Ее белье неизменно пахло ванилью

Сквозь тонкие занавески пробивались золотые лучи заходящего солнца. В них так причудливо и непредсказуемо замирали пылинки. Казалось, попадая в полосы света, они сияли мириадами солнц. Волшебное, поистине волшебное зрелище. А потолок тоннами белизны уже не давит. Он уже давно небо. Хотя ему не положено было превышать эти гребаные два метра, он столетия, казалось, назад, сломал эти рамки. А голову поворачивать смертельно не хотелось. Впрочем, проспав большую половину дня, вообще мало что хочется делать. Но холодно. Одеяло свалено в порыве одинокой страсти на пол. Повернуть голову, и убедиться, что подушка девственно чиста. Вот странно. Вся кровать смята немилосердно, собственная подушка находится в районе живота, одеяло отбывает свои часы на полу. А ее подушка –как лежала, так и лежит. Взбитая, аккуратная. Белоснежная до неприличия. И давит. Как должен давить потолок, который уже небо, на него давила белая подушка. Приехали. Вот она, Беленькая. Привет, давно не виделись. Смотреть на эту чертову подушку сил уже опасно не оставалось, по коей причине она была тут же смята и подмята под себя ее нынешним хозяином. А стоило его лицу ее коснуться, как в нос ударил одурманивающий запах ванили. До безумия знакомый и родной. От него все внутри переворачивалось недобро так, и выть почему-то хотелось. Собственно, после этого подушка летит в стену. Собственно, стена тоже должна быть белой. Но уходящий день окрасил комнату в золото, и только потолок да подушка могли ему противиться. А он не мог. До одури сладкий запах пропитал простыни, одеяла, стены даже. Без чертовой ванили не проходил ни один праздник, ни одни посиделки на диване перед телевизором, ни один чай. И волосы ее пахли точно так же, и сама она. Мягкая как бархат кожа всегда источала запах этого растения. И в каждом прикосновении молочной кожи была та сладостная нежность, которую обещал аромат. И губы, неважно, аккуратные ли с утра или распухшие от поцелуев к вечеру, тоже всегда были легкие и сладкие. Этот невозможный запах, казалось, навсегда впитался в дерево столешниц и дверцы шкафа. У нее даже нижнее белье пахло ванилью. На каждой полке, в складках белоснежной, как она любила, ткани, всегда лежало это чертово мыло, которое тоже – как ваниль было. И все в небольшой, но светлой квартире, ею пропиталось. Здесь все успокаивало и сводило с ума одновременно. Она никогда не повышала голос. Почти. И нежной была до боли. И не было с ней тяжело ни в каком смысле и никогда. Когда придешь, бывало, с работы, и сядешь уставший в кресло, чувствуешь легкие, невесомые почти руки на плечах. А утром, когда только-только день рождается и звезды еще не ушли, он видел светлый, нежный силуэт: весь золотые волосы и белый шифон. И всегда она в этом шифоне ходила. И вот на той же постели – сколько образов, ее, в белоснежной до неприличия, ночнушке, у него осталось? Тонкие лямки болтались на хрупких плечах, а волосы во сне неизменно разметались бы по подушке. А на щеках тень от ресниц. И до кончиков пальцев она всегда оставалась собой. И больше ничего не надо было. Он с трудом поднялся, и прошлепал в кухню босыми ногами. Не так совсем, как по утрам она беззвучно в носках скользила. И кухня тоже золотом залита. И чашка для ее любимого кофе, на полке дожидается. Странно, что никто не обнимет сзади, и не будет размеренно дышать между лопаток, обдавая ненавязчивым ароматом ванили. А как бы хорошо сейчас было тяжелые волосы в сторону убрать, и провести губами по алебастровой шее. И впиться в слишком податливые для таких поцелуев губы, которые с утра всегда такие аккуратные. И к чертям весь белый шифон, и кожа к коже… Еще тише стало. Она была не то что бы болтлива, но смеялась звонко и заразительно, как переливы сотни серебряных колокольчиков. И имела странную особенность напевать себе под нос что-то светло-позитивное, так не похожее ни на какую другую музыку. А еще с ней всегда уютно было. С кухни соблазнительно пахло ванильными булочками, в чайнике всегда была свежая горячая заварка, так и кричащая « я тебя ждала». Всегда было чисто и опрятно. Хотя одно ее присутствие комнату светлее делало. И не хватало этого до дрожи в руках теперь. А больше всего пугало, что со временем на полочке с плюшевыми овечками появится слой пыли. Пройдет срок годности муки для выпечки и изотрется плед. Пожелтеет белье, и развяжутся бантики, заботливо заплетенные тонкими пальцами на шторах. Совсем скоро выветрится запах ванили, ему не долго осталось. В воздухе висят последние отголоски. И забудется и глубина хрустальных глаз, и нежность тонкой кожи. И перестанет эта квартира быть ему домом. Не будет больше ощущения покоя, и начнут забываться любящие руки на плечах. И снова небо превратится в потолок.