Вихрь времени унёс с собой многое, но не этот вечер.
Помнишь ли тот далёкий день?
Нет, но он до сих пор живёт в моих воспоминаниях. Как тебя не хватает... Возникает желание разбить сердце на тысячу мелких хрустальных осколков, чтобы больше никогда не вспоминало тебя. Пусть они улетят в бесконечное пространство космоса со скоростью быстрых комет и станут далёкими волшебными звездами, затонув в море чувств, и, перестав быть частью меня, не вонзаются шипами в душу, вновь раскрывая шрамы от старых ран.
Помню, как нашла тебя на крыше, ты была испугана.
Изредка я приходила туда побыть в одиночестве и наедине с мыслями и чувствами вдали от жестокого мира. В тот день дул моросящий осенний ветер, а ты сидела в укромном уголке как испуганный зверек, дрожа, обхватив колени. Шёлковые чёрные волосы прикрывали опущенное вниз лицо, руки были крепко сжаты в кулаки так, что виднелись костяшки пальцев.
Тихо, стараясь не беспокоить тебя, я присела рядом. Это была наша первая встреча: первая и последняя. Плавным движением ты подняла на меня свои тёмно-карие, почти чёрные глаза, пленив их выразительностью, отняв дыхание... В них выражалась вся горечь жизни, никогда больше не встречалось такого незабываемого взгляда. Были глаза, которые впечатляли, встречались отражающие целую гамму чувств, но не выражающие бурю противоположных эмоций — не хаос, но бушующие, режущие душу чувства, живущие в странной естественной гармонии, редкой, невозможной, уникальной, неповторимой. Слёзы стекали по твоим щекам, смешиваясь с тушью, на лице был кровяной порез, и ты поморщилась, когда я нежным движением прикоснулась к тебе.
На вопрос, кто так поступил, ответ был в одно слово, но которое значило многое: родители.
За что? Тогда ты отвела глаза в сторону и продолжила судорожно дрожать. В тот миг захотелось остановить время и передать тебе немного человеческого тепла, но я не знала, чем и как помочь. Для меня ты была другим неизведанным и манящим миром. Слова стали лишними, иногда они весят слишком много, этот груз тяжело нести.
Следуя неведомому порыву, я почти невесомо накрыла своими губами твои, прикрыв глаза. Не знаю, что ты подумала, но мне лишь хотелось передать простого человеческого тепла, я не была лесбиянкой, не подумай. Такое слово слишком скверно звучит. Это был словно неведомый порыв, как дыхание ветра, ничего более. Твои холодные, как мрамор, губы обожгли меня, и ты не пошевельнулась. Усилия были тщетны, я будто пыталась воскресить потухшее пламя твоей души, оживить камень, но, когда оторвалась, встретила спокойный взгляд, будто не произошло ничего за границы выходящего.
— Идём.
Послушно ты последовала за мной лёгкими, почти невесомыми шагами, не задавая вопросов и даже не спрашивая моего имени, — тебя убили изнутри, уничтожив и лишив смысла существования. Наверное, ты больше не видела смысла в этой жизни, но и не могла знать, через что я прошла, сколько потерь пережила, сколько ударов судьбы получила, не могла... Чувствовалось, возможно, тайным шестым чувством, не стоило спрашивать, выплаканные глаза говорили сами за себя.
Сколько смертей, сколько предательств и сколько потерь... но именно поэтому я стала сильнее, было легче бороться с несправедливостью, не завися больше ни от чьего мнения.
Именно поэтому я понимала тебя. Если бы ты только знала...
— Как зовут тебя? — спросила я.
— Саша, — прозвенел твой голос, как тихий колокольчик.
Больше мы не задавали друг другу вопросов. Выглядела ты лет на семнадцать, и было заметно, как изо всех сил стараешься выглядеть старше. Зачем, Саш? Зачем это было надо? Зачем этот пирсинг на левой брови и нелепая широкая одежда? Для кого стараешься и почему хочешь быть другой?
Тогда я напоила тебя травяным чаем и обработала рану, а ты смотрела в мёртвую точку опустошённым взглядом, о чём-то сосредоточенно размышляя. Теперь каждый вечер пью этот чай, воскрешая останки прошлых воспоминаний, потерянных в аромате десятка трав и цветов. Из них жасмин был самым ярким, все другие блекли на его фоне, становились серой однородной массой. Он затуманивал их своим нежным запахом и задурманивал чувства. Если была бы возможность сравнить тебя с цветком, это стал бы жасмин, такой хрупкий, но в то же время притягивающий к себе.
Странным образом время пролетело незаметно, часы пробили одиннадцать вечера, только слабый свет фонарей рассеивал мрак на тёмных пустых улицах.
— Пора возвращаться, — мягко напомнила я.
В ответ ты подняла на меня полные боли и отрешённости глаза.
— Некуда больше идти.
Больше я не стала задавать тебе вопросов и только постелила место в другой комнате, стараясь, чтобы тебе было уютно и тепло, и затем легла на свою кровать, но не могла заснуть — мысли о твоих родителях не давали покоя, терзали душу, безжалостно душили. Сволочи, твари, а не люди.
Дверь приоткрылась со скрипом, показалась ты, такая хрупкая и беззащитная, и что-то в душе растаяло.
— Всё хорошо? — спросила я, приподнявшись.
— Страшно одной...
— Можешь лечь рядом со мной, — отозвалась я. Моя кровать была двуспальной.
Ты в нерешительности остановилась на пороге:
— Не буду тебя смущать?
— Нет, иди сюда. — Ты подошла немного детской походкой, прихватив с собой подушку, и легла рядом на спину, забралась под пятнистое одеяло, направив взгляд в потолок. — Саш... — осторожно начала я, — за что твои родители разозлились на тебя?
— Наркотики, — пробормотала ты сквозь сжатые зубы, всё смотря в потолок.
— Это нехорошо, — неуверенным голосом прошептала я, бросая краткий взгляд в твою сторону, в горле образовался невидимый комок.
— Знаю, но у каждого свои зависимости, — тихо ответила ты, словно доверяя секрет.
— Ты не пробовала бросить?.. — выключив свет, я развернулась к тебе.
— Это сильнее меня, — твои губы вздрогнули, и, тяжело вздохнув, ты повторила уже сказанную фразу: — У каждого свои зависимости.
— Обещай, что бросишь! — потребовала я, крепко сжав тебя за плечо.
Твой взгляд блестел в полумраке, пару секунд ты посмотрела в мои глаза, а затем твёрдо ответила:
— Никогда.
Некоторое время мы лежали в темноте, а потом Морфей унёс тебя в свой таинственный мир, и я поняла это по твоему ровному спокойному дыханию. Так хотелось утихомирить боль в твоей душе... Придвинувшись ближе, я приобняла тебя, чувствуя счастливое упоение от твоей близости, от тёплой ауры, слыша дикий лесной запах твоих волос, до сих храню в памяти их одурманивающий аромат.
В душу спустя много лет впервые пришли умиротворение и покой, ведь ты была рядом...
***
Утреннее пробуждение стало криком в мыслях, горьким осознанием, что чего-то не хватает. Тебя.
Быстро вскочив, я побежала на кухню, надеясь увидеть твою фигуру у окна. Но поздно: ты ушла.
На столе лежала записка, написанная красивым и аккуратным мелким почерком:
Я вернулась к родителям, спасибо тебе...
Ничего не соображая, я повалилась на кровать, желая заснуть. Мне было грустно и обидно, ты ушла навсегда... Не попрощавшись, растворившись во времени.
Подушка ещё хранила твой запах, и я обняла ее, прижав к сердцу — оно участило ритм.
Десять утра. Позвонил начальник.
— Какого чёрта, — заорал он в трубку, чуть не оглушив меня, — тебя ещё нет?!
— Да пошли вы все! — сонно пробурчала я, выключая телефон и сонно потирая уставшие глаза. Впервые в жизни было абсолютно безразлично, если уволят.
***
Прошло с тех пор сорок лет, но я до сих пор помню тот день. Может, любила тебя все эти годы? Возможно, любовь — жалкая иллюзия больного воображения, нечто, что так отчаянно ищем среди сотни глаз, надеясь встретить и порой не имея счастья найти... или, найдя, имеем несчастье потерять, дав упорхнуть навсегда. Пусть тебя не было, ты была мне нужна и жила, будучи живее всех живых, в душе, в хрупких воспоминаниях, приходящих во снах, в сердце, которое верило столько времени, надеялось...
Никогда я ни с кем не встречалась, прожила жизнь в этой иллюзии, сохраняя верность, вспоминая тот день, каждый вечер поднимаясь на крышу в надежде вновь встретить тебя, а затем долго смотря на красное умирающее солнце заката. Поздно что-либо изменить...
Саш, только сейчас пришло осознание: наверное, я любила тебя...
