Not give up

Если говорить откровенно, то встать с кровати и выйти из комнаты этой ночью стоило Хару немалых усилий. Он беззвучно крался по узкому коридору, ведущему на кухню, и старательно не смотрел по сторонам. Каждая неверная тень, чутко вздрагивающая от любого движения Хару или даже веток деревьев за окном, казалась ему затаившимся магом огня, и чтобы успокоиться Хару глядел прямо перед собой, на узкую полоску тусклого золотого света, выбивающуюся через щель между дверью и полом. Мальчик вспоминал, как, укладывая его спать, мама с особенной тщательностью подтыкала ему одеяло, будто не укрывала даже, а закутывала в плотный кокон. Будто кокон этот был способен от чего-то уберечь её любимого, единственного, позднего сына. В неверном свете единственной свечи лицо мамы показалась Хару еще бледнее обычного, и он, стремясь успокоить женщину, изобразил на лице нужную и наивную улыбку ребенка, совершенно не понимающего, что за дрянь происходит вокруг. Отец, монолитом возвышающийся в дверях комнаты, едва заметно усмехнулся и покачал головой, и Хару так и не смог понять, была ли это усмешка понимания, или укоризны. Отец всегда воспринимал Хару как равного себе: даже в детстве он был строг и требователен к нему в вопросах морали, чести и совести, как к взрослому, а уж сейчас, когда Хару было целых двенадцать лет, и говорить было нечего. Мальчику всегда льстило такое серьёзное отношение к себе, но иногда хотелось всё-таки капельку мягкости и снисходительности… Однако на кухню Хару крался, преодолевая пугливую дрожь в коленках, не за этим. Пламя светильника чуть дрогнуло, когда Хару открыл дверь в комнату, но не погасло, лишь отправило в диковатый пляс по стенам сотню тонких, пугающих силуэтов. Отец сидел за столом, обхватив пальцами пустую стопку из-под сакэ с влажно блестящим донышком. По левую руку от него покоилась опорожненная примерно на четверть бутылка с мутноватой пахучей жидкостью. На лице мужчины застыло угрюмое, озабоченное выражение: прежде Хару видел его таким лишь в голодный год, когда вся деревня перебивалась с хлеба на воду, и отец лично рассчитывал долю еды для каждого члена своей семьи. Хару тогда услышал краем уха, как мама тихо плакала и обвиняла отца: ты даёшь ребёнку такую же долю, как себе и мне, сердца у тебя нет, он же голодает! Отец угрюмо молчал, и Хару молчал тоже: мама не знала (и папа лично настоял на том, чтобы не узнала никогда), что отец тайком приносит ему еду, и как он её добывает, рассказывать отказывается. Ему тогда ещё было безумно обидно за папу, что мама считает его плохим, а на самом деле он… Он… Он смотрит глазами, полными угрюмой решительности, и, повинуясь лёгкому жесту его широкой ладони с крупными костяшками, похожими на абрикосовые косточки, земля под стулом немного сместилась, и спинка стула толкнулась Хару в живот. Мальчик покорно сел и стал машинально водить по золотистым линиям древесных прожилок на не покрытом лаком столе. Тихо и нежно плеснуло сакэ, наполняя стопку ещё раз, и отец нахмурился, когда Хару положил ладонь поверх стаканчика. — Не надо, папа, — тихо шепнул мальчик. Встретились две пары одинаково зелёных глаз, схлестнулись в странном поединке... Отец хмыкнул и закупорил бутылку со звонким щелчком. — Тебе нужно спать. Хару очень хорошо умел различать интонации отца. Он был немногословен и скуп в формулировках, поэтому приходилось изворачиваться, вслушиваясь в его голос. Когда в интонации папы звучали приказные нотки, Хару подчинялся ему, не раздумывая, если же голос звучал мягче… — Я не могу, — тихо отозвался Хару. — Не спится. Отец коротко хмыкнул и, протянув руку, мягко коснулся ладонью его волос, легко провёл по каштановым прядкам и чуть грубовато притронулся к щеке, на мгновение согревая кожу теплом своих пальцев, а душу — усталым и тёплым взглядом. Взгляд этот лучше всех нежных слов давал Хару понять, как он на самом деле дорог отцу, и очень больших усилий ему стоило не кидаться обнимать его и лопотать, какой у него замечательный папа, прямо сейчас. Отец таких нежностей не одобрял… Если только сам не был их инициатором. Отняв руку, мужчина отвёл взгляд и будто бы забыл о присутствии сына. Он глядел в окно. Где-то там ходили, скрываясь под покровом ночи, солдаты племени огня. Кто знает, что они там делали, какой беспредел творили в захваченной деревеньке?.. Хару уже слышались вопли убиваемых ими женщин, детей, истошные крики забитого просто так, шутки ради, скота, лязг мечей и тонкие всхлипы, безмолвно молящие о помощи. Мальчик почувствовал, как машинально напрягаются мышцы живота. Он почему-то всегда напрягал живот, когда начинал волноваться. — Папа? — пожалуй, слишком глухо для ребёнка окликнул маленький маг земли. Отец молча повернул к нему голову. — Что теперь будет?.. Хару хотел спросить об этом властно, даже требовательно, и по-взрослому деловито — а прозвучало до того жалко и жалостно, что мальчишке захотелось себя ударить, чтобы не сгорать со стыда перед недоумённым, будто бы спрашивающим «разве можно так себя вести?» взглядом отца… Однако мужчина смотрел на него устало и немного с печалью. Он медленно пожал могучими плечами и сказал: — Будем жить, как сможем, сынок. Хару почувствовал себя уязвлённым. Глаза его искренне изумлённо распахнулись, зрачки расширились и вспыхнули возмущённым пламенем. Что? Жить как живётся? И не попытаемся вырваться из-под гнёта магов огня, не попытаемся свергнуть их, или хотя бы немножко досадить, чтобы жизнь мёдом не казалось?! — Что?! — Хару вскочил с места. — Ты предлагаешь сдаться вот так вот запросто?! Мальчишка тут же обомлел под посуровевшим взглядом отца и бессильно плюхнулся обратно на табуретку — у него резко ослабли ноги. Мрачный взгляд мужчины не предвещал ничего хорошего. Взяв сына за подбородок, он сказал: — И не давать жить воинам племени огня. Они этого не заслужили. И холодный, липкий страх сразу же пропал, выветрился из головы точно порывом холодного ветра. Теперь Хару с детским восторгом глядел в зеленоватые глаза отца, которые сейчас были жёсткими и острыми, как бутылочное стекло, и думал, что нет ничего прекраснее этого ожесточённого взгляда, даже самый прекрасный закат, самая яростная буря не так хороши, как это выражение на лице папы. Его папы, его самого лучшего в мире папы, который говорит таким голосом, что все тело окатывает волна холодных мурашек, а внутри напротив становится горячо: — Запомни это хорошенько, Хару: маги земли не сдаются. Никогда. Солдат огня небрежно прижимал к своему боку корзину, полную так заботливо запечённых матушкой караваев. Каким трудом Хару удалось достать немножко муки, парень предпочитал не вспоминать, всё тело до сих пор ныло от непосильной работы за пару подачек от прихвостней захватчиков. Такие неизменно появлялись в любом захваченном городе или деревне, подлизывались, стелились травой под ногами, готовы были целовать руки, лишь бы кнут в этой загрубелой ладони сменился на пряник. Хару презирал таких людей почти так же, как и тех, перед кем они лебезили. Сам молодой человек до такого никогда не унижался. И тем больнее было видеть руку, испачканную в саже, которая нырнула в лукошко, достала оттуда один из караваев и грубо отломила кусок. Кусок, выстраданный честной работой, такой желанный и необходимый. Чем им теперь питаться?! Солдат откусил порядочный кусок и облизнул губы от крошек. — Спасибо за угощение, — произнёс он фальшиво-миролюбивым тоном, и Хару так сжал кулаки, что заныли косточки. Мама всегда говорила ему: «У тебя слишком дерзкие глаза, Хару. Когда к нам приходят, я прошу тебя, не поднимай взгляда. Я так боюсь, что тебя ранят, убьют, или отправят в плен…». Сегодня Хару нарушил её завет. Он поднял голову и встретил взгляд солдата горящим и гневным взором. Проклятый падальщик, наживающийся на беспомощных. Беспомощных?.. А ведь земля словно горела под его ногами, вибрировала, готовая повиноваться любому движению молодого мага. Казалось, камни шептали ему: убей, убей, убей! Ты не беспомощен, отнюдь нет. Вот она, земля, под твоими ступнями, только взмахни рукой, только оживи её своей энергией, только прикажи — и этот солдат никогда больше не встанет, не тронет своими грязными руками чужого хлеба! Ну же! Солдат нахмурился и грубо пихнул Хару кулаком в плечо: — Какие-то проблемы, мальчишка? Земля дрогнула сильнее, готовая взвиться вверх острыми скалами, сбить с ног, зафиксировать ноги и руки, чтобы можно было до исступления бить прямо в эту наглую морду, лишённую человеческих черт… И в ту же секунду на злобно сжавшиеся пальцы юноши легла тёплая мамина ладонь. Хару коротко взглянул на неё: губы женщины дрожали, на ресницах трепетали слёзы, готовые сорваться вниз по щекам, и она безмолвно кричала ему: «Нет!» Хару медленно, через силу опустил глаза. — Никаких проблем, — это слово жгло язык, как острый перец, першило в горло наждачной бумагой, — господин. Солдат удовлетворённо улыбнулся и, развернувшись на каблуках, вальяжно поплыл куда-то за угол. Хару следил за ним пылающим взглядом, и даже не чувствовал, как обломанные ногти всё глубже и глубже впиваются в ладонь, как по коже медленно стекают крошечные капли крови, чтобы сразу же засохнуть на перекрёстье линии судьбы и любви тёмно-бордовым пятнышком. Юношу колотила мелкая злая дрожь, но он почувствовал это только когда плеч коснулись тёплые мамины ладони. — Потерпи, сынок, — прошептала она ему на ухо. — Вы с Тайро оба такие упрямые… Пойми, иногда легче поддаться. Безопаснее… Я не выдержу, если тебя убьют, или угонят в плен. Ты — моя единственная надежда. Пожалуйста, будь осторожен. Она ещё долго говорила какие-то нежные слова, кажется, даже плакала, но в упрямом мозгу Хару звучало: «Поддаться, поддаться, поддаться» — и он лишь огромным усилием воли смог подавить желание отпихнуть мать от себя, а может, даже накричать на неё. Отец никогда бы такого не сказал! Отец сильный, смелый, упрямый, он настоящий маг земли — не то, что она, слабая женщина, готовая прогнуться под любые обстоятельства! Слабая… Вздохнув, Хару развернулся лицом к матери и прижал её к своей груди, чуточку грубовато проводя рукой по не слишком густым волосам. — Всё будет хорошо, мам. Я буду аккуратнее, обещаю. Хару выдавил из себя улыбку, а как только успокоенная женщина скрылась за дверью их дома — жадно припал ладонью к земле. Солдат не мог уйти далеко, он где-то здесь, в деревне… И он останется здесь навсегда. Никто ведь не заметит пропажи очередного солдата, правда? Может быть, пожмут плечами с недоумением: ну надо же, как сквозь землю провалился! И тут главное сдержать ухмылку… Пусть никто об этом не узнает, даже мама, она никогда не запоминает лиц солдат, но он, Хару, будет знать: отец бы им гордился за такой поступок. Отец сказал бы ему: «Ты — настоящий маг земли, сын», а он бы улыбнулся в ответ: «Я никогда не сдаюсь»… Эта отчаянная, смелая девчонка с яркими глазами и гордо вздёрнутым подбородком стояла на куче угля, который неизвестно как вылетел из трубы, и Хару ощущал, как по его коже медленно распространяется тепло. Земля, родная земля… Как же это, оказывается, тяжело: долгое время находиться вдали от постоянного источника сил! Сейчас Хару было достаточно даже угля, хоть настоящей, твёрдой земли ему не заменить. Юноша невольно шагнул ближе к чёрной куче, ближе к тонкому силуэту, стоящему против солнца… Отец угрюмо и неодобрительно взглянул на него исподлобья, и Хару не без удивления понял, что обычно парализующий всякую волю взгляд отца на него не действует. Он остановился лишь потому, что услышал звонкий голос девчонки из племени воды. — Вот он, ваш шанс, маги земли! Смелее! Ваша судьба в ваших руках! И вот теперь он, покрываясь колкими мурашками, не умея сладить со срывающимся дыханием, хотел уже кинуться к ней, закрыть девчонку собой, ведь за её спиной стояли маги огня, готовые ударить в любой момент, а она казалась ему такой беспомощной — и такой отважной одновременно! — ведь земля, его оружие, его защита, была так близко… Но сильная, по-прежнему сильная рука папы остановила его. — Стой! — одними губами прошептал Тайро. — Не смей… Хару похолодел. — Что? — прошептал он в ответ. — Ты хочешь, чтобы я… Остановился? Он не верил. Он не хотел верить, что его отец, сильный, властный, жёсткий отец… Сдался? Под негодующим взглядом сына Тайро опустил голову и прикрыл глаза, скрывая ресницами их выражение. Сжимая кулаки, Хару перевёл взгляд на Катару. Он не слышал, что говорил ей начальник тюрьмы, не хотел вслушиваться в его слова: зачем, если он не скажет ничего, кроме унизительных и болезненных словесных выпадов? Уже по интонации было слышно, что он издевается. И ещё больше это было видно — по реакции Катары. Она медленно опустила руку с зажатым в ней углём. «Нет!» Хару с ужасом и болью следил, как менялось выражение лица девушки, и понимал, что ещё немного — и он зажмёт себе уши, чтобы уж наверняка не слышать жестоких слов тюремщика. На лице Катары медленно проявлялось сначала недоумение, затем недоверие… Нет, скорее, нежелание верить — а потом она окинула их всех таким взглядом, что Хару почувствовал себя последней тварью. Это был взгляд рухнувших надежд, и когда Катара опустила глаза, у юноши до темноты в глазах заболело вдруг в груди, там, чуть-чуть левее центра, под рёбрами. Отец стоял молчаливым угрюмым монолитом, но теперь он отнюдь не казался Хару величественным. Более того… — Если ты сдался, то я ещё нет! — выдохнул Хару хрипловатым шёпотом и, прежде чем шагнуть вперёд, увидел, как полыхнули внезапно папины глаза — как тогда, когда Хару был ещё маленьким мальчиком, а отец казался ему всесильным великаном. А потом перед глазами у Хару полыхнуло пламя. Парень не был героем. Храбрым — возможно, но не героем, потому что он испуганно закричал, отпрянул, рефлекторно прикрыл голову руками… И перед ним выросла стена из угля. Отец, величественный великан с тяжёлыми прядями седых волос, стоял между ним и воинами царства земли. Хару словно какая-то могучая сила подняла с палубы корабля, и вспыхнувшее было внутри «зачем я только сунулся?!» сменилось гордостью и какой-то сумасшедшей радостью, бурлящей внутри сильным потоком. Он уверенно встал плечом к плечу с отцом, но тот сразу же вырвался вперёд — и в ответ на бешеный крик «Никакой пощады!» раздался властный, словно бы не раз уже озвучиваемый на полях сражений, призыв: — За царство земли — вперёд! И весь корабль, казалось, вздрогнул от мощного удара… Хару уже отражал атаки и не видел, какой короткий, но полный безграничной гордости взгляд бросил на него папа. Внутри юноши бушевала гордость, жгучая, как слёзы… И ещё бушевал стыд — такой же жгучий. Как он только посмел усомниться в отце?! Ведь это же… Это же папа! Это же истинный маг земли! Он никогда не сдаётся! Пора бы это уже запомнить.