнце ускользает, прячась за угрюмыми свинцовыми облаками. Лухан для Сехуна, наверное, тоже солнце… Усмехаясь собственной сентиментальности и прокрадываясь по влажным следам из темного коридора за раскрытую дверь, он думает, что те небольшие и тонкие. Сехун никогда не видел обнаженные ноги Лухана, однако полностью уверен, что их щиколотки с легкостью поместятся в обхвате его ладони. И эта убежденность вновь что-то пронзительно перебирает в груди. За дверью оказывается окутанная сумерками небольшая комната. Тени от непрекращающегося дождя за не зашторенным окном облизывают стены морозно-синего цвета, спортивные журналы, небрежно скинутые на пушистый ковер, блестят обложками, а сам Лухан, ссутулившись, тяжело оседает в сугробистых складках не заправленной с утра постели. Школьная рубашка валяется у его босых ног, пиджак накинут на спинку кровати, с потемневших от влаги штанов стекает на паркет вода, собираясь под его розовыми пятками. Сехун застывает в проеме, не в силах отвести взгляда от поникшей головы и тонко проступающих позвонков на выбеленной, покрытой мурашками шее. Кажется, в Лухане что-то за это недолгое мгновение надломилось. Какое-то безмолвное отчаяние ударяется об полное непонимание со стороны Сехуна. Наглая дробь дождя заполоняет восприятие. Его шепот по листьям путает мысли. Сехуну необходимо сейчас что-то произнести. Он ощущает это на клеточном уровне, но ничего не может поделать с внезапно плотно сжавшимися челюстями. Ему становится внезапно тоскливо от такого хрупкого образа дорогого хёна на фоне светлого, заполоненного дождливыми крапинами окна. - Слушай… - внезапно начинает Лухан тихим, робким голосом. Сехун вздрагивает и приподнимает голову. Он все еще не решается войти, но уже отчетливо ощущает этот сжимающий сердце томный запах какао. Все в этой комнате дышит и пронизывает им. Все в этой комнате хранит частичку его печального сентябрьского солнца. Карамельные, потяжелевшие от влаги волосы вздрагивают и на миг приоткрывают безэмоциональный профиль Лухана, прежде чем тот откидывается назад на наверняка холодные подушки и простыни. Сехун дергается, но тут же смущенно поводит плечом. Может, Лухан хочет, чтобы он все же ушел?.. - Подойди сюда. Сехуну еще долю секунды чудится, словно он неправильно расслышал, ведь по обыкновению невысокий, тихий голос старшего сейчас звучит слишком надтреснуто, а тонкая кисть руки небрежно взметается вверх, подзывая его к себе. Сердце оглушительно громко и больно ухает в груди, и от этого каким-то спусковым механизмом действует на тело. Он подается вперед подобно тяжелой, запутавшейся в леске марионетке, кожей ощущая просачивающееся внутрь него присутствие Лухана. Сейчас Сехун стоит на подкашивающихся ногах у его постели, стараясь не попадать ищущим по стенам взглядом на проступающие тазобедренные косточки, алебастровую кожу впалого живота, от холода напряженные горошины сосков и так сводящие его с ума ключицы. Он все это уже видел… но это не то, что может хватить для него лишь единожды. Кажется, с опьяняющим запахом его окружения, с видом полуобнаженного Лухана, внимательный взгляд которого он не может не замечать, Сехун тихо ощущает подступающую дурноту. Молчание окутывает его медленно и напряженно. Сехун не может посмотреть Лухану в глаза, потому что боится, что старший сможет прочесть в них многое. Сехун опасается задать вопрос, так как слишком многое в нем намекает на то, что о сказанном он пожалеет. Сехун уже мысленно карает себя за то, что согласился переждать дождь в доме Лухана. Не следовало поддаваться на долгожданную мягкость со стороны Лухана и позволять себе слепо пойти на поводу эмоций. Лучше бы он в очередной раз с улыбкой кивнул хёну на прощание да скрыл за ярко-красным зонтом опечаленный взгляд. Но… что-то дернуло его зайти внутрь этого дома. Проникнуть глубже в мир Лухана и доставить себе еще больше боли. Ведь он здесь больше никогда не появится, а этот солнечный, махровый запах теперь шлейфом будет преследовать везде, где бы он ни оказался. Надо было улыбнуться, кивнуть и развернуться. Надо было… однако Лухан так редко позволял себе краснеть в его присутствии, что подобное оказалось выше его сил. И что теперь?.. Сехун стоит у его кровати, не может не чувствовать горящих скул и, кажется, глохнет от собственного сердцебиения. Шорох одеял вытягивает его из своих безрадостных мыслей и невольно заставляет отвести взгляд от рабочего стола. Не успевает Сехун окончательно сфокусироваться на Лухане, зарывшимся под одеялом, как тонкие, бледные пальцы хватают низ его бежевого джемпера и тянут на себя… Испуганный вздох и широко распахнутые веки. От белоснежных простыней пахнет порошком, сладостью и какао. Опять какао. И взъерошенная карамельная макушка, смущенно тычущаяся под подбородок, и наглые ноги во влажных, неприятно-холодных брюках, обхватывающие его за бедра, прогоняют проникновенные мурашки по позвонкам. Руки у Лухана неожиданно цепкие, а недовольное сопение согревает через рубашку его грудь. Лухан жмется к нему слишком открыто, и Сехун переживает, как бы бешено стучащее о ребра сердце не выдало его с головой. Дождь, недавно затихший, вновь усиливается. Мокрые брюки Лухана пропитывают его одежду, и становится не комфортно. Легкое, словно воздушное, одеяло греет и укрывает их по самые макушки. Но Лухан все равно дрожит, прижимаясь теснее. - Лу-Лухан-хён… - Ты теплый, - и отчего-то подобное сносит крышу. Сехун задыхается, не в силах нормально вздохнуть и лишь беспомощно мечется взглядом по бесчисленным складкам одеяла. Становится не тепло. Становится невыносимо жарко. И запах… он везде. Сехун не может скрыться от этой удушающей пряности и только покорно глотает переполненные им вздохи. Внутри все облипает сладкой паутиной, сжимает и скручивает… Лухан издевается?.. Или не понимает? Он сильнее утыкается все еще холодным носом в его грудь, стараясь скрыть от Сехуна своих лихорадочно горящих щеки и ненормальный блеск в глазах. Ему стыдно. Ему очень стыдно сейчас, но он ничего не может с собой поделать. Он отчаянно нуждается в том, чтобы вот так лежать укрытым от всего мира под одеялом, ощущать крепкие, обжигающие ладони на дрожащих плечах и ловить успокаивающее дыхание, опаляющее волоски на затылке. Просто слушать шуршание дождя и убаюкиваться от такого желанного умиротворения. А Сехуну тяжело… он так не может. Слишком свежи и бережно хранимы воспоминания в его голове о прошедшей весне, когда подвыпивший Лухан так же прижимался к нему всем телом, невнятно мурлыча о чем-то своем. Прошедшей весной они разошлись тихо и мирно. Сехун понимал, что Лухану тяжело, и вошел в его положение. Но сейчас… что движет Луханом сейчас?.. Почему он, противореча своему поведению, так трепетно льнет к нему, будто приглашает? Ведь если сегодня все зайдет так же далеко под душным одеялом в дождливый день, как и в тот теплый весенний вечер, Сехуну потом не хватит сил сцеплять зубы и терпеть. Сехун закусывает тонкие губы, заламывая брови. Ему нельзя так думать. Но все равно внутри него воздушные пузыри тяжелеют и тянутся вниз. Они скапливаются, подстегиваемые близостью юношеского тела и сводящим с ума запахом. - Лухан, - чувствуя, как дрожит его голос, и стараясь не сжимать пальцы на обнаженных плечах так очевидно собственнически, - Лухан, у тебя брюки мокрые… - Так сними их. Голос размеренный, почти сонный. В животе Сехуна рвется и трещит убийственная смесь всевозможных эмоций, и он тщетно старается ухватиться хоть за одну из них. Он не может реагировать нормально. Он хочет подмять под себя своего хёна. А Лухан все-таки издевается… И Сехуну неприятно. - Если я начну снимать с тебя одежду, штанами дело не ограничится, - и он не находит ничего лучше, чем оттолкнуть старшего прямолинейными фразами. Сехун не шутит – Лухан передумывает бросаться словами. Лухан молчит. Сехун с секунду думает, а затем слишком грубо, зло цепляется длинными пальцами за блестящую пуговку на чужих брюках, надеясь, что сейчас дождется от старшего реакции. Тот всхлипывает и прижимается теснее. Крупно вздрагивая, руки Сехуна едва ли не отрывают хлипкую пуговицу и застывают. Ему отчаянно хочется подскочить с кровати и убежать. - Что ты от меня хочешь?.. – и не остается ничего разумнее, чем спросить напрямую. – Что ты хочешь, чтобы я сделал?.. Взгляд перестает теряться в непонятках и со смиренной тоской опускается на карамельную макушку. Другая рука мягко оглаживает плечо и зарывается в отросшие волоски за маленьким, алеющим ушком. - Лухан… - ласково и мягко. Он внезапно невесомо и уязвимо начинает ощущаться в его объятьях. Хочется прижать сильнее, но страшно переломить напополам. - Я, правда, не знаю, - шепот тихий, сдавленный. Лухан не поднимает головы, но Сехун ощущает его нарастающее сердцебиение. И Сехун тоже не знает… Они потерялись в этой маленькой комнатке с растворяющимся в ней шумом стекающей по окну дождевой воды. Они не могут выбраться из-под безразмерного одеяла, придавленные собственным бессилием. Как-то слишком остро Сехун начинает ощущать потребность в чужом тепле… - Ты теплый… Сехун судорожно втягивает кислород сквозь зубы и внезапно сильно стискивает вскрикнувшего Лухана в своих объятьях, крепко прижимаясь сухими, обветренными губами к выбеленному виску. Что он хочет, чтобы Сехун сделал?.. - Давай я тебя согрею? Заполню изнутри так плотно, что станет горячо? – губы перемещаются чуть вниз и горячим воздухом обдают маленькое ухо. Дрожь и сбивающееся дыхание в шею как просьба продолжать. - Я буду обнимать тебя по ночам и мягко перебирать волосы, если замерзнешь. Прикрывать уши, когда твои друзья вновь начнут нести безнравственную чушь. Прижимать к стенам в темных школьных углах, когда очередная курица начнет раздевать тебя взглядом, - острые зубы ненавязчиво, но чувственно сжимаются на мягкой мочке. Лухан судорожно вздыхает. Сехун ощущает, как напряженно становится у того между ног. – Хочешь, я поделюсь с тобой этим теплом? Хочешь, я вновь заставлю тебя улыбнуться?.. Хочешь, сделаю так, чтобы ты перестал считать себя брошенным, никому не нужным? И Лухан впервые за последние двадцать минут вскидывает на него изумленный взгляд. Как Сехун понял?.. Слишком сильно дрожали пальцы, когда Лухан отчаянно сжимал их на его нещадно измятом и пропахшем дождем джемпере. Сехун только улыбается и, больше не спрашивая, подается вперед, приникая к пухлым дрожащим губам. Губы в ответ не мешкают и уверенно раскрываются навстречу. Если Лухан - его сентябрьское солнце, забытое и спрятанное за грозовыми облаками, то он силой разгонит тучи, заберет и спрячет его ото всех. Спрячет и обогреет так, что робкие лучи того загорятся подобно августовским. *** Дождь возмущенно стучится сотнями своих мимолетных пальцев в их незашторенное окно. Ярко-красный зонтик не удерживается вытянутым носиком на собственной набежавшей лужице и хлопается на пол. Небрежно скомканная школьная форма погребает под собой переливающиеся бликами журналы на пушистом ковре. Легкое, огромное одеяло скрывает их по самые макушки, вздрагивая и колыхаясь воздушными складками в такт ритмичному сладкому движению в унисон. Лухан коротко, высоко постанывает в чужой распахнутый рот, не в силах справиться со сбитым дыханием, и цепляется ногтями за его мокрые плечи. Сехун рвано оглаживает подтянутые бедра и сдавливает худую талию, подаваясь вперед сильно и глубоко. Воздух вокруг них насквозь пропитан какао, парфюмом и сексом. Он клубится и обволакивает их в своей накаляющейся температуре. Душит и концентрирует наслаждение в искрящееся пространство внизу их животов. Невозможно сильно прогибаясь в пояснице, Лухан закатывает глаза, прикусывая раскрасневшиеся от бесчисленных поцелуев губы, и старается обхватить член Сехуна внутри себя плотнее. Он хочет запомнить, вытатуировать в своем сознании все сейчас происходящее. То, как несдержан и порывист Сехун, кажется, проникая в него не только своим возбуждением, но и заполоняя его всего изнутри. То, как острое наслаждение вперемешку с мазохизмом от неудовлетворенности проезжает по его мировоззрению. То, как полно и жарко там, где раньше рвала его на куски сосущая пустота. Он в едином порыве впивается пальцами во взмокшие волосы Сехуна и склоняет над собой, в очередной раз погружая обоих в сбитый, несогласованный и мокрый поцелуй. Подмахивает, стонет и просит еще. Сехун теплый… Теплый настолько, что выжигает Лухана изнутри. И тому это нравится. Нравится, что прошлое, как изъеденный молью пергамент, углем тлеет в этом чувственном жадном пожаре, разразившемся между ними. Лухан не жалеет, оставляя засос за засосом на чужих плечах и ключицах, что разрешил себе согреться в тепле чужого пиджака и укрыться от холодного дождя под ярким зонтом. *** Тонкие и блеклые солнечные лучики пробиваются через сизые облака и окрашивают стены комнаты в золотистый багрянец. Лениво и неспешно покрывая изгиб чужой шеи едва ощутимыми поцелуями, Сехун тает от приятной усталости в мышцах и старается не думать, что будет, когда сам Лухан придет в себя. Последний тихо сопит в подушку, соприкасаясь лопатками с его грудью и молчит. Он не спит. Сехун видит, как мягко опускаются его ресницы, когда Лухан моргает. Сехуну хочется прикоснуться к ним губами. И между ними сегодня слишком много произошло, чтобы он не позволил себе мягко перевернуть старшего на спину и поцеловать рефлекторно прикрывшиеся веки. Целуя каждое, он отсчитывает ровно по три секунды и отстраняется, ожидая, когда Лухан откроет глаза. Лухан открывает и тут же замирает выжидающим взглядом на Сехуне. В прошлый раз он молча поднялся и попросил его не воспринимать все слишком серьезно. Сейчас лежит, опасаясь пошевелиться и лишний раз вздохнуть. Хороший ли это знак или все дело в том, что на этот раз очередь О встать и… - Я не уйду, - он произносит это настолько по-детски упрямо и неожиданно, что Лухан давится собственным удивлением, а затем заливается громким, ярким, словно перезвон рождественских колокольчиков, смехом. Лухан счастлив и не может остановиться. Лухан счастлив, потому что в его некогда посеревшей жизни вновь вспыхнуло теплое, наглое и влюбленное солнце. И он не хочет, чтобы оно уходило. Лухан замирает и впервые за долгое время позволяет своим губам расплыться в мягкой, снисходительной улыбке. Приподнимает ладонь и, огладив гладкую щеку, зарывается пальцами в белобрысые прядки, ловя губами в ответ счастливые смешки. Вместе с улыбкой ему хочется плакать. Ведь солнце у него такое теплое и… только его.