Три часа до экзамена

Три часа до экзамена. Если я не сдам, то… Лучше не думать об этом. На часах ровно восемь, восемь ноль-ноль. В голове тоже ноль, круглый и бескомпромиссный. С кухни доносится запах яичницы, из окна дует и слышны отголоски пробок. Бип, бииииип, би-бииип! Раздражает. Надо бы встать и закрыть, но сил нет. Полчаса на сон, ночь зубрежки… и ни-че-го. Пустота. Нафига вообще нужна эта чертова история? Так и видится: вот я компилирую ядро, а оно мне человеческим голосом говорит, что хрен мне, пока родословную Николая ll до седьмого колена не расскажу. Голова раскалывается, зеркало отражает персонажа из детских кошмаров. Неудивительно. Интересно, а наш Великолепный когда-то тоже перед экзаменами живым трупом выглядел, пытаясь все в последнюю ночь выучить? Великолепный – Константин Леонидович, наше «счастье, няшечка и идеал», по которому сходят с ума буквально все девушки с нашего потока. И не с нашего тоже. И, видимо, не только девушки. Еще бы: красивый, умный, сволочной и ехидный гад в два метра ростом. Ухоженный, галантный и чуть манерный. Не в том плане, что как гей какой-то, а просто вот… Аккуратный слишком, и двигается он мягко, плавно, с удивительной грацией, не как хищник, а как стриптизер у шеста. Черт его знает, откуда такое сравнение. Мысли вращаются по кругу, неизменно возвращаясь к экзамену. Я не сдам. Потому что я не помню даже дни рождения своей матери и сестры, чего уж говорить о венценосных особах. Такая кривая память: все коды – наизусть, все пароли – наизусть, немецкий с английским в совершенстве – с легкостью, но не даты. А история без дат уже не история. История – наука о времени. Или временах. Какая к черту разница, если я не сдам?! И так уже отчислением грозили за многочисленные прогулы и пересдачи. А как иначе? За квартиру кому платить? Правильно, Лер. Валерий Еременко, ваш ход. И за продукты, и за свет, и за газ, и за все. А для этого работать надо. Благо работа нашлась легко, только вот график у нее далеко не свободный. Раньше было проще, когда на пол ставки работал. А потом в один прекрасный день открылись двери, а в дверях… Тонна баулов, сестра и ее кот. Потому что у мамы, оказывается, новый хахаль. И их личной жизни тесно в двухкомнатной квартире, тем более с ребенком и котом. Тесно и неудобно. Вот ребенка, т.е. Машу, ко мне и сплавили. А меня не спрашивали, зачем? Лер же у нас всегда рад помочь, если что. Машка, конечно, помогает, чем может: готовит, стирает и убирает. Но на этом все. Остальная ноша на моих хрупких плечах. Да и в конце-то концов, это мои проблемы. И сия слезливая история не выведет рукой Великолепного столь необходимое слово в зачетке. Никак. Уже предвижу, как он мне своим бархатным голосом ака «мечта всех девочек в пубертатном периоде» говорит: «Эх… Еременко, ну что мне с вами делать, а?», а я, сгорая со стыда, буду смотреть на носки своих ботинок и пытаться исчезнуть. Он, хоть и гад, но порядочный. И его вины в моем незнании нет. Холодный душ освобождает от многих бесполезных мыслей. Появляется какая-то доля здорового фатализма и равнодушия. Или сдам, или не сдам. Третьего не дано. С работы не выгонят, а универ… Не так уж он и важен, право слово. Вспоминаются шушуканья нашей женской трети. О том, что наш Константин Леонидович далеко не всегда великолепный, и в пятницу его видели пьяным, повисшим у какого-то мальчишки на шее и скандирующим на всю улицу Гомера. Только они говорили, что это была его девушка, а вовсе даже и не мальчишка, но я же тоже видел. И это точно была не девушка. Не носят девушки сапожки сорок пятого размера и пьяных преподавателей. Да и кадыка у девушек нет. На полу бардак, а в голове наконец-то порядок. Когда там пусто, там всегда порядок. Машка снова ругаться будет, что не поел. Она ведь старается из брата человека сделать, а не вечного студента с хроническим недосыпом и недоеданием. Экзамен в одиннадцать, от дома ехать минут двадцать, не больше. Даже с учетом всех пробок, аварий и метеоритных дождей. Метро, оно такое. Из-под дивана слышны приглушенные вибрирующие звуки, такое пчелиное землетрясение – бззз, бззз. -Лер, это Макс. Ты что, не придешь? – взволнованный голос однокурсника предвещает что-то нехорошее. -Куда? -Ты еще спрашиваешь? Тут только я и Анька остались, остальные уже сдались. Великолепный ждать не будет… -мозг судорожно пытается понять, зачем он продолжает шутить , если сегодня уже второе апреля. -Ты же шутишь? – я верю. Я правда верю, что он шутит. -Какое шучу, бл**ь, Лер, уже пол первого, на часы взгляни хотя бы! С рубашкой, одетой на одну руку, с носком в этой же руке, прижимая телефон ухом к плечу, из меня непроизвольно вылетает весь богатый жизненный опыт, накопленный и выраженный экспрессивной лексикой. Черт. Черт. Черт! Я забыл сменить батарейки на часах. И теперь на них тоже восемь. Все те же неизменные восемь ноль-ноль. -Макс, а ты учил? – если он его задержит, то я еще успею. -Конечно, у меня ж отец когда-то сам Великолепному преподавал на ист. фак-е, вот и попросил по старой дружбе меня натягивать во всех позах, чтоб не позорил имя отца своей пустоголовостью. -А… Черт, с меня пиво, но можешь хотя бы минут на двадцать свой ответ растянуть? Я как раз успею, иначе мне кранты. -Окей, но не дольше. Все, удачи. Мне заходить уже. -Спасибо, пока. Паника. Паника-паника-паника. Какая к черту расческа, какая яичница и чай? Ногу в джинсы, дозастегнуть рубашку, носки, телефон в карман, куртка, сумка… Вроде все. Только волосы в глаза лезут. Надо обрезать, но времени нет, как всегда. Черный лохматый дворовый пес, голубые глаза и вернувшееся отчаяние. Я не сдам. Я не смогу сдать. И тогда меня точно натянут. Сначала мать, потом и все остальные. Натянут, растянут и распнут, как Христа. Тоже ведь будет ис-то-ри-я. О неудачнике Валере, который совершенно не знает, что ему делать. Бегом по лестнице, нельзя терять драгоценные минуты в ожидании лифта. До светофора и в подземку. Поезд пришел на удивление быстро. Я успею, успею! А что делать дальше… Сделаем дальше. Все будет хорошо, панике нет места в моей жизни, нет места влажным ладоням и картинам себя на распятии. Или не на распятии. Может все-таки попытаться ему все объяснить? Он же человек, он же должен понять. Или сказать, что я все ректору расскажу, про его девочку-мальчика, который еще и несовершеннолетним наверняка был. А вдруг все неправда? Черт, меня же убьют. Точно убьют. До исхода обещанных двадцати минут осталось три, двери родного радиотехнического уже перед глазами, осталось только до 215 добежать, и у меня будет шанс. Вот был бы я девушкой с пятым размером и идеальной фигуркой, можно было бы его соблазнить. Соблазнить, трахнуть, а потом сказать, что его посадят, если он мне зачет не поставит. За непротокольные отношения преподавателя и студентки, растление и принуждение к действиям сексуального характера. Да, точно. Это, конечно, не по морде дать, но тоже неплохо. Все-таки девушкам проще. Они могут поныть на тему того, как же сложно быть девушкой в таком суровом мужском коллективе, как трудно учить все эти непонятные технические термины и писать программы, и успевать при этом все остальное делать, а еще, а еще… И множество всего прочего. И все говорят, что де с чего шла, раз не тянешь? Говорят, упрекают, а зачет ставят, разжалобившись этими влажными глазами и наивным видом жертвенной овечки. Овцы. Все бабы – овцы. Дыхание резкое, прерывистое, кажется, будто легкие сейчас выпрыгнут, а сердце и вовсе взорвется от перенапряжения. Вдох, выдох. Я успел. Все будет хорошо, точно. Совсем с ума схожу, раз желаю лишиться своего достоинства и в прямом, и в переносном смысле, став девушкой. А все ради какого-то несчастного зачета. Небольшого росчерка в бесполезной книжице. И истории в этой больной голове места точно не остается. Какая ко всем чертям история? А может… может он вообще гей? Ну правда. Коль его столько девушек хотят, а ни одна пока не рассказывала о своих Наполеоновских свершениях, значит он к ним равнодушен… Либо слишком верен кодексу преподавателя. Я бы не смог. Чего стоят одни японские школьницы… В этих коротеньких юбочках, полупрозрачных рубашечках, с сиськами… Эх, жизнь моя – жестянка. А если бы Великолепный был бабой, то я мог бы его трахнуть. И "она" был бы только рада. Только он – он, а не она. И если кого тут и трахнут, то меня. Сначала в мозг, а потом… О, а ведь это точно идея! Сумасшедшая, но идея же! Судя по всему, если он с кем-то из наших и …, то никто не узнал. Значит не скажет. А если он меня это самое «и», то зачет поставить будет просто обязан. Не один же я своим местом работы дорожу. Дверные петли скрипят и из них появляется донельзя счастливый Макс. -Сдал! Я сдааааааал! Лер, я не зря угробил двое суток! Я жив, я сдал, поздравь меня! – вот кому сейчас легко. Отмучался и все. -Ну, мужик! Я тебя потом поздравлю, после своей смерти, подождешь? -Окей, я в буфет спущусь только и сразу за тобой сюда. Не боись, он добрый сегодня, пронесет. -Надеюсь, ты прав. -Все, удачи! -Угу, пригодится. Обшарпанная побелка стен давит. Грязно-голубая, противная и ужасная. Если девушкам за оценку можно, то и мне тоже… можно. Никто ведь их не осуждает. Повторный скрип дверей и его четкий профиль на фоне окна. Видимо встал размять спину, уставшую от долгого сидения на одном месте. Потянулся, рубашка чуть задралась, и моему взгляду предстала его голая… спина. В миг скрипа он резко развернулся в сторону звука, будто бы уже и не ждал кого-то увидеть. Я смотрю на него глазами затравленного олененка, язык будто примерз к нёбу, ноги не держат , а я пытаюсь понять, как я ЭТО себе представляю. Не представляю. -Ну, здравствуй. Последний? Судорожно киваю, пытаясь смотреть куда угодно, лишь бы не в его глаза. А штаны у него черные, отглаженные ровно по стрелкам. И рубашка чистая, тоже прямая. Как он. Наверняка он тоже чистый. Еще бы пару минут, и я смогу в себя поверить. Я смогу. -Не тяни кота за… хвост, Еременко. Лучше билет, - нет, я не выдержал, посмотрел. А глаза у него синие, глубокие. И улыбка Чеширского кота, только очень уставшего. Достали мы его, видимо. -Я.. Сейчас, - подхожу и закрыв глаза выбираю, - «Эпоха дворцовых переворотов». -Готовиться будешь или так, сразу? – издевается же, точно. И бровь одну так изгибает, как я никогда не мог. -Да, я… - и слова застывают в горле. А что я? «Ах, давайте я вам отсосу, а вы мне зачет поставите? Я никогда раньше не пробовал, да и вообще не гей, но без зачета я отсюда не уйду, не просите». Так, что ли? -Идите, идите уже. Только прекратите мямлить… Я не мямлю! Хочется наорать на него и … Вообще, почему одни люди должны решать судьбы других людей? Да, этот чертов зачет – моя судьба. Или незачет. Нет, все-таки зачет. Я не вылечу, не вылечу, не вылечу, точно-точно. Это такая мантра. Она призвана помогать, а на самом деле нихрена она не делает. Сажусь сразу за первую парту и смотрю в пустой клетчатый лист. И на ручку. На лист, на ручку. В школе была такая физкульт-минутка для глаз – на кончик пальца, на доску. Ладно, чего уж там… Он сидит на краю стола, даже не на стуле. Совершеннейшее пренебрежение к университетскому имуществу и этикету. Гад. Возвышается над моим согбенным телом, закрыл глаза и чувствует себя властелином мира. Точнее я его чувствую таковым, ибо моя жизнь в его руках. Или не руках, пальцах. Черт, черт, черт… Он все еще не смотрит. Бесшумно выскальзываю из-за парты и делаю два шага навстречу ему. И становлюсь на колени. Близко-близко. Если что, я сумею его удержать. Надеюсь. Он не убежит. Главное не убежать мне… И тут Великолепный открывает свои глаза. И смотрит на меня. Удивленно так смотрит, не ожидал. -И как вы, - он специально выделяет голосом это «вы», - прикажете это понимать? -Никак, - я не смотрю в его глаза, не смотрю. Я смотрю ему чуть ниже пояса и думаю, что точно сошел с ума. Что это кошмар и скоро все закончится. -М? – неподдельный интерес. Могу поспорить на что угодно, что наш Великолепный снова сделал своей великолепной бровью это движение. -Я не сдам, - я решился. Хватит сопли распускать, геи же делают это как-то, им даже нравится должно. И… один раз - не пидарас. Черт. -И что? – он меня не понимает. В упор не понимает. У него в ногах сидит парень, взглядом в его же ширинку, с зашкаливающим пульсом и неестественно прямой спиной. А он не понимает. – Что же вы собираетесь делать? Молиться? В омут с головой. От него пахнет чем-то хвойным, свежестью и духами. Вкусно, приятно. Это не потные фифы в метро, это… Великолепный. Сомнения прочь, я смогу. Отрывистым движением руку к нему на ширинку, а вторую на бедра. Я чувствую его выпирающие тазовые косточки, слышу его дыхание всего в полуметре над своей головой и понимаю, что это финиш. Теперь хода назад нет. Тормоза отказали, это будто уже не я. -Валера, вы… - я его ошарашил, наверное. – Что вы себе позволяете? Валерой меня как-то никто не называл даже. Одно мужское имя из двух женских, то Лерой, то Лером, то Валей. Я чувствую его напряжение под правой ладонью. И под левой ладонью. Он возбужден, и мне совершенно не противно. Что-то не так. Пальцы ловко расстегивают пуговицу над замком, а потом и сам замок. Стягиваю одной рукой эти черные тряпки вниз, до колен, продолжая при этом второй рукой чуть поглаживать его бедро. Это не я. Я бы не смог. Так проще. Все четко, ярко и предельно ясно. У него шелковые трусы и… он большой. Я не знаю, как он поместится у меня во рту. Не важно. Придвигаюсь чуть ближе и чувствую чуть терпкий запах возбуждения. И ни на йоту пота, хоть это радует. Он точно чистоплюй, чертов чистоплюй, у которого я сейчас отсосу за какой-то зачет. Это все сон. Я не выдерживаю и смотрю в его глаза. Снизу вверх, почти касаясь губами его .. кхм. И падаю в эти глаза. Большие, красивые, непонимающие и при этом такие… возбуждающие. Черт. Я чувствую, что его член под моей рукой становится еще тверже. Хоть это хорошо, значит не я один здесь безумный. Вижу, как он уже собирается открыть рот, чтобы что-то сказать, но… -Тшшш, не откушу. Все будет хорошо, - повторяю это ему, а на самом деле себе. -Но… - дошло. До него дошло, он пытается оттолкнуть меня, но слабо, будто бы не хочет этого на самом деле. -Никаких «но», - я ловлю его протестующие руки в свои, мои сильнее. Удерживаю и, поддавшись внезапному порыву, целую по очереди его ладони. Мягко, нежно. В самый центр. – Пожалуйста… Я не верю себе. Я не могу его просить , по крайней мере не об этом. Мне не могут нравится его тонкие пальцы, мне не может нравится его запах, это не я кладу его руки на свои плечи, это не я, не я! Резко опускаю вниз резинку, высвобождая член. Ровный, красивый, чуть покачивается прямо перед глазами, как маятник. Смотрит головкой на пол первого, грозит вымазать его белоснежную рубашку. Дышу на него теплым воздухом, не решаясь еще прикоснуться. Но сбегать уже некуда. Вспоминаю, что двери так и остались открытыми, не настежь, просто не на замке. Поздно. Все побоку. Чувствую, как он сжимает мои плечи, не в силах терпеть. И дыхание глубокое, будто хочет успокоиться и не может. Будто, как и я, думает, что это сон. И глаза закрыты. Снова закрыты. Но уже не противится. Обхватываю его член ладонью и плавно наклоняю к своим губам. Приоткрываю рот и слизываю выступившую капельку, пробую его на вкус. Чуть прикрываю глаза и пытаюсь осознать, что чувствую. Чуть терпкая, едва соленая, а в остальном почти безвкусная смесь. Он стоит, опираясь на край стола, я все еще на коленях перед ним, но теперь его власть уже не в его руках. Едва слышно смеюсь, чувствуя на себе его взгляд, и провожу языком по всей длине, от чуть волосатых яичек и до самой щелочки на головке, чмокаю эту щелку и пытаюсь представить, что это чупачупс. Тщательно вылизываю, то ускоряясь, то замедляясь. Кажется, все правильно. Его судорожное дыхание с присвистом служит мне наградой. Все хорошо. Все хорошо. Одной рукой чуть сжимаю его мошонку, а другой забираюсь под рубашку, глажу пресс и провожу по нему ногтями, не больно, но ощутимо. Первый стон, его левая рука срывается с моего плеча и сжимается в кулак. Он сдерживает себя, закусив губу, костяшки на руке белые, а ногти наверняка до крови впились в ладонь. Ну уж нет, так дело не пойдет! Я хочу слышать, слышать не только пульс, но и хриплый голос, и свое имя на выдохе… Черт, куда-то не туда меня заносит. Продолжаю его гладить, сжимать, царапать и ласкать, хочу оставить как можно больше своих следов на его молочной коже. Ни единого прыщика, на руках чуть проступают синие вены, такой хрупкий, такой нежный, и весь… мой. Не отдам. Делаю губы колечком и вбираю в себя пульсирующую плоть, он большой, но все-таки я смогу… Пытаюсь взять на всю длину, но не могу дышать, давлюсь и откашливаюсь. Не смотрю на него, боюсь увидеть на лице отвращение. Чувствую его прохладные пальцы, убирающие прилипшую к моему лбу челку, они едва заметно зарываются в мои волосы и поглаживают за ухом. Успокаиваюсь. Беру в рот только самую головку, пытаясь при этом одной рукой дрочить весь ствол. Как себе, ночью, когда никто не видит и не слышит. Он больше не сдерживается, я делаю вторую попытку взять член на всю глубину, и на этот раз все получается. Дышу носом и особо остро чувствую его запах, именно его. Свежий, легкий, с едва заметной нотой шоколада. Его руки снова на моих плечах, и от этого почему-то легче. Чувствую себя увереннее, начинаю двигать головой то вперед, то назад, не прекращая касаться его внутри языком. Уроки немецкого кинематографа не проходят даром, по части минета различие полов не имеет такой уж существенной разницы. Вперед-назад, вперед-назад, равномерно, спокойно. Его мышцы на животе сокращаются в такт моим движениям, он не пытается толкаться еще глубже или менять мой ритм, он не пытается вернуть себе контроль над ситуацией, он… он подвластен мне. Целиком и полностью. Я чувствую, как учащается его пульс, хотя, казалось бы, куда быстрее? Скольжу своей рукой по его торсу и возвращаю ее на бедра, оставляя пять ярких красных следов. Мой личный флаг Америки, моя невероятная история. Его стоны становятся еще громче, я вспоминаю, что где-то за дверями должен быть Макс, и не он один, но еще и целый мир, и все то, что сейчас со мной происходит – это форменное сумасшествие. Я делаю минет своему преподавателю, который старше меня черт знает на сколько лет. Ладно, ему точно не больше 30, и это далеко не главная причина для паники. Мне нравится. Просто мне нравится. Мне хочется чувствовать его под своими руками, хочется гладить эту бархатную кожу, хочется ощущать его руки, хочется дышать его запахом и слышать его стоны, хочется… Я хочу его. Черт, я этого не думал. Нет-нет-нет, это все неправда. Каким-то седьмым чувством я понимаю, что сейчас он кончит. Мой Константин Леонидович выдыхает глубокий стон, и снова пытается оттолкнуть меня. Будто с самого начала не понял, что это бесполезно. Эх, наивный. Видимо, придется приучать его к послушанию и несопротивлению. Нет, это не я. Я чувствую его последний рывок, успеваю удержать, и мой рот наполняется вязким соком. Его соком. Глотаю и с довольным видом вылизываю его член. Не смотрю. Не смотрю вверх. Сейчас он наорет и обязательно меня прогонит. Выскажет все о моих умственных способностях… и о других способностях тоже. Поставит незачет и я его больше не увижу. Никогда. Но его голос все еще не нарушает тишину аудитории, только наше дыхание. Вдох-выдох. Вдох-выдох. В унисон. Как будто мы одно целое, как будто на самом деле мы, а не я и он. Не «Эх, Еременко» и Великолепный Константин Леонидович, просто мы. Встаю с колен, ноги гудят, наверняка потом синяки будут от этой холодной плитки. Вдруг особо четко чувствуется контраст между ледяным полом и его потеплевшими руками, которые все еще на моих плечах. Опускаю голову еще ниже, только бы он сам не смог посмотреть в мои глаза. Униженный, наверняка с белыми следами где-нибудь у края губ, уставший и совершенно никакой я. У его ног. И никакой существенной роли не играет то, что он сейчас полуголый, а я одетый. Голый перед ним я. Обнаженный внутри, готовый к любым его вердиктам. Он будет в праве, это ведь я сошел с ума. Это я принудил, это все я. Ну и что, что он не сопротивлялся. Я же сильнее. Наверное. Не знаю. Ничего не знаю. За окном гудят машины и слышен ветер. Звуки возвращаются в мою жизнь. Помимо дыхания. Его рука вдруг обретает движение, и я думаю, что вот сейчас, сейчас он залепит мне пощечину и выгонит. Точно выгонит. И с такими поправками в личном деле меня уж точно никуда не примут. Буду дворником. Убирать листья, сгребать снег и пить паленую водку. Только пусть никто не узнает, что я плакал у ног своего преподавателя Истории. После минета. После какого-то минета Ниагарский водопад в глазах. Из-за того что преподаватель этот … Но я чувствую, как все та же рука нежно гладит меня по щеке и пытается утереть слезы. Нет, это иллюзия. Теперь я точно с ума сошел. Желтый дом ждет меня. Это неправда. Неправда. Он не может… Вторая рука зарывается в мои непослушные кудри и снова чешет за ухом. Приятно. Хочется мурлыкать у него на коленях. А плакать не хочется. Только я все равно плачу. И не могу удержать эту треклятую воду в глазах. Не могу. Руки исчезают. Как будто бы земля ушла из-под ног. Вот. Точно. Сейчас – все. Конец. Но эти руки, его руки, они аккуратно берут меня за плечи и притягивают к себе. И расстегнутая ширинка эти руки не беспокоит, и открытая аудитория, ничто не беспокоит эти теплые руки. Постепенно начинаю успокаиваться. Он гладит меня по голове и прижимает к себе. И молчит. Кон-стан-тин. Просто молчит. Наверное он и сам не знает, что сказать. Не каждый же день ему отчаявшиеся студенты на экзаменах в брюки лезут. Какая-то грустная ирония. А от него на самом деле вкусно пахнет. И его волосы моего лица касаются. Мягкие, шелковистые такие. А глаза я все равно не открою. Вдруг все исчезнет, и передо мной окажется один только поломанный будильник со своими 8:00? Каким бы оно ни было, не хочу терять. Хочу прижиматься к нему всем телом, хочу чувствовать его теплое дыхание на себе, хочу. Хотя бы в воспоминаниях. Только он все равно молчит. А я уже не плачу, уткнувшись в его плечо. Только дышу. Дышу им. -Эх, ты… И зачем? – его голос звучит приговором этой недотишине, тихий и спокойный, но тишина умирает. Правда, смерть ее легка и спокойна, прям как его голос. Больше нельзя делать вид, что ничего не происходит. -Я… -Молчи уж, виртуоз, - и в словах его слышится усмешка. Не злая, добрая. –Все хорошо, так ведь? – а теперь смеется. На самом деле смеется. И я тоже улыбаюсь ему в рубашку, легко и свободно. Потому что все хорошо. Потому что он рядом, потому что он не злится и я наконец вспомнил все эти даты. Будто переключилось все в голове, и сразу все войны, все имена и даты – как на листе. Напечатанном. Четко, ярко. -Ко… - не знаю, как теперь его называть. То ли на ты, то ли на вы. Все-таки секс – не повод для знакомства, да и не секс это был. Так. Мелочь… -Костя, - он улыбается, я это точно знаю. Он кот. Довольный кот, который наелся сметаны. Мы вдвоем с ним коты. -Ага… - и я тоже улыбаюсь. Этому невозможно сопротивляться. -Ну что? – будто ждет от меня чего-то еще, такого же неожиданного и внезапного. -Я ответить могу… И он смеется. Громко и заливисто, ему бы все актеры позавидовали. И я тоже смеюсь, до слез. И он до слез. И с этим смехом со слезами уходит все напряжение последних часов. Окончательно и бесповоротно. -Уже ответил, Валь, уже ответил, - произносит он, все еще не в силах сдержать смех, одновременно с этим утирая тыльной стороной ладони слезы в глазах. А вторая рука меня так и не отпускает. И я его не отпускаю. И замечаю, что в глаза ему смотреть все-таки легко. И он очень, просто невероятно красив. Он целует меня в макушку и дует в ухо. Я дергаю головой и непроизвольно фыркаю, как кот. -Котенок, мой сумасшедший котенок, - говорит он моим волосам. И я не спорю. –Только, пообещай, что другим так отвечать не будешь? -Никогда, - улыбаюсь в ответ и трусь об его плечо. Надо же оправдывать выданный статус. – А на колени к тебе можно будет? – говорю на рефлексе, не думая, просто представив себя котенком. А он снова смеется. -Конечно, и над колени, и под колени, куда захочешь… -Значит?... – смотрю на него счастливыми глазами, не веря, но пытаясь поверить в то, что это значит. -Значит, - он улыбается. Уверенно и спокойно. И становится трудно поверить в то, что каких-то пару минут назад он не мог владеть собой. Зато теперь он владеет и собой, и мной. Будто бы в отместку. – Значит, всё будет хорошо... -У нас? -И у нас тоже. Он улыбается. Я ему верю. И это главное.