Покажи, как ты чувствуешь

Амели надоело ждать. Да, она была из тех людей, чье ожидание, если оно проявлялось, граничило с бесценной роскошью; она была терпелива, но не усидчива, а поэтому настолько же послушна, насколько и агрессивна в такие моменты, когда милостью ее так бесчеловечно пренебрегали. Но он, похоже, считает, что его она готова ждать вечность. И отчасти он прав. Кому не знать правду лучше, чем богу лжи, который всю жизнь только и делает, что мешает эту самую правду с грязью, с кровью, выпущенную незаметно из жил тех, кто пал жертвой его колких проказ? Но иногда даже принцу требуется почувствовать себя чем-то униженным, чем-то ограниченным, и в данном случае сломить его вольность Амели планировала той самой чертой своего характера, что издавна раздражала его до скрипа зубов – непредсказуемостью. Поднявшись с мраморной скамьи, она поправила подол своего платья, в который раз за сегодняшний день болезненно зацепившись ногтем об его золотую нитевую кайму, отчего тихо, раздраженно выругалась себе под нос. Оглянувшись по сторонам, чтобы убедится, что никто не уличил ее в присутствии здесь, в тени хвойного леса, она с обреченным вздохом вернулась в чертоги дворца, натянуто улыбнувшись, когда стража в мимолетном, неглубоком поклоне распахнула перед ней неподатливые двери. Амели намеревалась вернуться в свою спальню, где, наверняка, пробудет до следующего рассвета, ведь увидеться с ним ей было не суждено, а ни за чем, кроме предвкушения встреч с ним, время коротать она не умеет. Но и тут предвкушение бессердечно перебивала обида. Бесчестно пропав вот уже на два дня, он, кажется, и вовсе забыл, что больше увидеться возможности у них может и не быть. Приговор суда, нерушимый и обязательный к исполнению, не терпит пререканий. Каждый вечер они встречались возле той самой скамьи, за которой расцветал пышный, многообразный сад царицы Фригг. Проходя мимо, Амели никогда не могла отказать себе в прелести полюбоваться на него вновь, но на этот же раз она не задержала свой взгляд ни на одном из цветков, что прежде будоражили ее сознание одним лишь фактом своего существования. Уж слишком погружена в свои мрачные мысли дочь Фрейи, что тугим распятием привязали ее к дурному осадку, подло затаившемуся в ее трепещущей от тревоги душе. Он пропустил их вчерашнее свидание. А теперь не застал и сегодняшнего. Встречая проходящих мимо служанок, любезно зовущих ее леди, что только резало Амели слух, она быстро дошла до своих покой, за порогом которых весь прочий мир для нее упокоено померкнет. Вот оно – ее убежище. И от горьких разочарований в молодом принце, и от страха за него, такого упрямого и без того подверженного тщательному наблюдению Одина за свои, к счастью, оконченные грехи, и от своей любви, которая пытливо терзала Амели до того, что сердце кровью обливается. И, когда захлопнутся за ней двери, не будет ей дела ни до того, где же носит ее проклятого трикстера, ни до того, почему же нет стражи у ее комнаты, которая неотменено присутствовала там ежедневно… Взмах рук – и она выдохнула с таким облегчением, с каким выдыхала лишь однажды, узнав, что приговором Локи не будет казнь. Двери закрылись и, прижавшись к ним спиной и блаженно сомкнув тяжелые веки, переводя отчего-то сбившиеся дыхание, Амели не сразу заметила, что в своей спальне она не одна. Возможно, именно поэтому она и не вскрикнула от испуга, ведь, не открывая глаз, уже услышала и осознала чье-то постороннее рядом присутствие, чью-то мягкую, грациозную поступь, закружившую вокруг ее кровати; уловила чье-то тихое дыхание, даже чей-то терпкий запах, и кожей почувствовала чью-то улыбку. Ее пересилило не столько опасение, что в ее покои закрался кто-то незваный, сколько любопытство, кто же соизволил нагрянуть к ней. Тогда в ее взоре не было ничего, кроме искреннего удивления и не долгой, но пестрой нотки растерянности. Глядя на гостя, она знала, кто стоит перед ней, ведь каждое утро гляделась в зеркало, однако у нее все равно непроизвольно вырвалось: - Как такое возможно? Но этот вопрос был лишен смысла, потому что для этого человека возможно было все. В центре ее комнаты, в центре помещения, которое она раньше считала недосягаемым для остальных, безопасным и замкнутым, стояла хорошенькая, изящная девица, глядящая на нее широко распахнутыми, светло-зелеными глазами. Темно-шоколадные волосы с ореховым блеском непослушными локонами обрамляли точеное, восковое лицо. На ней было точно такое же пышное платье – расшитое золотыми нитями, усеянное роскошью переливчатых, драгоценных камней, с тугим корсетом, затянутым на ее спине яркой шнуровкой. Единственное отличие между ними было разве что в том, что стоящая у постели девушка была румяна и свежа, а та, что у двери, резко побледнела, плотно сжала задрожавшие губы. А еще та другая Амели смотрела на настоящую с такой ехидной, самодовольной улыбкой, открывающей ровный ряд белоснежных зубов, что холодок пробегался по коже. Обе они были прекрасны друг против друга, но одна из них была лишь умелой, но шутливой копией истинного эскиза. - Как такое возможно? – вдруг отозвался, передразнивая, звонкий, девичий голосок, и Амели вздернула брови, прислушиваясь к тому, как, оказывается, забавно звучит ее же голос, когда доносится из чужих уст. – Ты ведь смотришься в зеркало, когда заплетаешь себе косу?.. Ох, - другая Амели смягчила свою улыбку, прищурив глаза, когда настоящая осторожно шагнула к ней, но так и не осмелилась подойти слишком близко. – Я всегда мечтал, чтобы ты посмотрела на себя со стороны. Ты как-то говорила, что никогда не веришь ни постороннему мнению, ни отражению. Но теперь-то ты наконец можешь понять, какая ты красавица, моя Амели? Копия ухмыльнулась и в несколько изящных, но широких шагов преодолела разделяющее их расстояние. Амели не отшатнулась. Она по-прежнему стояла у двери, разглядывая девушку, а то есть себя, и панически соображала, не в силах снова пошевелиться. Осознание нагрянуло внезапно, но стремительно, как раз вовремя, иначе бы она, возможно, инстинктивно достала острый клинок из своего сапога и кто знает, как заставили бы рефлексы поступить ее дальше. Когда копия вдруг протянула к лицу Амели руки и коснулась ее щеки своими длинными, тонкими пальцами, вызвав прокатившуюся по ее телу судорогу от этого до боли знакомого, прохладного прикосновения, дочь Фрейи весело хохотнула, восторженно изрекая: - Какого Имира ты в моем обличье, Локи? Догадаться было весьма просто. Кто еще посмеет назвать ее «своей»? Бог обмана, нрав которого как нельзя точно в эту минуту определяет само его прозвище, довольно улыбнулся. Одно имя, сорвавшиеся с губ Амели, сыграло свою роль – и чары рассеялись для нее, предоставляя ее любопытному, буравящему взору истинную сущность стоящего перед ней человека. Воля Амели была сильна, но и магия Локи не уступала: в любое мгновение она может вновь перестать видеть его настоящее лицо, и перед ней вновь предстанет ее зеркальное, но такое загадочное отражение, стоит ему только захотеть стянуть тугой кокон своих чар чуть потуже. Но сейчас, пока что, она еще различает правду. А зайдя бы в комнату кто-то другой, он бы по-прежнему увидел стоящих напротив друг друга девушек с одинаковой внешностью, в одинаковой одежде и ничем не отличимых. Одна нежно держала другую за подбородок, лаская пальцами ее губы, а вторая же шумно дышала, разделяя со своим двойником насмешливую улыбку. Но глаза же Амели видели теперь истину: высокий, молодой бог обжигал своей лаской ее вмиг разрумянившуюся щеку, очерчивая подушечками пальцев неведомые сему миру невидимые узоры на ее бархатной коже. Острые скулы, о которые можно порезаться, как о бритву, тонкие губы, мягкие черты в обрамлении угольно-черных волос… Настоящие, живые глаза, а не стеклянные и чужие, какие видела перед собой Амели, пусть эти глаза и были копией ее глаз. У Локи они тоже были зелеными, но этот оттенок был для нее другим – темным, волнующим, завораживающим, с серо-металлическим блеском. Один его взор вгонял ее в лихорадочный жар и заставлял неистово трепетать перед ним. На нем была тяжелая, изумрудная накидка, придающая прокаженному принцу лишнюю стать, которая словно и так вот-вот через край перельется. Доспехи из небесной бронзы были непробиваемые, неподъемные для нее, не такой сильной Амели, но, кажется, были такими легкими и воздушными для Локи, который походил в них на воина и законного, будущего царя, которым ему на самом деле не суждено стать уже никогда. Но где-то он и впрямь был царем. Где-то в душе или в сердце Амели. Там же она признала его своим, а себя признала принадлежащей на вечность ему. Локи знал о том, как давно она уже привязана к нему узами этих мысленных клятв, которыми та клялась ему в верности и несокрушимости своих чувств. Осталось только решить, благодарить ему ее за это или же ненавидеть. Возможно, именно поэтому хватка его была столь властна, когда он вновь обхватил подбородок Амели своими пальцами, а прикосновения столь решительны, но нежны, пока он, не спеша притягивать ее к себе, а держа на расстоянии вытянутой руки, все-таки поддавался искушению на мгновение придержать свою руку у ее волос. Его улыбка всегда сквозила безумием, но сейчас же Локи был спокоен, пусть и как обычно глумлив, чего было у него не отнять. Он шутил даже над ней, над той, кого счел своей вечной спутницей и духовной супругой, но и она ведь не возражала: Амели уже давно привыкла к такому эксцентричному юмору, к выходкам юного трикстера, к его забавам, которые отныне были его единственной отдушиной помимо их влюбленной близости. Взгляд ее всегда снисходителен, когда падет на него, но за секунду становится томным и страстным, стоит Локи лишь наградить богиню одним своим поцелуем, впиваясь в полные, женские губы, игриво терзая их кончиком языка. А что бывает обычно дальше… После такого Амели всегда теряла свою непокорность, оставляя ее со сброшенной на пол одеждой, в груде которой обычно валялась и накидка самого Локи. Амели теряла свою удаль, становясь слабой в его руках, беспомощной, отчего теплое желание бога порой чередовалось с опасным стремлением жестко овладеть ею: поцеловать крепче, чем следовало бы, обнять и прижать к себе теснее, чем могли выдержать ее хрупкие кости, зашептать что-то, что могло ее напугать, но затем расслабить, ведь для Локи слова о том, что он убьет любого, кто посмеет взглянуть на нее, являлись искренним признанием в любви. Хотя любить он, как любят другие, и не умел. Собственничество, привязанность, повиновение воли избранника… Он был ревнив и завистлив, но любил он из порыва не этих эмоций, а из тех, что взывали в нем неконтролируемый ужас перед угрозой остаться совсем одному. С появлением Амели в его духовном одиночестве проскочила предательская брешь. Другого выхода у него не было – оставалось только разбить ореол своей тоски до конца, раз эту трещину уже ничем не закроешь. Черствая любовь его исходила именно из этого. И о ней у Локи были самые неожиданные понятия, какие Амели только когда-либо встречала за всю свою жизнь. - В моем обличье и в моей спальне…Неужели хотел почувствовать себя принцессой? – спустя долгие минуты повисшего между ними молчания, в течение которого она только и могла, что любоваться им, его открывшийся сквозь магию бледной красотой, Амели нервно ухмыльнулась, не осмеливаясь протянуть к нему руки в ответ и обнять. Что-то ее останавливало. Будто хотелось потомить Локи еще чуть-чуть, как на низком огне, чтобы довести до белого каления, до какого обычно доводит ее он. Амели лишь глядела ему в глаза, жадно ловя каждый его вздох, мятный, горячий, которым он упирался ей в прикрытый волосами висок, до сих пор ласково прижимая к нему по обыкновению холодные пальцы. - Нет, - ответил медленно Локи, то ли тщательно взвешивая каждое свое слово, то ли точно так же оттягивая мгновение, когда он набросится на нее. – Я хотел почувствовать себя рядом с принцессой. - Почувствовал? – насмешливо спросила Амели. - Пока не удалось, - с театральной грустью выдохнул он.На губах его цвела все та же лукавая улыбка. – Но уже скоро, я думаю. Дождаться бы еще ее позволения… Я ведь должен соблюдать правила приличия. - Ты и приличия? Ух, будет жарко… - она ухмыльнулась. – Не волнуйся, однажды принцесса смилуется, и ты дождешься, - Амели отвела глаза и, задумчиво закусив губу, так же неподвижно стоя напротив мужчины, обеспокоенно спросила, а точнее быть поинтересовалась, ибо обычно такие вопросы Локи нахально пропускал мимо ушей: - А охрану своей принцессы ты вырубил как раз для того, чтобы позволения спросить? - Не вырубил, а нейтрализовал, - учтиво поправил Локи. – Ты ведь знаешь, что Один запретил мне посещать некоторые места, в числе которых библиотека с отсеком о черной магии и твоя спальня, - тон его вновь стал язвительным и, одернув вдруг руку от ее лица, Локи попятился, взглядом обведя ее комнату. – Тяжело было бы войти сюда, не видь стража в моем лице твоего прелестного личика. - Вот лицемер, - хмыкнула Амели, чем удостоилась умиленной улыбки Локи, словно она не обозвала его, а поманила к себе пряником. – Ты ведь принял мой облик не только для этого… Этому способствовало что-то еще. Что-то, почему ты решил убить сразу двух зайцев, где второй заяц – это я. - Амели, - Локи покачнул головой, нахмурив брови. – Я не на охоте. Пример с зайцами не плох, но с магическими реликвиями бы больше подошел. Ты же знаешь, как я их люблю. - И все-таки ты где-то пропадал целый день, отчего где бы я не искала, я не могла тебя найти… И Брисингамен, между прочим, тоже. А ты сам знаешь, что он самый достоверный способ узнать как местоположения нужного человека, так и правду. Ты собственноручно наложил на себя чары, что могли бы отвести от тебя мой взор, да? – Амели проверила, закрыта ли дверь, после чего, на ходу продолжая удивлять своим умом Локи все больше, чем он, между прочим, восхищался и так задолго до этого, прошла до постели, присев на ее край. Зеленые глаза испытующе посмотрели на бога, встретив не менее настойчивый, но уже не такой наглый взгляд. Локи фыркнул, пожав плечами, и невольно покосился взглядом на шею Амели, на которой сверкала серебряная цепочка с зеркальным медальоном размером с половину его ладони. «Проклятый Брисингамен» - пусть Локи и не сказал это вслух, но эта фраза и без того красноречиво пылала в выражении его лица. - Твоя мать знает, какие подарки любимой дочурке дарить, - буркнул тот и, тяжело вздохнув, демонстративно сдался, небрежно дернув плечами. – Хорошо, ты права. Мне требовалось наладить кое-какие дела в Муспульхейме, но чертов Бальдер не позволил бы мне и шагу ступить в оружейную. А ты же знаешь, что он от тебя без ума, - имя Бальдера стоило у Локи того, чтобы брезгливо поморщить при упоминании его нос, а затем отвернуться, якобы делая вид, что тот заинтересовался и так известным ему узором на бархатных занавесках. – Но, клянусь от чистого сердца, изначально задумывал я этот трюк лишь ради того, чтобы нам удалось провести хоть одну ночь вместе. Амели шумно вздохнула. Она глядела на Локи,а точнее на его спину, которой он к ней повернулся, и уже давно не слушала, что он говорит. Ей вдруг захотелось подняться с кровати, в один ловкий, хищный прыжок настигнуть порой выводящего ее из себя трикстера и впиться ему в шею. Но не зубами, нет… Губами.Так, чтобы на коже после нее остались багровые следы, горящее на его коже, словно ее оберегающее клеймо, словно бессмертная метка. Амели стиснула пальцами простынь под собой, ощутив сухость в горле от таких мыслей. И все-таки взглядом она продолжала обследовать его шею, думать о том, какие широкие, напряженные плечи скрываются под его изумрудной накидкой, под этими громоздкими доспехами, кажущимися ей сейчас такими ненужными, буквально страдающими от ожидания, когда же их сорвут с его тела… Она больше не могла терзать себя, не могла ждать. Если она не закончит их бессмысленную на данный момент дискуссию прямо сейчас, то, скорее всего, долгожданного так и не произойдет. Почему нельзя побеседовать о подозрительных делах Локи на земле огненных великанов завтра? Амели была любопытна, но не настырна. Гораздо больше в ней преобладало нетерпение и бунтарство. - Тогда почему я до сих пор не чувствую твоих губ? Локи запнулся. Видимо, он ожидал от нее заслуженного допроса. Ожидал претензий, злых высказываний в адрес своей глупой хитрости, в адрес того, что он не объявлялся все эти дни, которые Амели послушно ждала его на их месте встречи в саду, боясь утратить надежду, но на грани взрыва от гнева. И он никак не ожидал услышать, как страстно в этот момент прозвучит ее хриплый шепот, а затем уловить ее невинный, но такой будоражащий взор, от которого Локи тут же проснулся. Позабыв о занавесках, об их красивом узоре, по которому тот прежде свободно гулял и проходился пальцами, он теперь же прижался ими к бедрам Амели, в два шага настигнув ее и вдруг осев на пол в ее ногах. Сердце Амели в этот миг пропустило несколько ударов, когда Локи, усевшись перед ней, вдруг прижался губами к девичьим коленям. Его уста с ее кожей разделяла лишь тонкая ткань ажурного подола. - Чувствуешь?.. Сейчас чувствуешь?.. – голос его неожиданно стал сиплым, тихим-тихим, напомнив змеиное шипение. Он мог показаться устрашающим кому угодно, но только не ей. Не той, что отчетливо различала в его тоне малейшие колебания. Локи звучал возбужденно, звучал надрывно, томно, нетерпеливо и горячо, но никак не страшно. Разве что только страхом можно было бы назвать желание, которое вмиг охватило их обоих… Локи запрокинул голову, не отрывая своих губ от ее колена, а рук от бедер, к которым тут же прижался ладонями, и пристально вгляделся ей в глаза. Амели же, дрожа от одного лишь его поцелуя сквозь юбку, склонилась, продолжая любоваться им из-под опущенных ресниц. Силы ответить у нее нашлись не сразу. - Недостаточно, - шепнула еле-еле она. Локи улыбнулся. Вновь безумство вскользь уловила дочь Фрейи в том, как растягиваются его губы, прежде чем вновь прижаться к ее ногам. Стоя перед ней на коленях, Локи медленно, но решительно забрал ее платье у бедер, так, чтобы теперь он мог целовать обнаженные колени, а не ткань. Когда рот его, пылающий и влажный, следом стремительно коснулся ее, не став выжидать долго момента, Амели вздрогнула, еще сильнее, чем в прошлый раз. Поцелуи Локи стали сыпаться на ее кожу повсюду: нагнувшись, он даже сумел дотянуться до ее лодыжек, а затем поднялся гораздо выше, пресекая дозволенную черту приличия, рассуждениями о котором прежде так театрально упивался. Но Амели не возражала. Она только прикрыла глаза, и это Локи расценил как согласие на дальнейшие действия. Он мог бы дождаться еще и ее блаженного стона, но смысл? Она и так вот-вот застонет в его руках… А юбка мешает. Рывок – и бог без труда рвет ее подол, бесцеремонно отрывая ткань так, что на Амели остается чуть ли не один корсет. - Я подарю тебе новое платье. Подарю все, что угодно…Но одежда сейчас лишняя, - прохрипел он, вновь впиваясь губами в ее колени, руками обхватывая их и закидывая себе на плечи. - Ты прав, - выдохнула богиня и повалилась спиной на кровать, тянясь руками к шеи находящегося в ее ногах Локи. А когда дотянулась, то стала царапать пальцами его доспехи, немо моля избавиться от них. Но, когда же Локи поднялся, чтобы нависнуть над ней, над такой желанной, над такой своей, и чтобы перебраться вместе с ней на кровать, оставив истерзания ее ног своими чуткими устами, она вдруг не увидела привычного, мужского лица, с ровным изгибом носа, волевого подбородка и блеклых губ. Она увидела себя, целующую ее, словно самое важное на свете сокровище, так нежно, но так проникновенно, так настойчиво заставляя ее губы двигаться в такт ее губам – уже не тонким, а полным губам двойника Амели. - Права, - уже второй раз за этот вечер поправил ее Локи, но на этот раз отнюдь не своим голосом. - Что ты делаешь? – удивленно спросила Амели, отрываясь от его (или уже ее?) губ. Пальцы ее больше не зарывались в шелковом водопаде длинных, иссиня-черных волос, зато они так и увязли в каштановых локонах не мене короткой длины. Куда делись любимые серо-зеленые глаза? А где опасная, широкая улыбка? Где скулы, подобные острию кельтского меча? Почему вместо пудро-сливочной кожи она видит и касается тепло-персиковой? Почему она вообще больше не видит своего страстного бога? Амели разозлилась. По ее мнению, Локи выбрал не лучший момент, чтобы сплотить вокруг себя зачаровывающее чары. Сквозь этот слой, новый слой, такой густой, такой прочный, пронзительный взор девушки уже не был в силах пробиться. Словно кокон, его магия обволокла трикстера от макушки до кончиков костлявых пальцев, делая те еще более изящными, еще более тонкими, а мужественное тело его в глазах людей превращая в такое хрупкое, такое…женское. Он решил поиграть с ней, закрыв истинный лик какими-то лживыми заклинаниями. Амели бы вновь рассмеялась от такой, казалось бы, безобидной шутки, не реши позабавиться Локи именно в такой ответственный и желанный для нее миг. Растерянная, а местами даже испуганная, она судорожно сжала плечи своего двойника, от отчаяния принявшись царапать их ногтями еще пуще, чем царапала, когда плечи эти были широкими и мужскими. Увидев, как богиня медленно цепенеет под ним, под его телом, вид которого отныне вовсе и не принадлежал ему, Локи весело хохотнул. Руки его пусть и выглядели женственными и утонченными, но силу свою не утратили: он сжал плечи Амели, без особых усилий удержав ее на месте, когда та уже раскинулась перед ним, наполовину обнаженная, зарывшись в простынях, богато насыщенных шелком. От нетерпения у Локи страдальчески свело низ живота. - Т-с-с, - только зашипел он ей на ушко, оставив несуществующий ожог на ее коже своим дыханием, не потерявшим с изменением облика своего мятного жара. Что оставалось делать Амели? Она могла сопротивляться, но долго ли могло продлиться ее упрямство, когда эти нежные руки, в которых она чувствует руки своего возлюбленного, пусть и не видит, так бережно ласкают ее тело, срывая оставшиеся ласкуты ткани ее испорченного платья? Даже если, открыв глаза, она видит собственное лицо, будто кто-то накрыл ее сверху невесомым зеркалом, ей все равно приятно; ей приятно все, что делает с ней Локи, как бы болезненны не были его прикосновения, как бы они за тем не становились нежны. Тяжесть его тела осталась прежней, жар кожи остался таким же, ласки были не менее трепетны, а поцелуи наполнены не меньшей любовью, чем когда он целует ее не притворяясь никем, кроме самого себя. Словно опьяненная им, его мускусным запахом, который тоже остался прежним, Амели обмякла в его руках, безвольная, расслабленно глядя на то, как мужчина в чужом обличье спускается своими губами до ее живота, ласково стискивая узкими ладонями ее полную грудь. Амели уступила, сколь бы не казались ей безобразны и вульгарны эти сексуальные игры, являющиеся лишь очередной хитроумной попыткой Локи проявить себя во всей широте своей безумной фантазии. Однако последовавший за тем случайный стон Амели подсказал ему, что его план работает: в его объятиях девушка сделалась несравненно податливой, будто сливочное масло, в которое он уже изнемогал от желания вонзить свои зубы. Это его вожделение эффектно сказалось и на следующих действиях: ногти Локи, а точнее быть ногти Амели-близнеца, впились в девичьи бедра, когда тот торопливо стягивал с нее оставшиеся белье. Дочь Фрейи, - единственная дочь, а не та, за которую себя пытается выдать ее любовник, - выгнула спину дугой, то ли пытаясь притормозить стремительность его движений, то ли наоборот поторапливая скорее раздеть себя. И он, и она заигрались в свои забавы настолько, что даже мимо некогда внимательного Локи ускользнула такая важная деталь, что раздет пока только один из них – на втором же до сих пор был костюм. Точнее, платье. Образ платья, под которым скрываются все те же тяжелые, металлические доспехи, в сердцах столь ненавистные самой Амели… И она же первая вспомнила об этом. Вспомнила, но не сразу решилась. Подняла свой взор до шеи Локи, на которой были затянуты тугие ремешки платья, точь-в-точь которое он не так давно порвал и на ней, и робко потянулась к ним слабыми руками, пока он попутно продолжал целовать ее тело, самозабвенно лаская пальцами внутреннюю сторону ее бедер. Оттого он даже и не заметил, как сам остался без одежды: отчаянным рывком Амели расстегнула застежку, и наряд сам рухнул на пол к изголовью кровати, соскользнув с оголившийся кожи. Рухнул, а не опустился, потому что в том месте, где коснулось снятое платье пола ее комнаты, вместо него появились воинские доспехи. Чары в тот миг ускользнули от Локи – лишь то, что касалось его, подвергалось сейчас влиянию его магии. А магия такая неоднозначная… И все-таки вместо желанного, мужского тела, Амели увидела перед собой голое женское. Не удивилась, но расстроилась. Мечтательно провела пальцами по его животу, мышцы на котором по-прежнему были сведены напряжением, но не казались столь тверды и сильны, как раньше. Опять эти плечи, по ширине которой Амели уже успела истосковаться. Острая ключица, а не мягкий ее изгиб, как должно быть… Что уж говорить о груди, о ногах? - Может, хватит играть со мной? – хрипло вопросила она, обхватив ладонями лицо двойника, желая увидеть вместо него лицо истинное, лицо страстно любимое. – Локи, покажись мне. Достаточно шуток. Я хочу видеть тебя, - Амели нахмурилась, останавливая эти бесконечные ласки, сводящие с ума их обоих и ведущие к самому главному. Но Амели не хотела этого «главного», если рядом с ней в конечном итоге будет лежать ее зеркальный близнец, а не возлюбленный трикстер. Однако эти ее слова, эти просьбы, Локи вновь принял за забавное продолжение сего бесконечного шутовства. Кривая улыбка, что расползлась на его губах, сказала ей об этом, хотя сам бог молчал. От этого пальцы Амели стиснули его волосы, не столько в очередном порыве вернувшийся страсти, сколько от ярости. Зубы ее вдруг сомкнулись, сжались, как, впрочем, и губы, отчего Локи вдруг не смог целовать их, уж слишком плотно стянулись они в строгую линию. Он немного отпрянул, отчего кончики непослушных, шоколадных локонов защекотали Амели подбородок. Взор зеленых глаз следил внимательно, с интересом, пусть и было видно, что сосредотачиваться на чем-то определенном ему дается уже с великим трудом. Но злость Амелии – о да, Локи не мог отказать себе в удовольствии посмотреть, как возлюбленная его вновь обретет власть и волю над ним. Настал тот миг. Еще совсем чуть-чуть… Но он все ждал. Ждал сравнительно долго, но ничего так и не происходило. И вдруг вместо того, чтобы оттолкнуть его, чтобы ударить, какой посыл в крайнем случаи он мог предугадать от нее, такой действительно непредсказуемой, она только закрыла глаза. Внезапно? Внезапно. Больно? Едва ли. А это для нее весьма поразительно. Веки, будто налитые свинцовой тяжестью, сомкнулись, губы ее снова расслабились, разжались, и потянулись к его губам. Это было странно, как минимум. Трикстер продолжал смотреть на нее, уже вопросительно, недоуменно, но поцеловал в ответ, когда она первой прильнула к его устам. Он ждал, когда что-то все же произойдет, когда Амели все-таки что-то выкинет, чтобы заставить его изменить обличье обратно и проиграть, вернувшись к своему первоначальному, природному естеству. Но она просто лежала, по-прежнему под ним, по-прежнему обнимая, обхватывая ногами его за пояс, а точнее быть за женственную талию. Они, обнаженные, уже давно смяли под собой простыни, так увлекшись прелюдий, что удивительно, как пик оргазма их еще не настиг, ведь ласки их не шли ни в какие сравнения с человеческими, являясь более страстными, более проникновенными, чем мог то вынести любой из земных людей. Однако это было только начало. Ну, или мимолетный миг до него… «Сдалась» - победно объявил Локи, ловко ухватив Амели так, что вмиг усадил ее к себе на колени. Пальцы его, вновь скользнув по внутренней стороне ее правой ноги, подкрались к самому сокровенному, заставив вжаться в него, захрипеть, вскинуть навстречу бедра. Она содрогнулась в его руках, так беспомощно, но опять не стала сопротивляться, позволяя им, этим самым пальцам, доставляющим ей столько наслаждения пополам с болью, беспрепятственно войти внутрь. Да, это была не та плоть, которую хотела ощутить богиня внутри себя, если бы Локи был с ней самим собой, но чувства его, любовь его… Все это едино, даже когда он так безжалостно шутит над ней. Но и она умеет шутить в ответ. Она тоже будет шутить так, что эти шутки вопьются ему под ребра, словно клещи, высосут столько сил, что он бездыханно падет перед ней, вернувшись к ее ногам, и будет молить ее посмотреть на него, убедиться, что он – это он… У нее тоже есть чувство юмора, и, видит сам Имир, оно не менее своеобразно, чем чувство юмора Локи. - Ох, Бальдер… - нежно сорвалось с губ Амели, прильнувший лбом к плечу своего двойника, уткнувшись носом в девичью шею. Локи остановился. Сбитое дыхание его прервалось, блаженно прикрытые глаза распахнулись. Уже намокшие пальцы, что рьяно двигались в ней, прекратили свои поступательные толчки. Объятия его ослабли, в то время как Амели наоборот впилась ногтями в его спину, прильнув только ближе, словно вовсе и не обратила внимание на такую явственную перемену в своем возлюбленном. Она не видела его лица, но по зазвучавшему над самым ухом голосу поняла, что зол он на нее настолько же, насколько слышится это в его тоне, а то есть он вот-вот взорвется от гнева: - Почему ты назвала имя Бальдера?! Пальцы Локи грубо сжали ее бедра. Так сильно, что Амели тихонько вскрикнула, подумав о том, что на завтра на ее коже могут всплыть темные кровоподтеки. Однако она так и не открыла все это время зажмуренных глаз. Возможно, Локи бы и не заметил, если бы дальше она не прошептала в ответ, с таким безвинным с виду ехидством, от которого он обомлел: - Прости! Видишь ли, воображение штука сложная. Ты почему-то не хочешь, чтобы я видела твой истинный лик, вот мне и пришлось прибегнуть к фантазиям… Попыталась представить тебя, а всплыл Бальдер. Раз глазам не могу верить, то почему бы не довериться разуму? А разум хочет, чтобы этой ночью я занималась любовью с Бальдером. Ты же хочешь заставить меня заниматься любовью с самой собой. А разум, это как ты – с ним не поспоришь. Локи не шевелился около минуты. Не двигался, не говорил, возможно, что даже не дышал, если Амели не могло померещиться: за этот промежуток времени дыхание его ни разу не обожгло ее уха, к которому он жался губами. Когда же бог вдруг беспокойно заерзал на простыне, богиня еле подавила восторженную улыбку, пусть глаз она по-прежнему открыть не осмелилась. «Ты любишь играть, мой возлюбленный трикстер? Я тоже. Ты ведь не мог влюбиться в женщину без чувства юмора, верно? Давай шутить вместе, а то в одиночестве издеваться тебе, наверное, скучно». В этот момент безумство Локи показалось Амели заразным. Вот только если она безумна, то он просто чокнутый. Совсем неожиданно этот проклятый бог, как мысленно обозвала его Амели в ту секунду, вдруг повалил ее обратно на постель, прижал за плечи к подушкам, вдавив в матрас практически невыносимой тяжестью своего тела. Его пальцы, прежде ласково тонущие в ее волосах, вдруг сцепились на них, делая больно. А пальцы же той руки, что обнимала ее, стиснула еще крепче, до хруста. Амели ахнула, но подавила страх – такая реакция была для Локи естественной, ведь столько ревности чувствовалось в его попытке вновь проявить над ней власть, вновь присвоить тем самым себе, прижаться, впиться, заставить посмотреть ему в глаза и признаться в такой неправильной, но такой сильной любви к нему. Столько собственничества ощущалось в одном лишь его поцелуе, которым он вдруг ужалил ее в рот, словно разъяренный рой ос целым ульем. Пальцы сомкнулись на ее волосах так же внезапно, как затем и стали ослаблять свою хватку, сместившись к шеи, обхватив ее, едва сдавив. Амели никогда не была покорной ему. Она могла быть с ним уступчивой, компромиссной, терпеливой, но никак не покорной. Однако сейчас ей пришлось покориться. Точнее, сделать вид. Точно так же, как Локи накладывал на себя чары, способные создать образ чуждого человека, она окутала себя собственными, отнюдь не волшебными, но так убедительно сделавшими ее в его глазах послушной, маленькой девочкой. Она позволила Локи стиснуть себя, позволила нависнуть над собой, морально овладеть на какое-то время, лишь бы дать ему утолить свою горькую ревность, за которую его можно было разве что пожалеть. Одно имя другого мужчины, произнесенное устами Амели, выводило его из себя. Что было бы, вспомни она этой ночью в их ложе Тора? - Бальдер не сравнится со мной! - прошипел Локи, не замечая, что Амели по-прежнему не открывает глаз, но молча кивает ему в ответ, подавляя улыбку. Будучи ослепленным своей безудержной, ревнивой яростью, Локи даже забывал следить, как бы им не манипулировали точно так же, как обычно манипулировать старается всеми он. – Почему ты думаешь о Бальдере? Ты ведь никогда не замечала его. Амели… Тебя может любить кто угодно, но ты…ты любишь только меня, помнишь? Я никогда не позволю себе тебя тронуть, но Бальдеру я вырву сердце на глазах у всех, кто будет находиться рядом в этот момент, если ты еще хоть раз назовешь меня его омерзительным именем. Каждый, кто посмеет посягнуть на твою душу, уже мною любимую и мне учтиво подаренную, погибнет от моих рук. Умоляю тебя, не заставляй меня снова окунать их в чужую кровь, - Локи цедил сквозь зубы, склонившись к самому ее лицу, и если прежде Амели слышала женский голос, - свой голос, соответствующий лживому обличью, - то теперь же голос снова стал принадлежать своему настоящему обладателю. Такому опасному, такому сильному , даже в темнице и в кандалах не утратившему свое устрашающее врагов величие… Еще никогда прежде Амели не слышала такой открытой враждебности в его тоне, той надрывной нотки, напоминающий металлический лязг, что заставила бы ее задуматься над тем, а не перегнула ли она палку. Но то, как заговорил с ней Локи дальше, совсем ослабив свои удушающие объятия, теперь же только ласково прижимая ее к своему телу, дало ей понять, что сейчас этот ее поступок несет ему один из самых верных уроков, какие она только была в состоянии ему преподать: - Амели, мне… - Локи запнулся, и она почувствовала, как пальцы его нежно, легонько дотронулись до ее скулы. – Мне становится страшно каждый раз, как кто-то вьется вокруг тебя, даже если все это в мыслях. Я никак не могу избавиться от этой ревности, в приступах которой абсолютно теряю рассудок. Она гложет меня, сжирает изнутри, царапает, как гигантский, всепоглощающий зверь… Помоги мне одолеть его, Амели, иначе я умру в одиночку, - шепот его стал таким умоляющим, что она чуть не поддалась на него и не раскрыла свои глаза. – И если я сейчас не спрошу то, что так и рвется с моего грешного языка, который, я считаю, вообще оторвать порой стоит, то, вероятно, к утру совсем сойду с ума, если еще не сошел, вопрос о чем весьма спорный… - какой-то миг, показавшийся ей бесконечным, Локи помолчал, делая паузу, прежде, чем наконец выдать: - Амели, я хочу знать: ты принадлежишь только мне… это так? Амели выдохнула так тяжело, что, казалось, стены содрогнулись. Губы ее предательски задрожали, как и веки, которые она уже придерживала пальцами, закрывая лицо ладонями. Голос Локи был сейчас прежним, но обличье наверняка все еще иное. Он такой упрямый, такой вредный, что, смилуйся она над ним сейчас, не факт, что затем в благодарность смилуется над ней он. Амели нужно убедиться, что в этой игре, какой бы странной и жертвенной она не была, победа шествует за богиней, а не за богом. - Задай мне этот вопрос еще раз, когда станешь собой, Локи, а не мной или Бальдером, - медленно, но доходчиво проговорила Амели, тщетно стараясь вложить хоть какую-то силу в свои негромкие слова. Откуда-то, словно издалека, она уловила страдальческий стон, но не знала, улыбнуться ей или заплакать от него надо. Однако решение нашлось само, как только чьи-то горячие руки накрыли собой ее собственные. Она до сих пор держала их у своего лица, закрываясь, будто отчего-то страшного. Заставив же ее разжать пальцы, которыми она впилась чуть ли не в свои веки, Локи сплел их вместе со своими. Тогда Амели раскрыла свой взор, поведясь на надежду увидеть перед собой любимого, темноволосого мужчину. Но вновь ее постигло раздражительное разочарование – над ней по-прежнему нависала хорошенькая, обнаженная девица. - Все, Локи, - устало отрезала Амели. – Мне надоело! – и она попыталась отпихнуть его, уперевшись руками в женские плечи, но так и не натолкнулась даже на малый жест ответного сопротивления. Возможно, его просто не было смысла оказывать, ведь Локи был таким сильным по сравнению с ней, таким тяжелым, что она даже не смогла сдвинуть его сейчас с места, слишком ослабленная после этих долгих ласк, слишком изведенная, почти измотанная. Невозмутимо, игнорируя старания Амели выскользнуть из-под него, он погрузил пальцы в ее волосы чуть ли не до запястья. Амели решила, что сейчас снова будет больно, и уже приготовилась к стремительному рывку трикстера, которым он по обычаю мог бы опрокинуть ее обратно на кровать. Но он, вдруг опровергнув все ее ожидания, только мягко уперся другой рукой ей в обнаженный живот и, поглаживая его, бережно опустился вместе с ней на подушки. - Постой… Смотри! Та мольба в его голосе, с которой он прозвучал, и тот его полный наивности взор, глядящий на нее так открыто…Если бы она снова оттолкнула его сейчас, это было бы гораздо хуже, чем просто бессердечно. Со вздохом прищурив глаза, Амели вдруг заметила, как мерцает лицо Локи. И нет, это были не искры в ее глазах, что сыпались оттуда от вмиг вернувшийся к ней эйфории, чувств и несколько порочных пристрастий… Это была магия, действие которой удерживать трикстеру становилось все тяжелее. Он дышал часто, прерывисто, наверняка злясь на нее за то, что она заставила его сдастся, но не в силах отрицать, что от этого им обоим будет гораздо лучше. За каждым глубоким вздохом его следовал чрезмерно панический выдох, на котором-то чары, окутывающие коконом, и шли мелкими, незаметными обычному взору трещинками, если обладатель взора того не был в курсе существования этих божественных шалостей. Эта паутинка осколков, которой вот-вот осыпется волшебство Локи, мерцала подобно звездному следу, космической пыли, случайно упавшей ему на ресницы. Амели так долго ждала этого, что вот, наконец, позволила себе улыбнуться, потянувшись рукой к его лицу, которое уже действительно становилось его лицом. Женские черты исчезли, показались мужские: ястребиные, до жути правильные. А глаза…Ох, эти незабываемые глаза! Этот чудный цвет, переливчатый, чуть менее изумрудный, чем у самой Амели, сверкал таким восхитительным оттенком сапфира, что дышать стало тяжко. Изящные руки, а теперь такие сильные, поднимали девушку за бедра, прижимая к себе. Плечи вновь стали своей ширины, гордо расправленные, а не сжатые; Амели скользнула рукой по его торсу, так боязливо, так неуверенно, словно это Локи был обличьем, а не ее копия; словно он мог исчезнуть, так и не успев оставить в память на ней ни следа, ни поцелуя, ни крошечного укуса на прощание… Дочь Фрейи запрокинула голову, желая, чтобы его растрепанные, спадающее на лоб черные волосы защекотали ей щеки. Так радостно было не воображать его лицо, а видеть, пусть фантазия Амели и не была слабее, чем ее зрение. Возлюбленный трикстер славился как своим дрянным характером и поступками, так и красотой, бледной, холодной, однако кажущийся ей сейчас такой неистово теплой, такой миловидной… Локи склонился к ее лицу, но, когда Амели захотела потянуться к нему в ответ, чтобы нежно поцеловать желанные, столь порочные губы, он вдруг вновь отстранился. Нахмурился и омрачнел. Под ее ладонью напряглись упругие мышцы его живота, сведенные не возбужденно, а судорожно. Она уже совсем и забыла о том, что Локи так настойчиво хочет ее спросить. Немного погодя, видимо дождавшись, когда от счастья у Амели перестанет идти голова кругом, он медленно повторил свой контрольный вопрос с какой-то странной, многозначительной интонацией в голосе: - А теперь…Ты принадлежишь только мне? Он хоть когда-нибудь спросит ее что-нибудь про любовь, а не про принадлежность? Такое обращение, словно с вещью, возмутили бы любую, не познай Амели за все это время самого главного – слово «люблю» в любых его склонениях выговорить для Локи невыполнимая задача. Заменить на «принадлежу» - это более щадяще к его самолюбию. Однако восторг Амели и так преумерк от его настырности, с которой он бы лучше занимался сейчас с ней любовью, вместо того, чтобы бестолку интересоваться такими очевидными глупостями. Но она видела, как важно это было для Локи, и не могла отказать. Казалось, ее ответ таил для него гораздо больше, чем обыкновенное понятие «да» или «нет». Казалось, что, выбери она последнее, он, скорее всего, умрет прямо в следующее же мгновение, в ее покоях, погибнет прямо в ее объятиях, иссохнув, словно цветок, полюбить и понять прелесть которого будто невозможно, ведь снизу до верху он усеян ядовитыми шипами. Знал бы кто-то еще, кроме Амели, что шипы эти такие ломкие, такие хрупкие, и одним лишь легким нажатием каждый шип очень просто непоправимо сломить. А яд… А что яд? Его едва бы хватило даже на муху. Но, не будь всего этого, цветок бы увял задолго до прихода своего страстного флориста, который безустанно обрывает эти шипы день за днем, пусть они и вырастают по новой чуть ли не с каждым восходом солнца. Пальцы о такие шипы не порежешь. Уколешься, но не до крови. Хотя, даже если бы и до крови иногда… Амели все равно ее не боится. «Как для других Локи мог стать самым ненавистным асом во всех Девяти мирах?» - в который раз задалась она вопросом, когда Локи смиренно опустил глаза, неохотно отняв свои руки от ее тела, разомкнув прочную, но такую надежную клетку своих грубоватых объятий. Когда он злился, ей было достаточно просто напомнить ему об их чувствах, чтобы играющее бесноватым огоньком безумие в его глазах сменилось мятежной верой, трезвым пониманием и даже несколько застенчивой благодарностью. Амели никогда не видела в Локи ничего такого, за что боги отчаянно просили у Одина изгнать его из Асгарда, а лучше навсегда лишить жизни, чтобы им, таким чувствительным, крепче спалось. Она не боялась, когда он, как при упоминании Бальдера, судорожно хватал ее за волосы или шею, крепко сжимая. Она знала, что это у него проходное, что это все его ярая вспыльчивость, играющая с ней, как и сам трикстер, лишь злую шутку. Но сейчас, глядя на Локи, Амели никак не могла связать между собой те ужасные вещи, что он творил в прошлом, и то, как он сейчас нежен, еле ощутимо продолжая дотрагиваться до ее локтя, только бы сохранить еще не надолго их телесный контакт. Обеспокоенно поджав нижнюю губу, будто в намерении оскалиться,Локи принялся терпеливо ждать ее ответа, который прозвучит для него в итоге либо спасительной хвалой, либо смертным приговором. Но, так или иначе, бог заранее обречен. Даже если Амели скажет правду, не зависимо от того, какой она будет, ревность и самобичевание его все равно не покинут. Что сделать ей, чтобы обуздать худшие черты его нрава? Слов ему не достаточно. Что еще остается?.. «Просто любить его». Вот и ответ очевиден. - Вся, целиком, - шепот ее заставил Локи вздрогнуть и только потом поднять на нее глаза. - И мое сердце, - с мягкой улыбкой Амели нежно приложила свою ладонь к груди Локи, к месту, где яснее всего ощущала ускорившуюся пульсацию его жизни под своим аккуратным касанием. – И моя душа, - она опалила этими словами его губы, затем поцеловав ими его опущенные ресницы. – И даже мой непослушный разум, - на этом она ласково провела рукой по его голове и беззвучно рассмеялась. – Ну а тело мое всегда было и есть в твоей власти. И всем, что я сейчас перечислила, я преданно люблю тебя, Локи. Мне жаль, что ты до сих пор не можешь этого понять. А теперь ты докажи мне свою любовь. Я ее не чувствую… Она дотянулась ладонями до его угловатого лица, наклонила мягко к себе и, приподнявшись, вновь поцеловала умиротворенно закрывшиеся глаза Локи, улыбнувшись от того, как забавно защекотали ей губы его жесткие ресницы и брови. А затем прижалась рукой к его голове, надавливая на затылок, чтобы вновь повалить на себя, чтобы Локи навалился на нее сверху так, как сам бы того пожелал: вдавливая ее в постель или нет, придерживая ее за бедра или же позволяя им раздвинуться в стороны, чтобы впустить его внутрь; обездвиживая ее, ухватив за запястье и вздернув их над ее головой, или же давая повластвовать над ним хотя бы немного. Но кто и так властвует в их паре больше, - бог или богиня, - тоже вопрос очень спорный, как и вопрос о том, сошел уже с ума Локи или еще не успел. Ведь какой бы не была правда, Локи – божественная цитадель обмана, а, значит, даже себя он может заставить поверить в ложь, даже такую сладкую, как та, что еще ни разу Амели не удавалось с успехом украсть у него его же трюки. Больше в эту ночью они ничего не произносили – все каждому из них было понятно без слов. А когда утрачивалось понимание, на помощь шел любой другой метод, не лишенный для них удовольствия. Стоны, не контролируемые девичьи вскрики, глухой унисон жадных вздохов…Разве что только у Локи порой скомкано слетало с растерзанных поцелуями губ в такт ритмичным толчкам, которыми он доводил их обоих до конечного исступления, и так нежно врываясь в нее, и так нежно целуя, что сердце пропускало удары: «Моя…Даже если бы не захотела, все равно была бы только моей».