Когда я вырасту

      В стране Огня наступала весна. Вся природа просыпалась ото сна. Молодые зеленые почки набухали на еще немного сонных деревьях и, лопаясь, являли миру еще совсем крохотные зеленые листочки, измазанные в горьковатом древесном соке. Страна Огня оживала и просыпалась от зимней спячки, сменяя свой унылый грязно-желтый наряд на жизнерадостно-зеленый. С дорог исчезала слякоть, грязные лужи превращались в опрятные лужицы и постепенно совсем испарялись. Люди тоже как будто бы оживали, стряхивали с себя пелену отчужденности, апатии и меланхолии, и, набираясь новых сил, постепенно расцветали подобно окружающей их природе.       Больше всего это было заметно в Конохе. Люди становились чуть более открытыми, начинали немного больше улыбаться, становились несколько участливее. То здесь, то там можно было встретить влюбленные парочки, гуляющие по улицам селения. Все они торопились жить, потому что не знали, когда смерть постучится к ним в дверь. Ведь жизнь так коротка. В особенности у шиноби, которые проводят большую ее часть в сражениях. Для этих людей самой великой драгоценностью становятся их дети. Или внуки, если судьба им улыбнется и даст шанс увидеть таковых.       Единственный, кого почти не касалось это весеннее настроение, был новоиспеченный Нидайме Хокаге. Сенджу Тобирама пережил в свое время множество войн, потерял достаточно близких людей, пережил смерть младших братьев и не сломался, но вот когда Шинигами забрал его старшего брата, альбинос не выдержал. Конечно, он никогда никому не скажет, что всегда хотел быть похожим на своего старшего брата. Того самого старшего брата, который даже после всего пережитого сохранил в себе многое от запомнившегося Сенджу-младшему взбалмошного мечтательного пацаненка, коим Хаширама являлся в детстве. Еще до того как научился убивать, еще до того как познал все «прелести» войны. Еще до того как стал шиноби, убив в себе человека. Тобирама так не смог. У него просто банально не получилось. Сломалось в нем что-то тогда. Погасло. Перекипело. И замерзло, как вода на морозе. Он превратился в цельный кусок льда без каких бы то ни было эмоций. Нет, конечно эмоции были, но были они так глубоко, что пробиться сквозь этот ледяной панцирь удавалось только Хашираме. Просто потому что он знал, что за всем этим холодом прячется тот самый потерянный чуть растрепанный беловолосый мальчонка, каким Тобирама был в детстве, когда только-только приходил в себя после ночных кошмаров или когда впервые увидел смерть своими глазами.       Хаширама был его смыслом жизни. Его солнцем, которое освещало и согревало ледяную пустыню внутри, которое не давало замерзнуть вовсе. А теперь его не было. И Тобирама, казалось, всем своим нутром чувствовал, как все внутри окончательно замерзает. С каждым днем было все труднее изображать хоть какие-нибудь эмоции даже в кругу семьи.       Да, уже не испытывать, а изображать. Испытывать он их перестал после того, как узнал о смерти Хаширамы.       Подобие улыбки у Сенджу-младшего все еще вызывала Цуна-тян. Его внучатая племянница была чем-то удивительно похожа на своего деда. Намного больше чем ее отец. Может быть этим внутренним солнцем, чье тепло согревало всех окружающих?..       В последнее время Тобирама все больше проводил времени с малышкой, пытаясь заменить того, кто замене не поддавался в принципе. Общение с ней на время помогало приостанавливать тот ледник, что поглощал остатки его души. Возможно, где-то глубоко внутри, Сенджу жалел, что своей семьи так у него и не получилось, но об этом он старался не думать. Да и незачем уже. Должность Хокаге заведению семьи явно не способствует.       Сегодня был один из тех дней, когда у него было свободное время, чаще всего растрачиваемое на то чтобы забрать Цуну-тян из недавно построенной Академии и прогуляться немного по парку. Погода была солнечная, и на улицах постепенно разрастающейся и расцветающей Конохи можно было встретить множество шиноби и гражданских гуляющих, идущих по делам или спешащих на миссию. Казалось, все они разом выбрались из своих домов лишь для того, чтобы погреться в лучах весеннего солнца. По пути в Академию многие встречные кивали ему в знак приветствия, здоровались, задавали какие-то вопросы, выражали свои искренние сочувствия в связи со смертью брата, но все их действия вызывали лишь глухое раздражение где-то внутри, вгоняя Нидайме в состояние близкое к глухой неконтролируемой ярости, которую прежде ему приходилось испытывать только во время общения с проклятыми Учиха. Как будто бы кто-то из них всех вместе взятых знает, насколько ему тяжело после смерти Хаширамы на самом деле.       Естественно, что до Академии он добрался далеко не в лучших чувствах, и что конечно же не могла не заметить Цуна-тян. У малышки, как впрочем и у Хаширамы, была удивительная способность чувствовать настоящие эмоции, испытываемые людьми. Так что не было ничего удивительного в том, что Химе-тян крепко вцепилась в его ладонь своими еще совсем тонкими детскими пальчиками и потащила в сторону парка, по пути рассказывая какую-то милую ничего не значащую чепуху своим звонким девчачьим голоском, который чем-то напоминал Тобираме перезвон маленьких колокольчиков. И уж точно не было совершенно ничего удивительного в том, что к концу их пути Сенджу уже с интересом вслушивался в щебетание двоюродной внучки и пытался уловить постоянно ускользающий от него смысл монолога юной куноичи.       Когда он, казалось, уже почти уловил этот самый смысл и даже начал осознавать за что «Джи-кун» получил пинка от «Орочи-куна» и при чем здесь белая гадюка, малышка остановилась посреди аллеи и, не по-детски серьезно взглянув на альбиноса своими каре-золотыми глазами, спросила:       - Дедушка Тобирама, а ты большой? – шиноби, явно не ожидавший такого подвоха, даже немного растерялся, не зная как ответить ребенку.       - Это смотря с чем сравнивать, Цуна-тян, - наконец выдохнул Нидайме, оглядывая насупившуюся внучку задумчивым взглядом. Кого-то ему это напоминало…       - Нет, ты скажи: ты большой или нет! – спустя пару секунд возмущенно провозгласила Химе-тян.       - Наверное, да, – спустя некоторое время ответил альбинос, с каким-то непонятным и совершенно неясным волнением ожидая следующего вопроса Цунаде. И ведь не прогадал! Не прошло и минуты, как Химе-тян снова задала вопрос, немного сомневаясь и теребя выбившуюся из хвоста светлую прядку:       - А дедушка Хаширама большой?       - Это смотря с чем сравнивать. – хмыкнул Тобирама, пытаясь угнаться за ходом мыслей юной Сенджу и соображая чего же еще у него спросят в следующий раз.       - Ну, деда-а! – почти обиженно проныла у него над ухом будущая Годайме Хокаге, прерывая весь мыслительный процесс. Вся в Хашираму! Тобираме же ничего не оставалось, как согласно кивнуть в ответ:       - Большой.       Некоторое время они шли молча. Цунаде думала о чем-то своем, а Тобирама пытался осмыслить к чему были все эти вопросы.       В центре парка был небольшой пруд с небольшими скамейками по периметру, которые сейчас были заняты самыми разными людьми начиная со стариков и заканчивая влюбленными парочками. Цунаде огляделась вокруг, вздохнула и, вцепившись покрепче в руку двоюродного деда, потащила его куда-то дальше, на что получила неопределенный хмык со стороны родственника. Отойдя от толпы на достаточное, на ее взгляд, расстояние для столь важного разговора, Химе-тян наконец-то задала мучивший ее вопрос:       - А дверь большая? – И смотрит пристально так, не отводя своих пронзительным каре-желтых глазок. И ждет. Тобираме снова ни к месту вспомнился старший брат и его точно такой же манерой выпытывания ответа.       - Это смотря с чем сравнивать, – совсем неуверенно протягивает Нидайме как-то обреченно смотря на внучатую племянницу и получая в ответ совсем обиженный взгляд. Ну, не умеет он с детьми общаться, не умеет! Что тут поделаешь?       - Дедушка! Ну, тебе что, ответить лень?       - Ладно, Цуна-тян. Дверь тоже большая. А зачем тебе это? – Тобирама наконец-то озвучивает столь долго мучивший его вопрос. Сейчас он либо получит ответ, либо пищу для размышлений.       - Да, так, – пытается отмахнуться Цуна-тян, после чего задорно так улыбается, по-хаширамовски, и выдает:       – Я тут подумала и решила, что когда я вырасту, то стану такой же большой как ты и дедушка Хаширама, – затем чуть замолкает и как-то по-детски серьезно добавляет:       - ... и как дверь!       А Тобирама начинает смеяться. Сначала тихо, а потом во весь голос. Звонко, от всей души. Так, как они смеялись когда-то с Хаширамой над какой-то совершенно бредовой шуткой. Как тогда, когда внутри было еще не так много льда. Как же он мог забыть, что дети – цветы жизни? Что они – частичка нас в этом мире, которая останется даже после нашей смерти? Что именно они дают нам силы жить дальше, всего лишь одной своей искренней улыбкой воскрешая то, что, казалось бы, воскресить невозможно, даря надежду на лучшее будущее? Как он мог забыть, что Цуна-тян внучка Хаширамы, а значит внутри у нее тоже горит такое же яркое солнце, которое согревает всех своим теплом?       А Цунаде широко улыбается и хохочет, ничуть не стыдясь показывать миру свою белозубую улыбку с дыркой от недавно выпавшего молочного зуба. Она знает, что теперь с ее любимым дедушкой Тобирамой все будет хорошо. Она позаботится о нем также, как они с дедушкой Хаширамой заботились о ней. Обязательно. Когда она вырастет.