Королева Р.

     Мир просвечивал через закрытые веки тоскливой сепией. Руки в молитвенном жесте сложены у сердца, но Катарина не молилась. Она бы рада обратиться к Создателю, но если бы хоть на мгновение поверила в его существование. Демоны — они да, есть, их деяния видны невооруженным глазом. Руки над грудью, там, где алеет звезда, и от неё становилось теплее. Мерно рассветное солнце алело, в мыслях цвела бесхитростная ерунда.      — Что вы здесь делаете.      Это даже не с вопросительной интонацией. Это звучит как «убирайтесь».      — Нужно поговорить. — Голос Штанцлера звучал всегда по-разному, в зависимости от того, что ему требовалось. То он подобострастно рассказывал о похождениях сына Эгмонта, то жестко требовал чего-то, то лебезил и утешал. Поверить бы каждому слову, забыться и плыть по течению, но нет в разговоре иного у вымолвленных фраз значения.      — Ты ведь звала Окделла?      — Звала, — открыла глаза Катарина, поднялась с колен и спустилась с постамента. Сад встретил дуновением принёсших запах маков ветра. — Он меня как не видит. Вы просили поговорить с ним, рассказать эти… ужасные вещи. Но я не могу сама прийти в особняк Рокэ.      — Не можешь. — Эр Август беспомощно кивнул и протянул локоть. Как же хотелось в тот момент отговориться, что негоже опираться на старого больного человека! Но нет. Одиночество корябало изнутри гадким червем, и фрейлины вряд ли могли тут помочь. Дворец был полон и пуст одновременно.      — Вы что-то от меня хотели? — не выдержав молчания и неспешной прогулки, спросила Катарина, заворачивая к будуару. Уж лучше говорить в комнате, чем на воздухе, где растут и пахнут чужие маки…      — Ричард вряд ли сможешь помочь нам теперь, — покачал головой Штанцлер. — Всё, до чего мы договаривались, идет прахом, и я боюсь, что это дурное влияние его господина, я имею в виду Алву. Я знаю, ты можешь на него повлиять.      — Могу. Спасибо, что обратились. Рада, — язвительно отозвалась королева, — но поздно. Боюсь, что вы опоздали. Вы слышали про волнения в Варасте?      — Умница. Там, на безнадёжной войне, Алве самое и место, и надеюсь, что Дорак нас не обойдет. Рокэ Алва опасен.      — Ричарда он возьмет с собой.      — Ричарду напишет матушка, что при смерти и зовёт его в Надор.      — Подделывать письма от матери… — скривилась Катарина, делая шаг на ступеньку. — Какая низость.      — Дикон будет знать, что это подделка.      Катарина пожала плечами, с радостью оторвалась от локтя кансильера и уселась в кресло, подхватывая с него забытый платок.      — Рокэ догадается. Я видела Ричарда не так уж и часто, но он не умеет скрывать эмоции. Он… боится меня.      — О чем ты?      — Я не знаю… Как будто подсознательно. Я хотела рассказать про его отца, каким Эгмонт был, пока… пока не загорелся идеей Талигойи, пока не загорелся идеей собственного мученического величия. А он даже не хочет подходить ко мне. Будто видит во мне… д… демона.      — Что за чушь ты несешь! — фыркнул Штанцлер, но судя по тому, как начал усиленно наглаживать бороду, о чем-то крепко задумался.      Демоны. Их глаза, пустые и черные, иногда приходили во снах. Они сверкали ярким ободком, и откуда-то Катарина знала, что у тварей глаза покрыты манящим золотом. Золото было везде — на колоннах, на украшениях, на шторах, золото окольцовывало запястья и зрачки. Ей страшно было смотреть в зеркало, ведь там можно было увидеть демона. Ей страшно было смотреть на Штанцлера — он мог догадаться, что она что-то знает. Даже если она не знала ничего. Мысли были такие, что впору заплакать. Вцепиться в подлокотники на одну секунду и выжидательно посмотреть, но не в глаза, а куда-то в щёку.      — Окделл оказался слишком подвержен влиянию Алвы, — наконец изрек Штанцлер. — Как я ни старался, нас все равно играючи обставили. Никогда бы не подумал, что он возьмет Дикона в оруженосцы, а когда это случилось, в первые дни мне показалось это даже удобным — иметь за спиной главного врага потенциального убийцу. Но нет. Нам нужен запасной вариант.      — Не так уж и много осталось людей, готовых встать, как Эгмонт, между Алвой и его мишенью…      — Тогда зайдем к Алве со спины.      Нет. Нет! Только не так!      — Вы не тронете Приддов… они и так… Джастин погиб из-за этого, из-за ваших…      — Джастин погиб потому, что слишком понадеялся на Алву и поверил ему. Нам не нужны были сюрпризы. Вальтер согласился со мной.      Как мерзко это звучит. Быть убитым собственной семьёй. Но не то же ли самое делала мама с Жермоном?      — Валентин… другой. Он умнее Ричарда, и он может догадаться, кто на самом деле виноват в смерти его брата.      — Придды не сентиментальны, — жестоко отрезал кансильер. — А нам нужна добровольная жертва.      — Да сколько, — не выдержала и закричала Катарина, — жертв еще вам потребуется! Вы обещали мир, обещали Талигойю, дорогую сердцу Талигойю, обещали, что все будут жить, да только все только и делают, что умирают! Вы погубите этой затеей и меня, и моих братьев, и Валентина, и даже Ричарда, вы уже погубили столько человек! Рокэ, он убивает, но хоть… честно.      — И приходит к тебе он по ночам тоже крайне честно, не так ли?      — Да что вы… говорите! Мне страшно, понимаете, эр Август? Страшно, что будут мстить мне, моим детям, что сделают мою и их жизнь невыносимой. Я уже потеряла свою Эпинэ, брат в Торке, и я до сих пор помню запрет матери писать ему. Даже маки здесь… не те.      Нужно сказать еще что-нибудь, хотя бы что-нибудь. Не говорить же по золотые ободки в темнеющих каждую ночь водах сна, не говорить о предчувствиях, о том, что больше не хочется раз за разом умирать, отдавать жизнь и душу за бесценок. За… пустоту.      — Тише, девочка. У нас нет выбора. Иначе нас убьют, а вместе с нами — всех Людей Чести и надежду.      — Нас и так… убьют.      — Катарина, Ваше величество, — ободряюще улыбнувшись, произнес Штанцлер и положил ладонь на вздрогнувшее плечико королевы. Искры взметнулись в воздух, и пламя от свечей погасло. Свет качнулся и запутался в пепельных волосах.      Рыжие змеи вцепились в пряди, зашипели вскипевшим воском. Золото заблестело во взгляде.      Всё изменилось.      — Ты! — резко рявкнула Катарина и вскочила с места, вцепляясь эру Августу в шею. Тот не отпрянул, но перехватил руки, не давая ранить себя аккуратным коготкам. По зрачкам прокатились желтые искры. — Ты вечно лжешь! Лжешь! Лжешь! Скажи правду — испугается! Испугается — сделает.      — Ваше величество!      Руки задёргались, попытались вырваться из хватки, аккуратные ногти чуть не дотянулись до глазниц, но кансильер держал сильнее.      — Ваше величество!      — Времени больше нет, — оскалилась Катарина. — Ты, кансильер, попал. Долгие сотни лет ждет королева бал.      — Вы дождетесь своего бала, Ваше величество.      Королева зарычала степным ызаргом кансильеру в лицо, выдернула руки и резкими прыжками побежала к зеркалу, оглядывая себя с ненавистью и восхищением.      — У меня есть всё! У меня её душа, её имя. У меня её голос, а воля девочки из Ариго подавлена, она, нет, она больше не королева. Она это я! Но я не могу забрать себе! Я хочу! Хочу! Целиком! Моя, моя, моя!      — Никто в этом не сомневается, Ваше величество.      Резкий шипящий звук, и Катарина скривилась, глядя на Штанцлера так, будто он сморозил полнейшую чушь.      — Дрянь. Кто-то её защищает. Ты ведь уже понял, ты всё понял. Нужно убить его, а она моя! Никто не любит её так, как я люблю. Никто не защитит так, как я. Катарина моя, Катарина. Моя-моя-моя-моя! Пусть знает! Пусть знает, что есть я, и никого больше.      Юбка описала полукруг, визгливый смех потревожил замолкнувших птиц. Ветер дёрнулся и затих, на секунду всё погрузилось в тишину, а потом раздался умопомрачительный грохот — женщина неожиданно обрушилась градом на зеркало, долбя и долбя по нему сжатыми кулачками. Сил у неё было явно маловато, но на пару ударов хватило, а потом Штанцлер испуганно взметнулся и перехватил за руки.      — Что ты делаешь?! Тебе нельзя! Иначе!..      — Пусть она узнает, что она чудовище! — заорала во всю глотку королева не своим голосом. — Пусть она!..      Не выдержав напряжения, она хрипло и сухо закашлялась, вдыхая воздух через рот. Рванулась, схватила кансильера за колет и исступленно затрясла. Тот остался спокоен. Штанцлер отцепил от себя девичьи ладошки и насильно усадил Катарину на стул. Яростное выражение не собиралось сползать с бывшего милым личика королевы.      — Катари! — негромко позвал эр Август.      Катари.      Катари.      Ты ведь помнишь, кто ты, Катари?      Плакать незачем, но как же спокойно становится от звучания этого имени, от тёплой ладони на плече, хоть чьей-нибудь. Больно… запястьям.      — Ты всё поняла, Катари?      — Да… я… — королева беспомощно оглянулась, будто просыпаясь ото сна, — поговорю с Валентином.      Рука ласково погладила во пепельным волосам.      — Всё будет хорошо, Ваше величество, — ободряюще улыбнулся Штанцлер. — Всё будет хорошо.      Болели запястья и мизинцы. Создатель...      И лишь за ним закрылась дверь, Катарина взметнулась и с ужасом кинулась к зеркалу, с немой истерикой и страхом вглядываясь в свои глаза.      Они были ярко-голубыми.            Ричард сам не понял, как так вышло.      Кажется, мгновение назад обсуждали и разбирали с Валентином бумаги с гальтарскими текстами, Наль мирно ныл под ухо, а Придд нет-нет, да тонко улыбнётся уголками губ, что хотелось бы ловить эту улыбку вновь и вновь, но… сейчас кулаки сжались так сильно, что на них ногти отпечатывались, у стены бешено смотрел Эстебан в аквамариновом, зажимая текущую из носа кровь, а чужой, совсем чужой голос говорил чужие слова.      — Это безумие, Ричард, — покачал головой Валентин, — но совесть призывает меня стать вашим секундантом.      — В таком случае, — надменно фыркнул чужой голос, — вас я тоже жду завтра. Господа, в любое удобное вам время и место. Пришлёте мне посыльного.      И ведь прислали же.      После разговора с Алвой голоса начали утихать, шуршали где-то на изнанке сознания, но жить не мешали. Или наоборот, мешали жить так, как Ричард привык. Вернулись старые обиды, до которых раньше не было дела, дом начал вспоминаться со злостью на спятившую мать, безвольных сестёр и кислое вино. Тогда он не знал, что вино было дрянью, в доме Рокэ понял, и мысли находили всё новые и новые поводы разозлиться.      Новые поводы что-то возненавидеть.      Дикон с тоской пнул камень у фонтана, уставился в чёрные воды и подумал, что нужно дойти до особняка и переодеться в фамильные цвета. Умирать — дак хоть в дурости собственной одежды! Оставшейся, наверное, еще от Надора, пропахшей замковой плесенью, пусть никто не ощущал, но Ричард будто возвращался каждый раз в замок. Без бурчащих голосов думать становилось проще, но течение мыслей приводило к чему-то отвратительному, чем дольше думал, тем гаже выходило.      Лишь раз Ричард ответил на зов королевы Талига — называть её по имени Дик не решался — но подойти ближе, чем на несколько шагов, не сумел. Его сковывали жалость и страх, единственное наследие, оставшееся от Двоих. Дикон отвечал невпопад и не слушал, что она говорила, только боялся, что вновь увидит зловещие отблески. Его тянули назад. Предостерегали. А Алва тянул вперед, прочь из тисков кажущегося мира, но, кажется, недостаточно сильно.      Столица питалась скверной. Пила её громадными глотками, захлёбываясь, задыхаясь, запирая окна и двери.      — Ты совсем себя не жалеешь, я могу сделать что-нибудь для тебя? Пожалуйста!      Два голоса прозвучали в унисон: голос королевы и воспоминание голоса в голове. И тогда Ричард позорно сбежал.      Сейчас бежать было некуда — дуэль уже назначена, роли распределены, и почему бы Ричарду Окделлу просто не сдохнуть под шпагами бывших однокорытников, защищая честью свою и честь эра?      Дикон пришел рано, но свора уже скалилась. Кто-то пришел убивать, кто-то пришел умирать, но кажется, что всё уже было, что всё уже проходили, что это можно пролистать, как надоевшую до тошноты книжную страницу. Что-то в сценарии менялось, что-то оставалось прежним, туман понемногу пропадал, и Колесо Судьбы поворачивалось, продавливая путь не хуже и не лучше, просто… другой.      — Хотелось бы прояснить один момент, — с вызовом донеслось от своры, в упор глядящей на Валентина. — Будет ли драться секундант?      — Сказанные слова также задевают честь и моей семьи, — равнодушно отозвался Придд, принимая вызов. — Но я предпочитаю драку до первой крови. Герцог Окделл, советую воспользоваться тем же способом сведения счетов.      — Нет. Это оскорбление смоет либо кровь этих господ, либо моя смерть.      Разве это ритуал? Ритуал, который стоит проводить, когда есть хоть один шанс. Положим, одного мерзавца Дикон и проткнёт, но чудовище, принявшее форму человечьей своры, растерзает его в клочья.      Почему-то лишь глядя в зло прищуренные глаза Колиньяра, Дикон понял одну простую вещь: Шар покатится туда, куда повернешь. Он был способен катить его самостоятельно, потому что его часы уже разбиты, и он может сам выбирать, куда идти. Кому верить. Катарине? — шикарно, Алве? — замечательно. Штанцлеру? — совсем хорошо. Жалко, что не было видно результата, только варианты. Дикон на мгновение прикрыл глаза.      Золото и серебро переплелось меж алыми гранями рассвета. Море за чернотой век являло звёзды и лица.      — Да. Всё верно, — беззвучно прошептал Один-из-Двух и улыбнулся. Пора было выбирать. Не делать выбор — это тоже выбор, но коль волен выбирать судьбу, коль она, изначальная, и так уже разорвана, почему бы не нашить новые лоскуты. Кто знает, как выйдет лучше?      Ричард не знал. Поэтому он поднял руку, и Шар покатился, треская под собой лёд сомнений и страхов. О вытянутую шпагу ударилась такая же тонкая сталь, и Ричард увернулся от первого выпада, ожидая… свору. Потому что больше ждать было некого.