Две галки на клеверном поле

Он ожидал, что эта ночь окажется трудной, но вышло это совсем не по той причине, которой он боялся. В голове неистовствовала какая-то жуткая круговерть из соблазнительных картинок и отвратительных видений. Стоило закрыть глаза, как перед мысленным взором начинали мелькать воображаемые сцены словно бы из маггловских фильмов ужасов. Воображение причудливым образом перетасовало его сексуальную напряженность с пережитым ужасом последних месяцев, и из этого выходили те самые кровавые узоры на теле его вынужденной пациентки. Он словно сам наносил их в своей голове, и никак не мог избавиться от этого. Его борьба с самим собой продолжалась полночи. Он метался по кровати в своей спальне на третьем этаже, вскакивал и снова падал на постель, когда дремота побеждала его. Но стоило лишь опустить голову на подушку, как всё начиналось снова. Ему до одури хотелось выпить, почему-то он думал, что это сразу поможет, но держался, помня свой зарок на этот счет. В результате, когда ему всё-таки удалось заснуть, он провалился в сон как мертвый, и Кричеру пришлось с утра буквально расталкивать его. Когда он открыл глаза, была половина девятого. Кричер свято соблюдал расписание лечения. Гарри захотелось дать ему чем-нибудь по голове за такую пунктуальность. Но вместо этого он выполз из постели и поплелся в ванную. Он заметил бредущую высокую фигуру в полутемном коридоре и страх на мгновение пригвоздил его к полу. Ему явственно показалось, что это Сириус. Возвратился, чтобы вернуть себе дом, чтобы отомстить своей убийце, чтобы предъявить счет ему самому за то, что эту убийцу приютил. Гарри сделал пару неверных шагов вперед и едва не пробормотал «Сириус?», когда до него, наконец, дошло, что силуэт перед ним ниже Сириуса, а ощущение высокого роста создавали густые черные волосы, что он просто обманулся в полутьме, освещенной только падавшей из гостиной слабой полоской света. — Белла? Она брела, тяжело опираясь на стену, а когда услышала его голос, попыталась развернуться, но не удержалась на ногах и сползла на пол. — У тебя херовая привычка выскакивать сзади из темноты, Поттер! — простонала она с досадой, морщась от боли. — Мерлинова борода, ты в своем уме, Белла?! Куда тебя понесло в таком состоянии? — В туалет, Поттер, всего лишь в туалет. Хватит с меня сортирных приключений с твоим участием. Он подошел к ней, помогая подняться, но она не могла больше стоять на ногах, и он взял ее на руки. — Просто донеси меня до ванной и оставь. Я справлюсь. — Руки уже заработали? Вместо ответа она подняла правую и подвигала пальцами, правда, с видимым трудом. Левая всё так же висела бесполезной плетью. Это было поразительно! Он вспомнил, что Гермиона предупреждала его о том, что пациентка может начать приходить в себя быстрее, чем обычно, но Белла умудрилась переплюнуть самые смелые ожидания. Он представил себе, как она пытается встать, как одевает халат одной рукой, и всё это через невыносимую боль. И ровно лишь для того, чтобы добраться до туалета! На большее, правда, ее не хватило. После того, как она закончила свои дела, ему пришлось ее нести на четвертый этаж, и было видно, что сил у нее совершенно не осталось. Для Гарри так было даже лучше, меньше будет раздражающих замечаний, потому что настало время для очередных лечебных процедур. Занятно, но обстоятельства сложились таким образом, что сами собой привели его к определенным размышлениям о своем сексуальном опыте и сексуальности вообще. Ситуация, в которой он был вынужден сочетать крайнее возбуждение с необходимостью его всячески сдерживать, мысли о Снейпе, расщепление его собственного отношения к Беллатрисе на ненависть к ее личности и влечение к ее телу заставили его вспоминать все свои весьма скромные близкие контакты с девушками и постепенно придти к выводу, что его беспокойная жизнь выплескивала его сексуальные порывы в сторону или агрессии или депрессивных раздумий. О Гермионе, к примеру. Он никогда не мог полностью отдаться влечению к какой-то одной персоне, потому что постоянно был напряжен. Он и теперь был напряжен, и снова по необходимости. И хуже всего, находил эту ситуацию привычной для себя. Леча Беллатрису, он одновременно и воевал с нею. Это открытие позволило ему навсегда опровергнуть его же собственное предположение, что колдомедицина может быть его призванием. Нет, его призванием всегда и во всем была война! Всем вокруг казалось, что он защитник, а не нападающий. Но в квиддиче он был не просто нападающим, он был супернападающим, тем, кто способен решать исходы войн, и это было прекрасной аллегорией на всю его жизнь. Вдруг, всего лишь за одно мгновение ему разом открылась истина, почему Гермиона выбрала не его, так, что он даже выронил из руки флакон с зельем, настолько был поражен! Рон был вратарем, Рон любил шахматы и Рон был привязан к земле. К земле, на которой вырос. Он был смекалист, он был предсказуем и он был готов защищать то, что ему дорого. Защищать, а не жертвовать жизнью ради великой цели. И Рон не находился в состоянии непрерывной внутренней войны. Он был ЦЕЛЬНЫЙ. Так, кажется, пишут о подобных людях в умных книжках. А его — Гарри — каждый эмоциональный контакт делил напополам, и напоказ он всегда выставлял свою жертвенную — «геройскую» — половину. Поэтому Гермиона не видела в нем мужчину, зная, что под маской героя он обычный человек, а Джинни — напротив, любила геройскую половину, а эмоционально это не устраивало уже его самого. Смутно он подозревал, что дело тут в том, что вместо детства у него были Дурсли, но так далеко он не хотел уходить. Ему всего лишь хотелось разобраться, как так выходит, что обычное влечение к особенностям женской анатомии легко могут отправить отдыхать все его убеждения, всю его любовь и ненависть. И ему хотелось освободиться от этой зависимости, отделить ее от себя, как хоркрукс, но, в то же время, не избавиться полностью. Но даже Снейп в его голове не мог ему подсказать, как это сделать. Поэтому он продолжал страдать от возбуждения. И в девять, и в два пополудни. После обеда из-за того, что он почти не спал ночью, его сморил сон. В нем он бежал по ослепительно белому тоннелю, а за ним неслась толпа прекрасно знакомых ему людей, всех, кого он помнил в своей жизни — от Дурслей до Дамблдора, от Драко Малфоя до самого Волдеморта — и их лица были искажены таким образом, что оказывались похожи на уродливые портреты упивающихся, что он видел в аврорате. И вся эта толпа вопила и рычала, пытаясь догнать его и разорвать на части. Тоннелю не было конца, и он уже начинал терять силы, а догонявшие всё приближались. И вдруг в какой-то момент стены тоннеля стали темнеть, свет гаснуть, и он сообразил, что в этой темноте и есть шанс к его спасению. Когда тьма сгустилась полностью, он упал на пол и замер, а толпа промчалась над ним, издавая абсолютно нечеловеческие, гортанные выкрики. Тогда он встал, чтобы пойти обратно к свету, но темнота вокруг была кромешной, а в каком направлении идти, он забыл. Панический ужас, охвативший его, и вырвал Гарри из тисков сна. Несколько секунд он не мог отдышаться, отходя от кошмара, и хотел, было, уже пойти, подставить голову под поток ледяной воды, как вдруг понял, что слышит какой-то посторонний звук, выделявшийся из обычной звуковой симфонии старого дома — скрипов, тресков и шарканья по полу ног старого домовика. Он слышал голос. Гарри резко сел и постарался прислушаться. Голос точно доносился с этажа над ним. Но он пока что еще не мог поверить в то, что слышит. Он вскочил и на цыпочках побежал наверх по лестнице, стараясь шуметь как можно меньше. И остановился под самой приоткрытой дверью бывшей спальни Вальбурги Блэк, в которой сейчас лежала ее племянница. Голос был глубокий как бездонное, волшебное озеро и тягучий, словно октябрьские сумерки. Он перетекал со строчки на строчку протяжными переливами, произвольно поднимал и опускал гласные, как будто играя сам с собой в невидимую игру. Гарри не понимал слов, разобрав из такого причудливо исполненного французского только Viens, la Fée Morgane из первой строчки припева, но это не имело ровным счетом никакого значения. Достаточно было уже того, что ничего более красивого он в своей жизни не слышал. Беллатриса… пела!! ПЕЛА?! Он стоял, полностью парализованный этим голосом, и не понимал, чем он ошарашен больше: тем, что пела ОНА, или тем, что она пела ТАК. Так, что он в один миг способен был забыть и кто он, и где находится, и что мало кого он в жизни так хотел убить, как эту женщину. Наверное, так звучали голоса сирен, когда они исполняли свои убийственные партии перед очарованными моряками. Песня уже закончилась и перешла в задумчивое «мм-мм», когда он решил таки заглянуть в комнату. Она немедленно прервалась и посмотрела на него злобно. — Ты рожден на этот свет, Поттер, чтобы портить мне настроение. Только что мне было паршиво, а теперь стало просто отвратительно! — Ты пела?! — Ты глухой?! Конечно, я пела. Если тебя это раздражает, я буду делать это громче. — Раздражает?! Ты шутишь? У тебя прекрасный голос! Она скорчила гримасу в ответ. — Мне скучно, Поттер! Я только валяюсь здесь, жру никудышную стряпню Кричера и вынужденно «любуюсь» на твою смазливую рожу. Приходится развлекать себя хотя бы воспоминаниями. — Что это за песня? — Колыбельная, — ответила она, пожав плечами, — к чему тебе это знать, Поттер? Ты же воспитывался магглами, тебе должно быть насрать на наши песни. Он пропустил мимо ушей ее шпильку и продолжал расспрашивать, всё еще не отойдя от пережитого шока. — Колыбельная? Получается, тебе ее пела… тебе ее пели в детстве? — Ну да, это так странно для тебя? Он хотел ответить, что — да, это для него странно, потому что его родителей убил ее Лорд, но сдержался. — Мать пела, — пояснила Белла нехотя, — примерно лет до шести. Потом эта песня уже начала меня раздражать, а не успокаивать… Хотя… в последний раз я ее слышала, когда была уже взрослая девочка. В Азкабане. — В Азкабане?! — Ага. Не знаю уж, сколько мать заплатила, чтобы ее пустили на свидание со мной. Она стояла… вот приблизительно на таком же расстоянии, как ты сейчас, только за прутьями решетки. И пела… Viens, la Fée Morgane… Больше я ее не видела. Такие дела, Поттер. Он не знал, что еще сказать, горло сжала предательская судорога, а попросить «спой еще» — немыслимо. Поэтому он просто развернулся и ушел. Хотелось выть. В такт песне. Тяжелее всего, когда начинаешь видеть в своих врагах что-то человеческое. Не то, чтобы он и раньше этого не видел (иначе с чего бы ему вообще было начинать всю эту эпопею с ее спасением). Но когда ты понимаешь, что все начинают с одной и той же тропы, заходя в жизненный лес, и только потом расходятся по разным дорогам, а кто-то обязательно должен сгинуть в чаще, то возникает желание спасти всех. Даже врагов. Дамблдор всю жизнь пытался заниматься подобными бессмысленными вещами, но так никого и не спас. Наверное, потому, что из этого леса был только один выход — впереди, а назад не повернуть. Даже самым сильным из них. Колыбельная в исполнении Беллы не делала ее в его глазах ни менее жестокой, ни менее ненавистной ему, но она давала надежду. Скромную надежду, что у него есть шанс получить от нее нужные имена. Он спустился в гостиную, чтобы отобрать новую порцию зелий и вдруг увидел на столе сверток, которого раньше там не было. — Кричер! — позвал он, рассматривая упакованный в пергамент твердый предмет. — Кричер, где ты есть?! — Я здесь, хозяин Поттер, — раздраженно ответил эльф, высовываясь из коридора, — что такое? Я занят важным делом. — Каким еще «важным делом» ты занят? — Я готовлю ужин для госпожи Беллы. — Вот как? А она назвала твою стряпню никудышней. — Тогда тем более мне надо приложить еще больше усилий. А меня отвлекают. — Почему тебе никогда не хотелось приложить хотя бы чуточку усилий, чтобы получше приготовить для меня и для моих гостей? — Госпожа Белла больна! — укоризненно пробормотал старик, качая головой. — Хозяин Поттер это прекрасно знает. Мне нужно кормить ее как можно лучше. И, между прочим, у нас кончаются припасы. Хозяин Поттер должен дать мне денег, чтобы я купил больше еды. Самой лучшей еды. — Хорошо, хорошо, я дам тебе денег. Но объясни мне сперва, откуда взялся этот сверток? — А, это… — протянул домовик пренебрежительно. — Заходила Грейнджер, оставила для вас. — Во-первых, не Грейнджер, а мисс Грейнджер, во-вторых, почему я не слышал? — Хозяин Поттер спал, я сказал, что нечего его беспокоить по всякой ерунде. — Чтоб тебя! Может, она хотела сказать что-то важное! — Ничего она не хотела. Она сказала, что просто зашла передать что-то хозяину Поттеру. Так я могу идти? — Иди, иди! — бросил он, сокрушенно качая головой и, наконец, развязал сверток. Внутри была волшебная палочка. Из грецкого ореха с сердечной жилой дракона. Палочка Беллатрисы Лестрейндж, которую им удалось конфисковать во время бегства из Малфой-мэнор. На внутренней поверхности пергамента он увидел написанное почерком Гермионы пояснение. «Гарри, хотя эта палочка и послужила мне какое-то время верой и правдой, но жить и колдовать мне с ней тяжело. Я давно выбрала себе гораздо более подходящую палочку. Учитывая обстоятельства, пускай эта будет у тебя, мало ли что может приключиться. Увидимся. Целую. Гермиона. P.S. Не забывай заглядывать в мою инструкцию по лечению». Он покрутил в руках знакомый кусок орешника причудливой формы, удивляясь предусмотрительности своей подруги, потом открыл комод и убрал палочку Беллы в футляр, где раньше лежала Старшая. Его взгляд привлек маленький предмет на второй полке сверху, на который он раньше не обращал внимания, потому что тот был закрыт от взгляда футляром. Это был перстень. В первый момент он решил оставить его в покое, зная, что в этом доме незнакомые вещи могут хранить в себе серьезную опасность. Но, присмотревшись, понял, что эта вещь ему знакома. Более того, он много раз видел ее на руке своего крестного. Это был большой массивный перстень с гербом рода Блэков, как казалось Гарри, из серебра (на самом деле, это была платина). Подчиняясь какому-то непонятному импульсу, он взял его с полки и надел на средний палец правой руки, туда, где его обычно носил Сириус. Какой-то дух противоречия взыграл в его сердце. После подобострастных слов домовика в отношении Беллы, после появившейся здесь ее палочки, ему как будто хотелось доказать, что всё-таки хозяин в доме — он. Как ни странно, он и вправду почувствовал себя слегка более уверенно с этим перстнем на руке.