Гадина (рабочее)

Командир рывком поднял ее с земли и, размахнувшись, влепил еще одну затрещину. - Гадина! С-сука! - Но как? - она была так ошеломлена, что не оскорбилась от первого в жизни рукоприкладства по отношению к себе - даже отец никогда ее не шлепал. Командир, оскалив зубы в усмешке, распахнул плащ. Под ним металлическим блеском отсвечивал защитный нагрудник. - Я начал эту войну кирасиром. Анидаг почувствовала, что у нее подкашиваются ноги. Какого же дурака она сваляла... Понадеялась на свои знания о том, что за военную форму носит враждебная армия. И даже ничего не заподозрила, пока шла с командиром под руку... Она вскинула подбородок. За свою ошибку надо расплачиваться самой, так всегда учил отец. Достойно умереть, не показывая этой мрази ни страха, ни слабости - с такой задачей она справится. - И где же твой полк? - Не твое дело! - Перебили всех, да? Храбрые вы мои. Отлично умеете сражаться с безоружными и слабыми, а ополченцы дали жару? - Гадина! - от следующего удара она пошатнулась и рухнула на снег. Командир навис сверху, шпагой зацепил юбку. Треснула разрываемая ткань, волна холодного воздуха прошла по открывшимся ногам. Но еще больший холод подступил к сердцу. Она готова была встретить смерть, но не унижение. - Ты не успеешь, ублюдок! - Твое мужичье разбежалось, успею! - Ты все равно потом завязнешь в болотах... - Зато ты сдохнешь раньше меня! - командир дернул Анидаг за руку, срывая заветный отцовский перстень. Девушка задохнулась от негодования, даже разбитое лицо вроде как перестало ныть. - Зря стараешься, в подземелье клада нет, - выплюнула в лицо Бефу Анидаг. Командир встал на колени на снег, рванул полушубок. Анидаг попробовала оттолкнуть его, но у нее ничего не вышло. Один рукав остался в руках у Бефа. Он отшвырнул кусок овчины в сторону. Анидаг попыталась хотя бы залепить ему пощечину, но командир перехватил ее запястье. Его ладонь сомкнулась на браслете. - А вот и клад, - он безуспешно пытался сдернуть украшение. - Он не снимается! - крикнула Анидаг, и тут же пожалела о своих словах. Командир осклабился: - Снимем вместе с рукой! А без руки ты брыкаться будешь меньше, как все ваши бабы! Анидаг забилась, пытаясь высвободиться, но командир прижал ее коленом к снегу, дотянулся до тела мертвого Бара и вытащил у того из-за пояса топор. - Помогите! - но никто из защитников Ипота не услышал бы сдавленный крик. Как ни вырывалась Анидаг, командир прижал ее руку к снегу, придавив грудь коленями. Одна его нога съехала ей на горло, она задыхалась, не веря в происходящее и понимая, что не сможет подготовиться к новой страшной боли. Вдруг ей стало легче дышать. Тяжесть, прижимавшая ее к земле, исчезла. Девушка села, откашливаясь. Рядом по снегу покатились два борющихся тела. - Толом! Оба противника были примерно равны по силе. На стороне кузнеца было преимущество - молодость, на стороне наб-аредовца - опыт. Но в пылу благородного негодования Толом просто забыл, что он вооружен, и что капитан вооружен тоже. Наб-аредовец же, напротив, помнил об этом чересчур хорошо. Командир не стал отдирать руки противника от своего горла. Он просто потянулся к поясу, где был приторочен стилет. Одно стремительное движение - и Толом разжал хватку, сползая в снег. Командир бил еще раз, затем вскочил, оттолкнув обмякшее тело противника. Кузнец повалился наземь - первый удар пришелся как раз в солнечное сплетение, и теперь парень не мог даже пошевелиться. Командир наклонился за упавшей в снег шпагой, запахнул плащ. - Далеко собрался, ублюдок? Командир обернулся. Напротив него стояла Анидаг. Разодранный подол наскоро завязан узлом, волосы растрепались, под глазом расплывался огромный кровоподтек, на щеке ссадины. Во взгляде будто сгустился могильный мрак. В руках она держала топор. Командир секунду молчал, облизывая потрескавшиеся губы. - Значит, - наконец, произнес он, - придется насадить тебя на шпагу, а не на что-нибудь еще. Анидаг и бровью не повела. - Шпага коротковата, - отрезала она, - а что-нибудь еще короче. - За это ты тоже ответишь. - Теряешь время, попробовал бы сбежать. Если бы не был глупцом. - Ничего, я человек военный, смерти не боюсь. А тебя отправлю вперед, вместе с этим, - командир слегка кивнул на лежащего на снегу Толома. - Любовничек? Вот папаша бы твой порадовался, что дочка с деревенщиной кувыркается. Скоро ты с ним побеседуешь... Он вдруг, прежним тоном договаривая последнее слово, сделал стремительный выпад. Острие клинка оказалось совсем рядом, Анидаг еле успела отшатнуться, кое-как выставив топор вперед. Тяжело столкнулись два лезвия, Анидаг отскочила на шаг назад. Голова нехорошо закружилась. Она не ожидала, что отбить удар потребует стольких усилий - шпага была много массивнее, чем казалась с виду. Командир тоже отступил на шаг. - Тяжелый топорик, да? Для господских ручек непривычен? Бросай, тогда убью не больно. Анидаг крепче сжала свое оружие. Она решила не отвечать, не тратить силы на слова. Где же односельчане? Уже должна была бы бежать на помощь партия ополченцев из дальнего конца оврага. Командир сделал еще один выпад, на это раз она оказалась готова. Снова звон столкнувшегося металла, снова она еле удержала топорище. Командир ухмылялся. Теперь он твердо знал, что следующий выпад будет последним. Что сделает изнеженная девчонка с топором против боевой шпаги? Анидаг тоже знала, что больше шансов нет. Она вдруг подумала о том, как сильно хочется жить. Мир был прекрасен. Даже здесь, далеко от столицы, в сыром овраге под серым небом. Она подняла топор. Бить надо было, пока командир снова не замахнулся шпагой. Иначе при следующем выпаде она просто не удержит топорище. Командир сделал движение вперед. Анидаг замахнулась. Большая черная птица взлетела с ели чуть выше по склону, мокрый снег посыпался с потревоженных ветвей. - Юрль-юрль-юрль! - прозвенело высоко в воздухе. Взмах получился слишком сильным, Анидаг поняла, что топор выскальзывает из замерзших рук. Глаз не закрывать, отрешенно подумала девушка, встретить последний удар достойно. Ей показалось, что время замедлилось, топор летел бесконечно долго и плавно, вот навстречу устремляется шпага, но проходит чуть ниже, вот командир пытается уклониться, но... Хруст перерубаемых шейных позвонков разорвал тишину. Круглый предмет откатился в сторону. Обезглавленное тело секунду стояло, загребая руками воздух, затем тяжело рухнуло на снег. Кровь, хлеставшая из среза, с шипением впитывалась в сугроб. Анидаг брезгливо переступила через труп поверженного врага и бросилась к кузнецу. - Толом! Как ты? Парень кое-как приподнялся на четвереньки. Одной рукой он зажимал рану в правом боку, через пальцы сочилась кровь, но он пытался улыбаться. - А не зря я тебя учил дрова-то колоть, - прошептал Толом и повалился навзничь. Рядом послышались людские голоса. Это партия ополченцев из дальнего конца балки бежала на помощь товарищам. Ипот подсчитывал раны. Прошло два дня после битвы в Сердце Балки. Сражение завершилось даже с меньшими потерями, чем предсказывала Анидаг. Погибли семь крестьян, еще двое тяжело раненых умерли вечером того же дня и один продолжал находиться между жизнью и смертью. Остальные, хоть и получили ранения, поправлялись. Пятеро наб-аредовцев прорвались через заслон ополченцев и скрылись в лесу. Цевол мстительно заявил, что, так как они отправились в сторону одного из самых опасных после Покрышки болот, их спокойно можно было не преследовать. Еще четыре человека сдались в плен. Крестьяне, как бы злы они ни были, не смогли хладнокровно убить побросавших оружие противников. Своих погибших Ипот похоронил в тот же день, тела врагов просто оттащили под крутой склон оврага и обрушили на них землю. Вечером несколько крестьян отправилась к сожженным деревням. Вернулись они в шоковом состоянии - здоровые, сильные, отнюдь не сентиментальные мужики не могли даже толком рассказать об увиденном, некоторые плакали, не стесняясь. Наб-аредовцы не похоронили убитых людей, не озаботились даже тем, чтобы сжечь изувеченные тела. Крестьяне Ипота соорудили общий погребальный костер. Тьысеян, опасаясь, что похоронщики не удержатся от расправы над пленными, отправил крестьян поискать в лесу уцелевших жителей Абзи. Спасательная экспедиция увенчалась относительным успехом. Правда, огромной потерей для деревни стала гибель легконого Саркена - молодой охотник спокойно пробирался через самые непроходимые заросли там, где остальные только в затылке чесали. И все же, даже без помощи лучшего следопыта, крестьяне смогли отыскать в лесу семнадцать человек - всех, кто выжил после кровавой расправы. Семнадцать человек из пятисот. Почти все спасенные нуждались в лечении, большинство не могло прийти в себя после гибели родной деревни, некоторые от шока перестали говорить. Жители Ипота с готовностью приняли пострадавших. Но вопрос с пленными все еще висел в воздухе. К счастью для солдат, уцелевшие жители Абзи подтвердили, что именно эти четыре человека принимали в расправе наименьшее участие. Негласно было решено держать наб-аредовцев взаперти до лета, пока дороги не подсохнут, а там отвезти в город и сдать местным властям. Хотя кормить всю весну несколько лишних ртов никому особенно не хотелось. Больше всех по этому поводу переживал Тьысяен. Его практичный крестьянский ум не мог смириться с тем, что четыре пары крепких рук будут бездействовать, а четыре здоровых желудка насыщаться задарма в то время, как деревня в одночасье лишилась стольких работников. Староста твердо решил поручить пленным какое-нибудь задание, которое оправдывало бы их кормежку - ну хотя бы работу на мельнице для начала. Сейчас он говорил об этом с мельничихой Отсет, ставшей вдовой всего два дня назад. Молодая женщина встретила предложение старосты в штыки. - Дядя Тьысяен, ты в своем уме - мне такое предлагать? - Отсет уперла руки в боки. Подбородок с ямочкой выставлен вперед, пухлые губы крепко сжаты, толстая пшеничная свернутая узлом коса венчала голову, как корона. - Они моего Ломокума убили, и я их на мельницу пущу? Только через мой труп. - Да погоди ты, - уговаривал староста упрямицу. - Ты послушай, надо же их кормить, так? А как им отрабатывать? Пахать еще рано, в лес по дрова - с ними надо больше охраны отправлять, чем они нарубят. У тебя на мельнице жернов покрутят, пока воды настоящей нет, и то хлеб. - Не пущу, - твердо повторила Отсет. - Они убили моего мужа. Такое не прощают. - Да не они! Мне тоже жаль Ломокума, молодой совсем, но он же у входа из Балки стоял, а они у выхода в плен сдались. - Эх, жаль меня там не было. Я бы в плен не брала, после того, как они Абзи сожгли и людей кололи, ровно скот. - Да говорили же, что эти не зверствовали, в стороне стояли... - Вот и надо было их в Покрышку завести, - всхлипнула Отсет, - и мы бы тоже в стороне постояли. - Отсет, ты же все равно сама с жерновами не справишься. Не бывало еще, чтоб на мельнице баба верховодила. - Не бывало, так будет. Мы живем во время перемен, дядя Тьысяен, так что привыкай. Раньше женщины и не воевали, и врагам головы не рубили. - Так у Ани выхода не было, он со шпагой на нее шел. - Все равно, - Отсет снова воинственно подняла подбородок. - Молодая девочка против вражьего отряда народ подняла, а здоровые мужики предлагали на болоте отсидеться. Тьысяен немедленно сделал вид, что последняя фраза к нему не относится, и что он вообще ее не слышал. - Глядишь, она и в кузнице сможет работать после смерти Толома, - грустно улыбнулась Отсет. - Типун тебе на язык, Толом еще живой, - возмутился староста. - Да при смерти он, ты не хуже меня знаешь, - всхлипнула молодая женщина. - Как Ани-то жаль, в одночасье всех близких лишиться. - Это да, - задумчиво сказал староста. - Я вот хотел к ней ту женщину с малышом подселить, которые сейчас у Нёлка с Ашург приютились. Там тесновато, а Ани будет не одна. Не так тяжело. - Пока рано, - возразила Отсет. - У нее умирающий, она от него не отходит, а тут дети. Ей не до гостей. Вот как умрет, - мельничиха всхлипнула, - тогда да... А пока давай их лучше ко мне, у меня места много. А пленных - нет, и это мое последнее слово. - Ладно... поговорим еще. А пока и правда к Ани зайду, проведаю, как там... Может, уже и все. Вначале после ранения Толом чувствовал себя не так плохо, и даже пытался - с помощью Анидаг - сам дойти до деревни. Но к вечеру раны воспалились. На другой день стало ясно, что без лекаря парень не поправится. Но до Покрышки дойти никто бы не решился. На дворе резко потеплело - солнце светило со всей весенней щедростью, словно желая поскорее отогреть израненную войной страну. Дороги покрылись снежной кашей. Во что превратились болота - проверять никто не рискнул. Пока Толом был в сознании, он прогонял Анидаг от своей постели, ругаясь всеми словами, какие только знал - а знал он, как выяснилось, не так уж и мало. Но Анидаг не уходила и стойко ухаживала за раненым. Еще год назад она не могла бы даже представить, что будет следить, чтобы больной не захлебнулся собственной рвотой. К вечеру следующего дня кузнец перестал приходить в себя. Жар не спадал. Но молодой организм не желал сдаваться просто так - и Анидаг тоже надеялась на выздоровление, хоть надежда и таяла с каждым часом. Тьысяен же особых чаяний не питал. Он молча вошел в избу, поглядел на лежавшего без сознания кузнеца, на застывшую у его ложа девушку. - Как ты, Ани? Анидаг подняла голову. Ссадины и кровоподтеки на лице еще не зажили, глаза покраснели и глубоко запали, но староста вдруг подумал, что такой красивой ее еще не видел. - Я думаю добраться до лекаря, - сказала Анидаг безжизненным голосом. - Иначе никак. - Ты что? Оттепель! Покрышка вскрылась! - Я попробую сама. Никого не заставлю тонуть. - Дурочка, - сказал староста и попытался погладить девушку по волосам, как маленькую, но она уклонилась. - Ты молодая, красивая, жизнь свою сто раз устроишь, зачем ее губить? Анидаг покачала головой. - Нет, мне без него не жить... - Ани, послушай, - горячо заговорил Тьысяен. - Я скоро шестьдесят лет на свете живу, кое-что повидал. А столько хоронить, как сейчас, мне еще не приходилось. Неужели мне еще и тебя потерять придется? Два больше одного, Ани. Если вы вдвоем погибнете, это будет хуже, чем если он один умрет. Анидаг все тем же безжизненным голосом произнесла: - Мне без него не жить. Я одна... - Да как одна? Ани, вокруг люди. Ты деда потеряла, понимаю. Думаешь, никому хуже, чем тебе, не приходилось? Ты Тукреба вспомни - он кровью истекал, а дошел до нас. Не о себе думал. Женщину вон в лесу нашли - у нее на глазах ее мужа и детей убили, а она чужого ребенка спасала, ибо больше некому. Люди вокруг. - Да... Спасибо вам. Если бы все сложилось, как мечтал отец, если бы я про вас знала - точно взяла бы в советники. Лучше бы просто не нашла. - Какие советники, Ани? Ты третью ночь не спишь. Заговариваешься. - Нет, - Анидаг немного помолчала. - Я подумала про обвал в горах. Если его разобрать, можно осушить болота и добраться до золотой жилы. И этот край расцветет. Вы запомните? - Обвал разобрать? - тупо повторил Тьысяен. - Ты представляешь, сколько труда? - А что? После того, как люди голыми руками остановили вооруженный отряд. Староста снова покачал головой. Он решил, что девушка немного не в себе от усталости. - Отдохнуть тебе надо, поспать. Может, попросить кого с тобой побыть? - Нет. Не надо никого. - Ну хорошо. Потом, Ани, я к тебе думаю погорельцев подселить. Согласишься? Девушка устало кивнула. - Хорошо, потом... После ухода Тьысяена Анидаг некоторое время сидела в забытьи. Затем ее будто что-то толкнуло, она резко встрепенулась и с испугом склонилась над раненым. Парень метался в жару, но, по крайней мере, был жив. Анидаг поднялась. За слюдяным окошком сгущалась ночь. Девушка порылась в сундуке и вынула старый охотничий костюм Кёдада - кожаную широкую одежду, защищавшую от влаги. Наскоро переоделась. Сходила в сарай и притащила к сеням волокушу и широченные болотоходы. Выдернула жердь из ограды. Оставалось найти веревку. Тага дремал, стоя в сенях. Он радостно задвигал ушами, когда к нему подошла хозяйка. - Трудное дело, мальчик, - Анидаг на секунду прижалась лицом к шее коня. - Мы попробуем справиться? Она завела жеребца в горницу, прикрепила к его уздечке веревку. Другой конец веревки был привязан к рукавам зипуна, на котором лежал умирающий. - Давай, Тага. Пошел. Мне, кроме тебя, никто не поможет, только отговаривать будут. Конь послушно потянул свой груз к выходу. Анидаг вздрагивала от каждого толчка. Не убьет ли она раненого этим перемещением? Впрочем, надежды нет все равно... Входная дверь открылась. С помощью Таги Анидаг кое-как перетащила тело кузнеца на волокушу у порога. - Теперь вперед! Ночное небо было таким, каким бывает ранней весной - свежим и ярким, темным вверху, светлым по линии горизонта. Пахло влагой и набухающими почками. Деревня уже спала. Почти нигде не горели огни. Залаяла не вовремя проснувшаяся собака, но больше никто не слышал, как Анидаг пробиралась к лесу. Дорогу порядком размыло, за деревней по плотным сугробам и то идти было легче. Но вот начались кустарники, заросли ольхи и ивы, говорящие о близости болота. Анидаг почувствовала, как хлюпает под ногами. Она остановилась, вспоминая, как ехала здесь в разгар лета. Вот она - мокрая поляна, или елань. Даже кочек впереди видно не было, они скрылись под водой, как и трава белоус, росшая в обход трясины. Анидаг отцепила веревку и потрепала Тагу по гриве. - Возвращайся в деревню, милый. Ты здесь точно не пройдешь. Тага недоуменно смотрел, как хозяйка, подталкивая волокушу, пробиралась к опасному месту. Он тихо заржал, не желая уходить. Анидаг в отчаянии обернулась. - Тага! - кричала она со слезами. - Домой, ну! Мальчик, домой, понимаешь? Прошло несколько бесконечно долгих минут, прежде чем конь, заржав в последний раз, потрусил в сторону деревни. Анидаг повернулась к елани. Сейчас, ранней весной, трясина казалась просто лесным озером. На этом девушка и строила свой расчет - при поднявшейся воде болото можно было попробовать переплыть. Волокуша с ее сплошным дном напоминала скорее плот и не утонула бы. Анидаг склонилась на раненым. Только хриплое дыхание и исходивший от тела жар говорили, что Толом продолжал бороться со смертью. Анидаг шагнула вперед, подталкивая волокушу и ощупывая путь перед собой длинной жердью. В голове вдруг, сами собой, складывались строки. Может править король, может коршун парить в небесах И раскидывать крылья в слепом бесконечном просторе, Пусть корона монарху сжимает виски, как в тисках, Но холодное сердце не знает ни счастья, ни горя... Только сердце забилось и клетка грудная тесна, И душа оживает от отзвуков дальних мелодий. То замерзшее царство очнулось весной ото сна, Это сказка, что вышла из зеркала, к людям приходит. Над полями ожившими вешняя птица поет, И сменились снега и сугробы дождем и туманом, Не слезами и смехом оттаяло сердце мое, Открывается сердце живой кровоточащей раной. Капли крови сливаются в реки, секунды - в года, И не знаю я, есть ли дорога иная и что там. Без тебя мне уже человеком не стать никогда, Без тебя мне навеки гадюкой ползти по болотам. При следующем шаге она провалилась в воду по колено. Холод Покрышки пронизывал до костей. Впереди была ледяная трясина.