Пироги с картофельными очистками

Девушка Армина Арлерта лежит у его ног, истекая кровью. Командор Ирвин Смит кладет руки на поясницу капрала Ривая, подтягивая его к себе. Эрен все еще пытается нащупать остатки жизни в мертвом-мертвом теле. Из горла бежит красная, ха-ха, какая она еще должна быть у титанов, блядей и предателей, кровь. Эрену хочется попросить, чтобы они прекратили. Хотя бы не пихали языки друг другу в глотки в его присутствии. И Ирвин, большой, надежный Ирвин-командор-скала, не совал жилистую руку между тонких ног Ривая. Чтобы замерли на секунду. Чтобы он, Эрен, подумал. Там, блять, война, а они нашли время для перепихона и бесконечной любви. Любовь, она же бесконечная, а ему нужна всего лишь минутка, чтобы приложить к окровавленной шее бывшей Армина пальцы и поставить диагноз. И он говорит: - Там, вообще-то, война. Его безупречный диагноз. А они не слышат. А она не дышит. А Армин будет жутко зол, когда узнает об этом. *** - Отриньте нечестивого, ибо приведет он человечество к гибели! Сам Сатана принял облик ангела, а вы пали ниц, омывая его ноги в своей крови! Тяжелый крест быстро раскачивался перед лицом Эрена, приковывая к себе взгляд. - Он падет от моей руки. Сразу после обеда, клянусь, святой отец. Эрена дергают за ворот форменной куртки, заставляя бежать рядом с лошадью. На него капают святой водой из фляги, украшенной рубином – Богу не чужды маленькие слабости, тем более, все драгоценные камни – его. Воду набрали из колодца у казармы для офицерского состава, поставили на подоконник перед крестом и объявили святой. Эрен элегантно уворачивается от лошадиных копыт, вытирая капли, попавшие на лицо. «Сын Сатаны» - его новое имя. «Дьявольское отродье» - прозвище. Он случился ошибкой потаскухи откуда-то из страны, где желтые моря, голубые поля и хозяина ада, где моря, наполненные спермой, и поля, запорошенные огрызками ногтей. Случился когда-то очень давно, задолго до возведения стен. А теперь пробрался в застенки, чтобы сеять тьму, панику, нести голод, смерть и чушь о том, как хочет войти в отряд охотников. На самом деле все было по-другому. Пока Бог сотворял человека, от Сатаны отпочковался капрал Ривай. И он нес смерть, панику и унижения. Кое-кто трудился только шесть дней, а капрал вкалывает уже несколько лет, обрызгивая всех неугодных святой желчью. И теперь выродок нашел себе новую жертву. Пятнадцатилетнего пацана, которого генетическое наследие папаши заставляет превращаться в пятнадцатиметрового гиганта, жаждущего крови. Он окунул его в грязь, мразь и нечистоты. А теперь резвится, заставляя чистить казаны с кухни. Стирать униформу. Гладить постельное белье. Мести казармы. Точить оружие. Все потому, что он - принцесса, за которую погибли товарищи, воевавшие с капралом бок о бок на протяжении многих лет. Когда он лил сопли по матери, угрожал солдатским пьяницам и кричал, что одолеет всех в мире титанов. Эти мысли приходят к Эрену на тридцать седьмом казане и порванных резиновых перчатках. Резина не выдерживает постоянного воздействия соды и мыла. Армин что-то пишет в свой блокнот, пока Эрен терпит поражение в неравном бою с покрытыми застывшим жиром стенками казана. - Это не совсем то, что ты думаешь. В смысле, я полагаю, что дело в другом. Не только в защищавших тебя солдатах. Армин дышит в носовой платок, защищаясь от паров соды. Эрен давно повязал голубой чепчик с головы как маску, чтобы не сдохнуть от паров соды. Арлерт чистит картошку на ужин уже второй час, постоянно прерываясь на записи в блокноте, а он драит котлы целый день. Его наказание за то, что он, простите, немного титан. Армин дышит в платок и пишет в блокнот с вырезанной эмблемой Легиона Разведчиков. - Да? В другом? Совсем не в том, что он проклял мою семью до десятого колена, а в другом? Эрен поправляет порванные резиновые перчатки, замирая над металлической кружкой. Армин уверенно кивает, а потом заливается краской, дописывая в блокнот пару слов. У его ног – ведро, наполовину заполненное картофельными очистками и кастрюля с десятком картофелин. И все это потом нужно отмыть. - Женская особь титана, она… Спровоцировала его. Понимаешь, она же была совершенно обнаженной. До мускул. Новый термин. Обнаженная до мускул. Эрен на секунду останавливается, задумчиво поправляя маску-чепчик на лице. У него проблемы, потому что у Ривая недоеб? Он что-то такое помнит в невнятных фразах, в вылазках за пределы стен, когда его заставили ставить палатки за весь отряд. А потом готовить еду на всех. А потом отмывать пригоревшую посуду и готовить заново. Их капитан, американец Ирвин Смит наблюдал, как Эрен отчаянно борется с шатающейся палаткой, норовившей погрести половину отряда под метрами брезента, а потом схватил за руку Ривая, брезгливо разглядывающего в тарелке картошку, запеченную с курицей по новому рецепту Егеря – местами с кровью и частично слишком хорошо прожаренную. За все заслуги перед отечеством и стенами Марии и Розы, перед Королем, Смит всучил капралу двухдневное увольнение. Устным приказом. По возвращению. Если они вернутся с миссии, конечно. Эрен потерянно сыпет соду в начищенную до блеска кружку, натирая сверкающую ручку. - Хочешь сказать… Армин делает в блокноте пометки. Румянец на лице простирается до самой шеи, покрывая бледную кожу уродливыми темно-красными пятнами, словно у него сыпь или сифилис. О сифилисе Эрену тоже пришлось узнать уже в армии. О том, что бывает, когда спишь с девочками, не используя гандонов. Он совсем плох в медицине и с трудом может оказать первую медицинскую помощь, но о сосудистых изменения в глубоких слоях кожи, вызванных контактом с носителем инфекционного заболевания, передающегося половым путем, осведомлен прекрасно. О донованозе, сифилисе, гандонах и беременности ему рассказал Армин, о гонорее – библия. Полезный парень, полезная книга. - Хочешь сказать, что я провожу на кухне по шестнадцать часов… Эрен гневно глядит из-под голубого чепчика, замерев с щеткой в руках. - Потому что у капрала не сложилось сексуальная жизнь? Армин качает головой, откладывая блокнот. Он вынимает из кастрюли с картошкой нож, ловко подцепляет нечищеную, заправляет волосы за уши, начиная орудовать лезвием. На нем старый застиранный фартук, им, Эреном застиранный. - Ты многого от него требуешь. Встречаться с женщинами не титанов убивать. Эрен в бешенстве. Он стискивает в руке жесткую щетку, медленно покрываясь багровыми пятнами под элегантным чепчиком. - Давай сделаем на ужин пирог из картофельных очистков? И подадим его холодным, как месть. *** Конечно же, он хотел изменить мир. Ему никогда не нравился тот мир, в котором он жил, ему подавай другой. Он устал от сверхлюдей, от гор, которые ходят к Магомеду, от впечатавшихся навсегда в кожу бедер отметин от креплений, закрывать глаза на панибратство, пьянство и отчаяние среди солдат он тоже устал. Этот мир ему не нравится. Предыдущий – тоже. Он был неразговорчив, когда поступил на службу. В смысле, совсем. Не рассказывал о предыдущем мире, который ему так себе. Особенно не распространялся о сложившейся иерархии каких-то людей с каким-то оружием, которые что-то делали. Плохо, когда кто-то не просыпается в своей постели при загадочных обстоятельствах. Плохо, когда никто не расследует дела об изъятых органах и перерезанной глотке возле бочек с вином в доках. Но на фоне нескончаемого страха, который ты так устал носить с собой в кармане каждый день – все не так уж плохо. Это волновало больше всего. Ты лезешь вон из кожи, чтобы стать по-настоящему плохим парнем. Ты всерьез приставляешь нож к горлу нищего, но талантливого парня, чтобы он разработал для тебя пару формул, дурманящих разум. Ничего страшного, ему не было больно. И он не знал, что «внезапной атакой безжалостных титанов» для его родителей стал будущий капрал Ривай, а не безжалостный титан, внезапно атаковавший. Ты действительно пытаешься поскорее вымостить себе дорогу в ад, старательно выкладывая каждый кирпич на узкой дорожке длиной в жизнь. Разбойные нападения. Не разбойные нападения. Долгие заунывные беседы с участием иголок, ногтей, молотков, зубов. Почему-то все становились гораздо сговорчивее, когда замечали направленное в лицо дуло. Или под морфием. Или накуренные опиумом. Проблема была в том, что сами кандидаты на кубок самого неразговорчивого человека в мире курить не хотели, а Ривай так хотел стать главным злодеем своей повести, что почти прижимался к ним губами, выдувая опиумный дым. Его трудолюбие не осталось незамеченным. Позднее он перестал пачкать руки, отрезая людям головы. Теперь он только разговаривал и добивался скоротечного увенчания своей жизни котлами с кипящим маслом и грешниками вокруг когда-нибудь, когда придет его час. А котлы он и сам практиковал. Недолго. Когда из жидкости доставали останки, на них оставалось слишком много масла, приходилось пополнять запасы, что выходило весьма недешево. Вода, доведенная до температуры кипения, не вызывала ничего, кроме обваренной кожи, волдырей и приступов рвоты у Ривая, будущего капрала и спасителя мира, и удлиняла процесс варки живьем часа на три. Несговорчивые отчего-то напрочь отказывались глотать воду, позволяя жидкости проникнуть в легкие и пищевод, чтобы сделать процесс смерти менее болезненным. С маслом таких проблем не возникало. Но масла было мало. Так что, по истечению времени, их шайка отказалась от такого способа ведения переговоров. Чтобы стать по-настоящему плохим парнем приходилось пачкать руки и курить опиум. Будущий-капрал-Ривай, хватался за горло оставляя на нем липкие отпечатки крови, стараясь не дышать, чтобы не чувствовать острый запах лимона, разливающийся по комнате. Они тогда вели переговоры, прячась в борделях. Все старались делать тихо и чисто, что было не свойственно преступникам ни тогда, ни сейчас – когда титаны убивают людей легионами, никто уже не обращает внимание на то, что люди убивают людей. И руки у Ривая всегда были в крови, откуда только. Парни, с которыми они «переговаривались» смешно брызгали кипятком из ноздрей и рта, когда желудок совсем уже был переполнен водой и начинал давить на остальные органы. И вода выливалась обратно из обожженного пищевода в розовых разводах, переполняя внутри все, гоняя по большому кругу кровообращения кипяток. Химик-мальчик-потерявший-родителей-не-по-его-вине наливал себе чай, который они таскали с собой для вида, бросал в кружку лимон и устраивал файф-о-клок, пока их несговорчивые корчились от боли, а Ривай вываливался в распахнутую дребезжащую оконную раму, глядя на округлившиеся животы. Он до сих пор не любит чай. Лимоны тоже ненавидит. Одежда была в крови и зеваки на улице видели, что на третьем этаже дома терпимости вершится справедливый суд. Ривай решил, что в его новом мире, не будет сапогов в крови, лимонов и борделей. Блядь. Он проебал все. Все свои обещания, оказавшись в отгуле с капитаном Ирвином. Он чистил сапоги от ошметков титанов, не пользуясь услугами проституток, и вот он здесь, со своим прошлым, следами от ремней и опыта тренировок, держа в одной руке нож, в другой – наливную грудь кудрявой. И все у этой бабы было нормально. Точеная талия, как самый тонкий элемент песочных часов, округлые бедра, родинка на щеке, оливковая кожа, лоснящаяся в свете свечей, сиськи неплохие. Наверное, у человека, увидевшего в песочных часах женскую фигуру, давно не было секса. У Ривая тоже. Он кладет руку на песочную талию - задирает подол длинной юбки цвета лаванды, и кладет. И все у этой бабы нормально. Кудри еще медные, отливают золотом в неверном свете свечей и двух бутылок вина в животе Ривая. И нежная она. Ирвин тут потому, что сам заставил Ривая пойти в увольнение. По-хорошему, он хотел сказать ему, что Леви просто нужно потрахаться, чтобы не деформировать боевые единицы в их легионе, значительно снижая общий командный дух, но субординация не позволяла. Поэтому он пошел с Риваем, чтобы тот точно не промахнулся адресом. К тому же, капитан обмолвился, что был женат. Давно, правда. Лет шесть. Смешно, да, он согласен, по сравнению с тем, сколько люди проводят вместе. Просто шесть дней рождений, шесть дней Великой Стены, шесть сочельников, мелочь же. Ебаная мелочь. Ирвин называл развод и свою новую жизнь вне кокона семьи, вне оплота уюта и заботы, свое избавление от пут хранительницы очага и носительницы его детей он нарекал «неприятностью». О неприятности он рассказал Риваю уже после того, как кончил в него, а Леви спросил, откуда у капитана легиона разведчиков полотенце для вытирания спермы все в рюшах и кружевах, розовое. Нахуя спросил, недоумок. Получил в ответ незамысловатое откровение, выполненное в сухих фразах и багровых тонах. Воспитание Ривая, базовыми принципами которого было постоянное ожидание ножа в спину и ловкость рук при перерезании глоток, требовало сказать что-то резкое и обидное за то, что Ирвин Смит был женат. За то, что проводил шесть дней рождений Ривая с блядью в обнимку, наверное, рыжей, кудрявой, нежной. «А дети?». И нахуй спросил, недоумок. Смит нес что-то вроде: «Наш разрыв был предначертан, поскольку Лизи находилась в депрессии, связанной с потерей ребенка из-за нештатной ситуации в виде непредвиденного штурма титанов, вы, наверное, капрал Ривай, помните тот особенно холодный ноябрь, который потом прозвали кровавым?». Еще что-то про «роды не по расписанию», «преждевременное опустошение», «утраченное половое влечение в связи с родами». Не по расписанию. А у Смита вся жизнь по расписанию. А тут выкидыш в лесу, когда она скрывалась от особенно назойливого гиганта. Все руки в крови, сапоги запачкала, пришлось оттирать снегом и прикрывать длинной юбкой, когда домой уже возвращалась, оставив под высокой елью кусок мяса для глубокой заморозки. Лизи, блядь. Так они, видимо и расстались с Элизабет, чтобы Ирвин потом все скрывал за высокопарными выражениями, неприемлемыми в ситуации, когда его член встал Риваю поперек глотки. Минет по расписанию. За долгое время существования их шайки случалось всякое. Так что Ривай бы еще посоревновался с Лизи в искусстве отсоса. Всякое не мешало ему совершенствоваться в убийствах, разбойных нападениях и изощренных пытках. Серьезно, он много знал про кипяток. А бабы мешали. С ними Леви предпочитал не пересекаться, слишком много дерьма влекли за собой медные кудри, родинки на груди, крепкие пышные бедра, осиная талия. Дети, семья, чувства, выкидыши – бабами была выстлана дорога в рай. Риваю не по пути. С парнями было проще. Взаимодрочка и взаимовыручка, Леви еще не встречал ни одного преступника или солдата, который не соблазнился бы на быстрый перепихон с ним, чтобы скинуть напряжение. А женщины, чувства… И все у кудрявой было как надо. Она скользит ладонью, украшенной простыми тоненькими золотыми колечками по его бедру. Одно из колечек было особенно тоненьким и особенно простым – обручальное на левой руке. Времена нелегкие. Риваю становится интересно, есть ли у нее дети, он открывает рот, чтобы выдавить из себя «адети», но блондинка с льняными волосами падает на колени перед Смитом, расстегивая его штаны. Теперь член Ирвина снова стоит поперек его, Ривая, глотки. Леви отворачивается, мрачно глядя на обнажающиеся перед ним ноги, торчащие из-под длинной юбки лавандового цвета. - А для чего созданы комнаты уединения, капитан. Ирвин шумно вздыхает откидывая голову назад. Он не имеет воспитания Ривая, но тоже ждет ножа в спину. Всегда. Кроме моментов, когда женщина с белокурыми волосами, пухлыми розовыми губами, глазами цвета неба зимой не опускается перед ним на колени и открывает рот. Леви не знает, почему он вдруг стал хуже потаскухи из борделя и почему к его услугам больше не прибегают, но вопросов не задает. У капитана легиона разведчиков своя жизнь, у капрала – своя. - Для тебя и твоей леди? Ирвин приоткрывает затуманенные глаза, обращаясь к Риваю. Его член блестит от смазки и слюны, белокурая пихает его между своих розовых губ, пересчитывая языком каждую вспухшую вену на толстом стволе. Раньше Ривай хотел стать злом, хотел стать конченым негодяем, отпочковавшимся от сатаны для того, чтобы сеять на земле мрак, скорбь, чернь. Люди кончали раком, сифилисом, гонореей и смертью, а он им помогал не дожить до всей хуйни, которая может случиться с каждым. А теперь он, конечно же, хочет спасать мир. Хочет стать настолько хорошим, насколько был плохим. Убивать титанов. Крушить стены. Спасать жизни. Производить на капитана, обмякшего в продавленном кресле, впечатление. Белокурая целует льняные волоски в паху Ирвина, расстегивая кипельно-белую рубашку снизу, чтобы пройтись языком по животу. Он уже готов, но она тянет, мнет тонкими пальцами отяжелевшие яйца, наполненные спермой, лаская вельветовую кожу ртом. Леви не знает, почему он вдруг перестал производить впечатление. Он знает, что хочет спасти. Как-то спасти. Какой-то мир. С Ирвином, Эреном Егерем и его ебанутым геномом, оставшиеся куски от сто четвертого отряда, блядей этих. Сифилис, гонорею, взбухшие от возбуждения вены и влажные от слюны волоски в паху тоже, похоже, придется спасать. Полотенца розовые с кружевами, кусочки людей, зарытые в снегу. Ривай мало прочел книг, но в одной из тех, через чьи страницы он продрался, была классификация по странам и нациям. Якобы, Бог когда-то разделил людей и они были вынуждены говорить на разных языках, не понимая друг друга, жить на разных обломках суши, а потом произошла вся эта хуйня с национализацией. Ирвин подходил под классификацию «американец» или «скандинав», со своими густыми бровями, крупным носом и светлыми волосами в паху. И шлюха эта тоже подходила. Ривай узрел себя среди французов, о которых он знал только то, что они должны были, просто обязаны ненавидеть американцев. Девочка его обслуживающая, расстегивает ему верх рубашки, оставляя свои слюни на ключицах Леви. Мерзость. Он сует руку под лавандовую юбку, ведя между коленями наверх, нащупывая самое желанное, самое сокровенное, предначертанное для одного мужчины, то, что потаскухи раздавали всем подряд. Он погружает пальцы в мягкую скользкую плоть, не прикрытую бельем, просовывает пальцы в раздолбанное отверстие, припадая ртом к наливной белой груди, которая наполовину обнаженна кофтой. Ирвин Смит не раздевается, до боли знакомым захватом сцепляет руки на талии блондинки, заставляя насаживаться резко, быстро. Дамочка, кажется, с характером, брезгливо выворачивает запястья, запускает руку под юбку и ловко направляет член в себя, уже мягче. Если он знает Ирвина, то через одиннадцать минут Смит скинет с себя девку и будет лениво застегивать пуговицы на брюках. Ривай задирает лавандовую юбку, исчезая под ней с головой, как за ширмой, за которой он может не смотреть, какой мир он должен спасать. Он целует широко расставленные ноги, ведет языком по оливковой коже, чувствуя нежную руку шлюхи на затылке, пока не утыкается кончиком длинного носа во влажную дорожку волос и распахнутые губы. Ирвин, после рассказа про преждевременное опустошение чрева его жены, когда почти сразу нагнул его во второй раз, ведя пальцами, перепачканными в сперме по губам Ривая, приказал отставить чистоплюйство. Так и сказал. «Отставить чистоплюйство, капрал Ривай». Леви закрыл глаза и открыл рот. Когда он выныривает из-под юбки рыжей, изнемогая от желания вставить, делает ей жест, чтобы снимала юбку, а сам стаскивает брюки, Ирвин еще трахается. Он спрашивает спокойно, без дрожи в голосе, как будто не его хуй сейчас внутри бабы с льняными волосами, голубыми глазами и высокой грудью. Ривай машинально ставит клеймо. «Американка». - Зачем ты снимаешь брюки? Ривай отвечает прежде, чем успевает подумать: - Привычка. У него секса не было полгода. В смысле, если исключить Ирвина. Они даже ничем не пользовались, хотя Ирвин не распространялся о той части своей личной жизни, в которую Ривай не входил. Судя по сегодняшнему моциону, Леви уже должен стоять в очереди на анализы, переминаясь с ноги на ногу из-за зуда и мандавошек. И все верно: привычка же. Секс с мужиками гораздо привычней, чем с женщинами. Он подхватывает крутые бедра, подталкивая девушку к кровати. Не потому что захотелось миссионерской, а потому, что при таком раскладе Смит со своими одиннадцатью минутами и воющей белугой американкой останутся за спиной. Его кудрявая – ласковая, нежно водит ладошками по его изможденному лицу и шрамам на груди, кокетливо приподнимает кофту, обнажая живот. И вот, блядь. - Дети? Ривай поджимает губы, ведя пальцем по толстому неровному шраму, неопрятно сметанному жесткими швами. Свежий почти. Кудрявая поджимает губы, а ладонями продолжает ласково гладить его соски, пальцами с нанизанными золотыми колечками стирать отпечатки Ирвина. - Два мальчика. Ты, похоже, военный. Надеюсь, им никогда не придется служить. Ривай перехватывает руки, замирая между раскинутых бедер, крутит кольца. - Почему не снимаешь? Отвлекают. Она пожимает плечами, заливаясь виноватым румянцем. Ирвин не кончает по расписанию, непроизвольно стонет и это сильно нервирует. Ривай подается чуть назад, тянет кудрявую за собой, кладя руки на член, заставляет медную голову нагнуться, припасть губами к его паху и взять в рот. Никто никогда не думает о личной жизни спасителей мира. На могилы кладут только белые цветы, нанимают плакальщиц, чтобы создать настроение и скорбят-скорбят-скорбят. Ах, какой был спаситель! А как спасал! Когда над тобой четыре метра земли, никто уже не вспомнит, как ты трахался в борделях со шлюхами и любил приложиться к бутылке. Серьезно, над гробом не принято говорить, что сильный мира сего давал мужикам. Так что приходится в кого-то спускать, особенно не заглядывая в будущее. Она работает языком, а Ривай думает о снеге, тающем под теплым комочком плоти, мертвой уже. Ирвин об этом точно не думает. Шестнадцать минут – почти рекорд. Зря он столько пил, теперь никак не кончит. Она обхватывает губами головку, нежно сдвигая кожу, сует язык в щелку, выдавливая капли смазки. У Ривая нет проблем с оргазмом. Если за спиной тяжело дышит командор отряда разведчиков, откинувшись в продавленном кресле – так вообще. Он кладет голову на рыжий затылок, оборачивается и ему хватает нескольких минут, чтобы кончить от вида широко раздвинутых массивных ног, неловко подогнутых пальцев, крупных рук, увитых венами, зажавших тонкую талию между ладоней. Мозолистые пальцы гладят выступающие позвонки, льняная вся такая хрупкая, мелкая, сильно напоминающая телосложением Леви, только с сиськами. Потаскуха с двумя некормлеными детьми и пропахшим алкоголем мужем непринужденно улыбается, незаметно сплевывая сперму в платок, припрятанный между изножьем кровати и матрацем. Леви путается в скользящих простынях, пошло красных, пытаясь дотянутся до брюк и осмыслить, как групповая ебля в борделе будет смотреться на пожелтевшем листе в его биографии. Дурацкая привычка – снимать штаны. Он чувствует себя неловко, вытирая обмякший член краем простыни, стирая с него слюни и сперму. Рыжая деловито спрашивает, может ли она еще чем-нибудь помочь, лениво водя пальцами по оливковой груди с маленькими коричневыми сосками. Леви качает головой, но потом смотрит на колышущуюся бледную грудь перед лицом Ирвина, и тихо спрашивает, натягивая сапог: - Ты знаешь господина в кресле? Кудрявая поправляет сбившиеся подушки, пожимая плечами. Ирвин заглатывает мягкий розовый сосок, болтающийся перед носом, поддерживает грудь крепкой рукой, и белобрысая вскрикивает. От укуса, наверное. - Капитан разведывательного отряда. Спаситель мира. Леви хмурится. Это он спаситель. Это он мессия. Это он готов отдать свою жизнь за ее двух выблядков, появившихся на свет кесаревым и оставивших после себя плохо сметанный шрам. - Нет. Ты видела его здесь раньше? Она опускает подол юбки, прикрывая истертые колени. Кожа на них темнее, чем на ноге - часто, наверное, приходится стоять. Вяжет белый бант на груди, соединяя половинки блузы, водит пальцами по смятой ткани, поправляет волосы, придвигаясь к Риваю. Да. Он тут бывал. Давно, правда. И она давно работает, Микаэлой, кстати, зовут, раз уж он, такой чуткий и добрый, поинтересовался у нее про детей, шрам на животе, кольца на руках. Мессия приходил раньше, заглядывал нечасто, всегда одетый в простую гражданскую одежду, как будто никто не знал, что Спасители Мира ходят по борделям. Так случалось. Мессия всегда снимал разных проституток, всегда ненадолго – шестнадцать минут. Потом война, хозяйка закрыла заведение, отправила девочек по домам, повесила чулки на гвоздь, прекратила продавать баб в своем доме скорби и опустившихся женщин. Бордель закрыли, но ненадолго – мешали солдаты, съехавшие с катушек без девок, мужики мешали, прожившие в браке шесть дней рождений, шесть дней Великой Стены, парни молодые, снимающие первую в своей жизни. Уйти на пенсию у нее получилось, и она снова стала поставлять свои услуги мужчинам – брошенным, вдовцам, замужним, невинным, строителям, поварам, архитекторам, врачам, учителям, солдатам, мессиям. А потом мессия пропал, словно был занят спасением мира. Словно заботился о детях Микаэлы и дочери Вифинии – белобрысой в лиловой юбке, можно просто «Вифи». Словно бабу себе нашел. А сейчас вот снова, с мальчишкой, на вид хрупким, у Микаэлы рот устал и руки все в синяках. Что там сказано в давно прочитанной книжке о Боге и разных языках про то, что мессия дает мужикам? Вифи громко стонет, пихает свою грудь в рот Ирвину, поджимая тонкими пальчиками отяжелевшие яйца, мессия трахает ее и, наконец, кончает, ударившись затылком о деревянную спинку кресла. Вифиния кокетливо вынимает сосок из его зубов и поправляет грудь, которой она кормит свою дочку - три месяца, если Ривай верно запомнил. Леви шатает от выпитого и от того, что он – преданный. Он тяжело поднимается с кровати, натягивая повыше брюки, застегивает трясущимися руками пуговицы на ширинке, бросает беглый взгляд на обмякший член Ирвина, уставшую Вифинию, можно просто «Вифи», и идет спасать мир. Какой-то мир. Как-то спасать. Ирвин быстро поднимается с кресла, говорит девочкам: «Спасибо», смотрит на своего капрала, как ни в чем не бывало. Пойдем? Ему не нужно говорить, Ривай сам понимает, что с этой секунды его отгул кончился, и он снова подчиняется приказам. Он застегивает ворот рубашки, низкий очень – видны царапины, красные пятна от засосов, он никогда не носил шейные платки просто потому, что это эффектно выглядит. Это чертовски практично. Скрывает их маленькие грязные секретики с мессией. Поднимается с кровати, отряхивает брюки, пока Ирвин неловко застегивает пуговицы на ширинке – крупные пальцы все еще потрясывает от оргазма. Его блондинка, его классификация «американка» из книжки, уже достает карманное зеркальце, увитое выцветшим медным узором, подкрашивает губы, поправляет льняные волосы, натягивает плотные чулки телесного цвета и насмешливо смотрит на Ривая, когда осознает, что он на голову меньше ее. Блядь. Вот блядь. Придется спасать ее, ее дочь, приторно-сладкие духи, жирную красную помаду на губах, спадающие чулки. Придется служить верой и правдой не только королевству, королю, Ирвину, но и бабе, в которую он спустил. Вот блядь. *** - Совсем. Эрен оскальзывается на камне. - Вообще. Эрен держит заледеневшими руками бурдюк, вливая воду в узкую горловину. - Поехал. Эрен стоит по колено в замерзающей реке, распрямляется, закручивает не слушающимися пальцами крышку. - Чертов капрал. Армин рядом – согнувшись, стоит в закатанных штанах, пропуская течение реки в железную флягу. Эрен даже думать не хочет, каково держать в онемевших пальцах холодное железо. Капюшон скрывает светлые волосы и срывающиеся со лба в реку капли пота – он до сих пор вспотевший после того, как они полтора часа блуждали по лесу, пытаясь найти хворост, а потом рубили покосившуюся ель, когда собранных веток оказалось недостаточно. Эрен меланхолично косится на голые лодыжки и ступни, окутанные водой. - Простынешь. Возиться с тобой потом. Армин упрямо мотает головой, закручивая крышку на фляге и берясь за следующую. Хорошо хоть рыбы тут нет и ничто не касается чешуей, хвостами и жабрами голых ног. Передохла, наверное, вся от холода. - Это ты простынешь, если не снимешь сапоги, Эрен. Эрен хмыкает, упорно шагает к берегу, таща в руках бурдюк. Твердая подошва сапог скользит по камням, плевать – ног он все равно не чувствует. Он планировал зайти в реку по щиколотку, но к берегам прибилась тина и деревянные обломки, поэтому пришлось уйти вглубь, после чего он получил полные сапоги воды, мокрые по колено штаны, онемевшие пальцы и отвратительное настроение. Они разбивали лагерь, ставили палатки, таскали мешки с провизией, собирали хворост, рубили деревья, разводили костер, проверяли тросы, искали воду, и теперь, обвешанные тарой, потащатся обратно в лагерь по промерзшей земле, в хлюпающих сапогах и мокрых штанах, чтобы приложить онемевшие пальцы ко лбу, отдав честь, и кинуть дары под ноги их дьявольскому богу, играющему в карты с рядовыми. Все потому что никто за двадцать три года не подарил мудаку Риваю карту местности, на которой бы крестом был отмечен ближайший от штата бордель, и никто не оповестил его, что в этой жизни, за деньги дадут даже такой суке, как он. Эрен вытирает о рубашку руки, шарит в карманах куртки, доставая сигарету и спички. Его новая привычка в сложившейся ситуации. Гигантов убивать, дрова рубить, мир спасать. Так говорит Ривай каждый раз, когда советует им не сдохнуть на грядущем задании. В середине предложения всегда новый приказ. Гигантов убивать, посуду мыть, мир спасать. Гигантов убивать, ублажать самолюбие капрала, мир спасать. Они постоянно кого-то убивают. Постоянно что-то спасают. Эрен безуспешно чиркает спички о разбухший намокший короб, держа сигарету в посиневших руках. Армин весело шлепает по камням, выходя из реки, смотрит на него неодобрительно. Ему не нравится новая привычка Эрена в сложившейся ситуации. - Капрал, наверное, заждался… Он опускает полы брюк, садится на сырую землю и натягивает на ноги теплые шерстяные носки, вынутые из сапог. Эрен стискивает зубы, бросая бесполезные спички рядом с Армином. Сигареты прячет в карман. Эрен опять затягивает старую песню. Про то, что мир спасать, гигантов убивать, носки капралу стирать. Про то, что настолько мудак, что рубашки у него всегда чистые и выглаженные, даже после того, как он кого-то поубивал, что-то поспасал. Про то, что ему бы бабу и может попросить Ханджи сделать ему «это», чтобы он немного поспокойней стал, и из крошечных черных зрачков исчезла цветная печаль. Это в мире Эрена «это» называется «это», у Армина, «это» называлось «минет». Тогда, после падения башни, после неприятности с Имир, он часто говорил Кристе, что каждый день может стать последним. Что надо жить здесь и будущее наступает сейчас. Они могут и не дожить до завоевания людьми земель за пределами стен. В какой-то из возможных последних дней она сломалась. Завоевалась. Они даже сшили несколько мешков, набили их старыми списанными простынями, чтобы было удобнее имитировать присутствие Армина в постели после отбоя, пока он вылизывал молочную кожу, хватался за белокурые волосы, смотрел в голубые глаза и говорил, что им завтра, наверное, крышка, вводя член в ее лоно. Эрен узнал это уже после того, как нашел в энциклопедии слово «лесбиянка» и рассказал Армину, что происходило между Кристой и Имир. Он ответил. «Она не лесбиянка», - сказал. Теперь говорит, что между капралом, мать его, Риваем, и капралом Ханджи минета быть не может. Идет, обвешанный флягами, и говорит. Эрен при каждом шаге старается вытряхнуть воду, затекшую в сапоги, и спрашивает почему. Горло уже начинает неприятно саднить. Много причин. Ему двадцать три, ей двадцать восемь, трудности с соблюдением субординации, наблюдательность Ирвина, тонкие стены, мир спасать. И влюблен он крепко. Ривай. Эрен возится с неплотно прикрытыми крышками, льет все на рубашку, шмыгает носом, забирается в волосы дрожащей рукой, зачесывая их назад и наобум спрашивает: - Это Криста сказала? Она видела его с кем-то? Что? Почему ты так смотришь? Они останавливаются под кронами вечнозеленых деревьев. Здесь будет лето до тех пор, пока небо не укроет землю одеялом из снега. Эрен переминается с ноги на ногу, Армин закусывает губу, прижимая фляги к груди. Вода хлюпает в сапогах, носки насквозь мокрые, штаны - к костру бы, смотреть, как Ривай играет в карты с рядовыми. Флэш, стрит, сет – Эрен быстро учится. Он поправляет на плече лямки бурдюков, а Армин закидывает лицо к небу, с которого сыпется первый снег в году, который тут же тает на их щеках. - Эрен. Армин выдыхает ему в лицо так, что пар конденсируется на коже Эрена, оседая крошечными капельками на носу и щеках. - Что еще, кроме «лесбиянство», ты узнал из этой энциклопедии? Ривай сгибается пополам, зажав в одной руке кожаный бурдюк, сметанный неровными жесткими швами. Из него плещется на землю еще и еще. Он, выпрямляется, жадно пьет из узкого горла, и снова выташнивает под аккомпанемент чихов Эрена. Изо рта уже льется вода, смешанная с желчью. Теперь они точно в курсе, что, Криста, новенькая белокурая нимфа белокурого Армина, не умеет готовить рыбу. Армин не хотел, но слухи в ограниченном людском пространстве плодятся помимо его воли. Паршиво, когда все знают, что твоя девушка не лесбиянка. Капрал вытирает пот со лба, убирая налипшие волосы. Его шатает, как будто он сильно пьян или отравился рыбой. Рыба с картошкой под сырным соусом с помидорами. Слишком нежный у них капрал. Пироги с картофельными очистками, которые Армин не согласился печь ни в какую, точно бы его прикончили. Эрен задумчиво оглядывает точеную фигуру, как впервые отмечая низкорослость, мелкие зрачки, закатывающееся в такт очередному приступу рвоты, дурацкую прическу, тщательно выглаженную одежду, всегда гладко выбритые щеки. Он подхватывает бурдюк, смело проводя рукой по растрепанным волосам, приглаживая их назад. - Подержать? Фляга-то тяжелая. Ривай поднимает на него затуманенные глаза, по привычке вскидывая тонкую бровь. И ногти у него. Аккуратно спиленные. И обувь слишком чистая для тех километров, что они прошли. Еще он бредит. Спасением мира, стиральным порошком, мылом, кипельно-белыми блузами. Парнями из своего отряда бредит, сука. Теперь понятно, к чему бани по пять раз в неделю в принудительном порядке. Ненормальный. Предатели, говорил, крысы в отряде, доносят, планы стоят, убить хотят. Сам он предатель. И бани эти, блядь. Эрен вдруг замечает, что он выше Ривая, они одной комплекции и размера. Только он не педик. Он не обманщик. Ну, быть титаном лучше, чем быть гомосексуалистом. Наверное. Он плещет воду на спиленные ногти, Ривай черпает ее в ладошки, промывая рот. На безупречной рубашке ни единого пятнышка. Сапоги сверкают. Эрена так и подмывает: «А все педики такие мудаки?». Или спросить: «А тебя точно тошнит от ужина, а не от спермы твоего бойфренда?». Много, в общем, было в той книжке. Капрал Ривай жалкая пародия на спасителя мира. Мечтал вырасти и стать вершителем судеб и покорителем титанов, а стал сукой и содомитом. Эрен – не такой. Эрен станет, Эрен сможет, за Эреном пойдут. Он увидит песчаные океаны и морские пустыни, которые его наставнику только снятся наравне с банями. На земле – не переваренная рыбья требуха, смешанная с желудочным соком, на сапогах капрала – ни соринки. Из лагеря тянутся запахи нормального ужина – мясо с картошкой и зеленью, тушенное в походном котелке, ребята смеются и проверяют приводы, в любой момент готовые отдать жизнь за их голубого капрала. Эрен ставит огромный жирный крест на своем наставнике и быстро смиряется со своей новой участью мессии. А мессия должен быть спокоен, терпелив и участлив со всеми. Он будет понимающим мессией, всегда готовым подать товарищу флягу с водой и никому не рассказать об этом инциденте. - Его белобрысая подружка станет просто отвратительной женой, если они не сдохнут до дня свадьбы, в чем я сильно сомневаюсь. Ривай выпрямляется и кладет ладони на узкую талию, разминая поясницу. Немного помятый, но жить будет. Нужно напоить его похлебкой без мяса, специально приготовленной мессией из мессий Эреном Сострадательным. Эрен закручивает крышку и смотрит на свои грязные сапоги с желтыми капельками ужина Ривая и желудочного сока. Вот блять. - Да уж. И где она рыбу только взяла, в реке, в которой мы набирали воду, даже пиявок нет. Его голубой капрал застывает на секунду, смотря бессмысленным взглядом сквозь Эрена. Эрен молчит. Хоть рыбы не было. Передохла, наверное, вся от такого-то холода. Егерь срывается с места, дернув капрала за рукав и бросив короткое: - Быстро, идем. Приходится идти. Приходится быстро. *** Девочка связана каким-то причудливым узлом, какой Армину и не снился. Да и Эрену тоже - он еще не дошел до слова «бандаж» в отвратительной энциклопедии, которая знает про все на свете. Про женщин, влюбленных в женщин. Про мужчин, влюбленных в мужчин. Про белокурых красоток на полу, связанных длинной черной веревкой, с торчащим изо рта куском старой темной ткани. Армину они договорились не говорить. Риваю тоже, но тот сам приперся. Смотреть на витиеватое макраме, пока солдаты поют песни далеко за лесной густотой – они же договорились никому не говорить. Глядя на зашнурованную по высшему разряду бывшую подружку Армина, на располосованные запястья, перемазанные кровью, на колотую рану на шее, из которой лениво вытекает кровь, Эрену приходит на ум выражение: «Опасные связи». Связи. Если бы он был писателем, желавшим описать жизнь Кристы Ленц после вступления в отряд, он бы назвал ее так. Опасные связи. Череда быстрых перепихонов сначала с грубой мужеподобной Имир, потом с женоподобной принцессой Армином, закончившаяся красным крестом на Ривае, и вот, пожалуйста. Ты можешь быть хорошим солдатом, нежной и доброй девушкой, последней гаванью, к которой хочется прибиться, воплощением Божией Матери с отравленной рыбой на руках, верным товарищем, а кончить с перерезанными ахиллесовыми сухожилиями и охотничьим ножом с коротким лезвием, живописно торчащим из груди. Военные, блядь, времена. Ривай брезгливо касается сапогом белокурого виска, и голова переваливается на другой бок, как у шарнирной куклы. Он глубоко вздыхает. У Ирвина вся рубашка в крови, алые брызги застыли на медальоне, путаются в пшеничных волосах, забиваются коркой под короткие ногти. Командор отряда разведчиков всего, блядь, человечества, оплот надежды и веры людей, отводит виноватый взгляд в сторону. - Ирвин. Ханжи будет в бешенстве. Ирвин Смит высоко вскидывает голову, пока творение его рук и ног истекает кровью в сырую землю. Эрен вообще впервые видит, что у женщин, оказывается, тоже есть кадык. Небольшой хрящ на шее, отлично обозреваемый из колотой раны, длиной со стену Розу. Что бы он делал, без блистательного капитана и его отличного охотничьего ножа с коротким лезвием. Ирвин объясняет как всегда, как привык. Вражеский объект да на чужой территории. Обменивался секретными данными с себе подобными, надеясь нанести удар разведывательному отряду, а значит, всем защитникам человечества, изнутри. Разумный, обладающий привлекательной внешностью, кровью истекает. Способный перевоплощаться в женскую особь титана, они, правда, прервали трансформацию совместно с рядовым Егерем, путем нанесения колото-режущего ранения в шейный отдел, прошив его орудием убийства насквозь, задев острием вершину позвоночного столба. Они не хотели тебе говорить. Эрен никогда не видел столько жестокости в командоре, как после новости: «Она хотела его отравить, он там, блевал, блядь, а рыбы рядом отродясь не водилось, понимаете, сэр». Они не поднимали шума, поэтому просили Кристу принести хвороста для костра и воды для котелка, а Имир – остаться и заткнуть свой поганый рот. Капрал бахнулся в лагере сразу почти, покачнувшись, грациозно выпрямившись – грохнулся в руки Ханджи, устав, видимо, от тошноты, рвоты, бега, необходимости думать, от предательств устав. Бывшая Армина бойко сопротивлялась, но поняв, что партия проигрышная, улыбаясь разбитыми губами, все щебетала: «Это я, но как будто бы и не я. У вас такое случается, командор?». У командора, похоже, случалось – против его открытого бешенства, плескавшегося через край, Эрен и сам бы не потянул. Он избивал женщину и до признания, только за предположение, что она отравить пыталась, покончить с боевой единицей отряда разведчиков. Ногами, руками - такой примитивный плебейский кулачный бой. До признания, после признания. До смерти и… Эрену всегда хотелось узнать, остаются ли на коже трупов синяки. - Вы уничтожили бесценный разумный экземпляр. И даму сердца рядового Арлерта. Ирвин пялится на свой забрызганный кровью галстук-медальон и облепленные грязью сапоги. - Дама сердца рядового Арлерта имела намерение уничтожить моего капрала. Они долго-долго смотрят друг на друга, пока каблук сапога Ривая, которого вообще никто не звал, но он сам приперся, вкручивается в белую ключицу, торчащую из приспущенного ворота рубашки. Из рубашки, с рассыпавшимися по полу пуговицами, как жемчужными таблетками с двумя проколами в центре, вообще много что видать. Сиськи, например, и неплохие такие - Армин знает толк. Забрызганы кровью, правда, сочащейся из артерии на шее. Как по Эрену, этим двоим просто нужен большой, хороший бордель с широким ассортиментом. Может быть тогда, их командор станет чуть менее беспощадным, а Ривай не будет строить козни с мытьем полов и разбивкой лагеря. Ему и о себе нужно подумать. С картофельными очистками пироги, когда люди умирают каждый день, надо же. Особь титана, обнаженная до мускул, не так ли капрал? Эрен уже понимает, что ни черта не так. Он становится на колени, беря руку Кристы в свою. Она холодеет, как любая вещь, из которой уходит жизнь. Как чайная ложка стынет, вынутая из кружки с кипятком. Как дуло остывает после выпущенного заряда. Костры затухают. Мосты горят. Блядь, он тоже пидор, что ли. Печь, после того, как заканчиваются дрова и топить больше нечем. Сидит тут, пригнувшись, под перекрестным огнем взглядов мудаков этих, поебывающих друг друга в банях. Как Криста, вот, на полу, из которой жизнь уходит. Пульса нет, да его и не может быть, с ножом-то, торчащим в белоснежном холмике кожи, как шпажка в ванильном мороженном с вишневым сиропом. Да откуда ему взяться, с дырой в глотке, такой, что даже Эрен видит хрящ, который всегда считал «адамовым яблоком» и всегда относил к исключительно мужским реквизитам, а над головой – молнии, снаряды, солдаты песни поют, бабы слезы льют - война, блядь. Уничтожить капрала. Чушь какая. И зачем им командор без капрала. Очень-очень-очень большие сапоги, высокие, как, ебать, оскольчатый огромный камень, такой высокий, что на его вершине не тает снег, сугробами лежащий на его верхушке. Джомолунгма. Горы, протыкающие пиками небеса, по рассказам дедов и прадедов. Цокают невысокими надежными каблуками, у капрала выше – он же коротышка. Орошенные кровью, с налипшими светлыми длинными волосами, замирают возле начищенной до блеска обуви, как влитой сидящей на миниатюрной ножке. Эрен прикладывает два пальца к разодранной шее, надеясь поймать рваные удары сердца той, что добрая, любящая и двуличная мразь, пачкая пальцы в крови. А зачем им командор без капрала. Дыши, сука, может их тогда удастся отлепить друг от друга и добавить немного перипетий в их скучную жизнь. Дыши. Интересно, у капитана есть дети. В смысле, Ривай же не сможет… Дыши. Широкая-преширокая ладонь с набухшими венами хватает поясницу, потом спускается ниже, сжимая крепкую ягодицу в белых штанах. Знать бы ему раньше, к чему приводят пироги с картофельными очистками. А не мог их командор сразу так? Чтобы без мытья полов, стирки униформ, готовки обедов? - Эй, там вообще-то война. Ему не отвечают, и Эрен морщится от вязкого причмокивания губ и шуршания одежды, словно широкие ладони задирают плащ, лезут под крепежные ремни. Дыш-и-и-и. Он трогает белые холмы с мягкими розовыми сосками, прикладывает к ним голову – ничего. Ни пульсинки. Женская особь титана, полностью одетая, время смерти 16:48. Колото-режущая рана на шее, двое мужиков лижутся над его головой так, что он даже глаза поднять боится. Матерь божья, как Ривай соблазнительно стонет, когда его дергают за волосы на макушке, перебирая большим пальцем короткие волоски на затылке. Интересно, он был девственником до того, как крепкие руки оказались под кожаной пряжкой, бред, бред. Женская. Особь. Подружка Армина – он будет чертовски зол, когда узнает об этом. Ирвин наступает в идеальную лужицу крови, натекшую в углубление в промозглой земле, подошва ботинка тут же окрашивается алым. Ирвину плевать. Наверное, они все герои. Наверное, они все мессии. - А Вифиния? Где-то высоко-высоко над головой Эрена прерываются вздохи, причмокивания и шелест одежды. Действительно, а Вифиния? Ребята, у него тут труп титана на руках, с мечом короля, мать его, Артура в сиське, который не вытащить никак, а у вас Вифиния? Очень длинно, Эрен назвал бы «Вифи». - Я пытался. Я не смог. Я много лет ждал и теперь готов к еще шести дням рождениям, шести сочельникам, а дней стены уже скоро не будет. Как и стены. Вопросы, капрал? У командора что-то с изложением мыслей произошло. Извечные скучные канцеляризмы уступили место рваному бреду, сопению и путанице. Капрал податливо толкается вперед, наступая сапогом в ту же лужицу крови, что и Ирвин. Наверное, они все герои. И все спасут этот мир. Голубой-голубой мир. И чем Ривай не мессия? Среди солдат ходят слухи, что он парень с темным прошлым, который прочел Евангелие от Матфея четыре раза и отринул нечестивого. И их командор, в чьем мозгу роятся все эти безумные тактики и бесконечная любовь к нему. А как капитан без своего капрала. И Эрен, что даже не обсуждается. Армин, который переспал по ошибке. Надежная и сумасшедшая Ханджи. Микаса, с которой они с малолетства, которая костьми за этих голубых ляжет. Да много их, спасителей мира сего. Все вооружены до зубов и умеют за себя постоять. Если бы у Иисуса был пистолет, он был бы до сих пор жив. А у них есть пистолет. Я пытался без тебя – и я не смог. Они пытались друг без друга – и потерпели поражение. Вопросы, Боже? Эрен застилает тело короткой зеленой накидкой, как какой-нибудь предмет мебели. Тяжело опирается на одно колено, а затем поднимается, глядя на отчаянные поцелуи их двух немного голубых вершителей судеб. Вот так вот, примеры для подражаний пьют водку и мало рассказывают о себе. Герои подсаживаются на опиум и обсуждают с примерами-для-подражаний будущие тактики будущей битвы. Командиры отрядов, отвечающих за разящий удар, лижутся со своими подчиненными в перепачканных кровью ботинках, короткими волосами на затылке, низкорослыми совсем. Слово умное из мудреной книги. «Гомосексуализм». «Лесбиянство». Энциклопедия не знала терминов, «отдать жизнь за…», «умереть, чтобы…». Эрен поднимает глаза. Крепкие, очень откровенные объятья и поцелуи. Блять, ну, бывает. «Отклонение». Да просто Имир, которая любила Кристу. Да просто Ирвин, который любит Ривая. Тело Кристы стынет на земле. Ривай и Имир – живые пока. Эрен откашливается. Он был не прав насчет пирогов, да. - Эй, там, вообще-то, война.