И, может быть, это правильно

4\9 Он был всем для меня с тех пор как мне исполнилось четыре, с того времени, как я начал помнить себя и всех вокруг. Вытащив меня из реки, он будто возложил на себя обязанность оберегать меня от всего плохого, что могло произойти со мной. Хотя не сказать, что это у него всегда получалось. Когда он был такой спокойный и тихий, задумчивый и малообщительный, я хотел поглощать его внимание целиком и полностью. И сейчас, я понимаю, что единственным, кто мог бы причинить боль, или полностью уничтожить меня, был он сам. Но я знал, что этого никогда не случится. До сих пор не помню такого жаркого дня, как был тогда. Мама надела на меня панамку, майку и белые трусы, и ветерок обдувал кожу. Он вёл меня за руку какое-то время, пока мы не миновали все дороги. Ладони были горячие и влажные. Мой брат был таким загорелым тем летом, как дети, которые всё время проводят на улице. Мне тоже хотелось такую кожу, но я был слишком мал, и только сгорал. Был красным, а потом выглядел как ощипанный цыплёнок. Наверное, это было испытанием – невозможность быть со своими сверстниками, повсюду таская с собой младшего брата. Не очень-то большая радость, не так ли? Мама редко «поручала» меня Полу, искренне считая, что ребята, возраста Ноэла были мне ближе. Но в детстве разница даже в пять лет – это огромная пропасть, о которой взрослые почему-то всегда забывают. Так или иначе, ему приходилось возиться со мной. У них было что-то вроде дома на дереве, куда я, конечно, не мог забраться, а Ноэл бы и побоялся затащить меня туда. Так что они оставили меня на песке в тот день, на какое-то время. Влезли на дерево, а я забавлялся сам по себе: разгребал песок, в поисках гладких камушков гальки, и что там ещё делают маленькие дети? Их голоса доносились сверху, иногда я задирал голову, и звал Ноэла. Пару раз он высовывался, и отвечал, что сейчас спустится, но не спускался. Так что я просто встал и пошёл к реке, я не знал лучшего способа привлечь внимание. Я обернулся, но никто не замечал, что я делал. А потом я увидел что-то на реке, и любопытство затянуло меня. Когда Ноэл спустился, было уже слишком поздно: я фыркал, казалось, вода на повороте течёт так быстро, что уносит меня всё дальше от берега с каждой секундой, так оно и было. Я крутился вокруг своей оси и просто не успел испугаться. Может, всё только казалось таким страшным, потому что я был ребёнком. Мой брат никогда не умел плавать. Конечно, я узнал это только спустя двадцать лет, когда предложил ему спрыгнуть с яхты и немного побарахтаться. Для него это было всё равно, что медведя кормить. Он заходил в воду по пояс, когда море было спокойно – это тот максимум, на который он способен. Но в тот день Ноэл действительно бросился за мной. Может, боялся, что мама ему задаст или действительно беспокоился. Он очень совестливый, наш Ноэл. И когда он вытащил меня, видок у него был как в тот день, когда врач сказал ему, что у меня ларингит и я не смогу петь какое-то время. Нет, я не любил его огорчать, я просто хотел чувствовать, что нужен ему так же, как и он – мне. Когда я лежал на песке, фыркаясь и чихая, Ноэл сказал: «Тебя спас Элвис». И я спросил «Кто это?». И Ноэл напел мне кое-что. Он тяжело дышал, и его волосы были мокрыми, он был напуган куда больше чем я, а я просто улыбался и слушал, как он поёт. Он был прекрасен, мой брат, и он был всем для меня, а я – всем для него. 10\15 Мама ругала его так сильно тем вечером, а я лежал наверху, вслушиваясь и глядя в темноту, ожидая, что он придёт ко мне, и мы укроемся одним одеялом. Ноэл был домашним мальчиком, не исключая прелестей подросткового возраста. Он иногда ночевал у друзей, как и все, но никогда не пропадал на несколько дней, и уж точно не воровал в таких масштабах. Он не был сорванцом, каким выставлял себя все последующие годы. Музыкальные магазины – вот где он торчал целыми днями, что бы там не писал Хьюитт. - Она ругает тебя, потому что ты куришь, да? – Ноэл пах чем-то чужим, взрослым и не из нашего мира, бледная шея в вороте его футболки, казалась ещё более тонкой, и это всё, что у меня было перед глазами. Казалось, возраст, когда я буду отталкивать его, уже наступил, но я просто не мог. Я как-то пропустил тот период, и позже, в подростковом возрасте, не понимал, почему отвергаю Пола и не могу поступить так с Ноэлом, потому что он по-прежнему казался мне идеальным: его волосы, глаза, голос. Всё это я хотел себе, и в каком-то смысле, получил. - Мм, - его утвердительный вздох откуда-то сверху, его подбородок тёрся о мою макушку так восхитительно тепло, но я вынырнул, чтобы увидеть его глаза. - В школе нам рассказывали, что курить плохо. Я хочу, чтобы ты жил долго, - я просто не понимал этого, правда. - Как долго? – спросил Ноэл, обнимая меня за плечи. Мы всегда были в таком тесном контакте, но, казалось, этого всё равно недостаточно. - Вечно. Тогда этот ответ его устроил. Я и правда хотел этого, хотел, чтобы он жил вечно, чтобы это продолжалось, но жизнь шла так быстро, а я ничего не мог сделать с этим. 14\19 Как мне самому казалось, я был нескладным подростком. Слишком угловатый, с массивной нижней челюстью и непропорционально остальному телу – длинными ногами. Никогда не думал, что вырасту таким большим, а теперь, я почти догнал Ноэла, мне хотелось так думать, что когда-то, я смогу смотреть на него сверху. Гораздо позже выяснилось, что он не считал меня несуразным в те годы. Только посмеивался над моим ртом, потому что он занимал половину моего лица в то время. Мы сидели за завтраком, точно не помню, что был за день. Но скоро ожидались летние каникулы, и в школу я ходил чуть ли не к обеду, никто не хотел вкалывать весной, даже учителя. Я забрал тарелку с хлопьями, когда пошёл смотреть утреннее шоу. У нас перед диваном стоял низкий столик, и я обычно вытягивал на него ноги, а на колени ставил поднос или просто тарелку. Ноэл доел, и тоже присоединился ко мне. Он никогда не таскал еду по всему дому, как я делал. Мы говорили о чём-то не очень важном, о пластинке, которую он купил на днях. Тогда музыка не увлекала меня, и вообще-то мне было не так уж интересно. Я не видел, может он, не отрываясь, смотрел как я жую хлопья, как обычно бывает в фильмах, не знаю, что побудило его это сделать. Но когда я повернулся сказать, что хочу одолжить у него часы, потому что в школе мне нравилась одна девчонка, и я не хотел выглядеть нищебродом, как все, и он поцеловал меня. Я всё ещё держал несчастную тарелку, и больше волновался о том, как бы не пролить молоко на новые джинсы, чем о том, что меня целует собственный брат. Всё было так неловко: я впервые целовался по-настоящему, и к тому же, я только поел. Всё было не так, как я ожидал. Я толком и отвечать не умел, только шире открывал рот, потому что думал – это залог успеха. В тот день, я понял, что не хочу одалживать часы, а Софи не такая уж привлекательная. 16\21 - Перестань… Перестань, я же сказал, что не уеду, - я никогда не слышал, чтобы он так дышал. Сейчас, я бы никогда не сделал так, когда за стенкой спала мама, и Пол с девушкой внизу смотрели телевизор. Но когда ты подросток, всё будто в наркотическом тумане, и постоянная пелена опьянения в голове не позволяет задуматься. Я не собирался убирать руку. Там, внизу, у него всё было влажно и горячо, твёрдо, и мне нравилось. Кроме того, я скучал. - Л-лиам. Он звучал обвиняюще, на самом деле, но не слишком-то упорно отталкивал мою руку. Так делали те девчонки, которые на самом деле хотели. Так что я просто трогал его, а ему только нужно было быть тихим. В то время, я ещё был уверен, что этим можно привязать человека. Я вздрогнул, когда его губы коснулись моего виска, и я сильнее сжал ладонь. Он делал так и раньше, но в первый раз это было совсем не по-братски, хотя, скорее всего, мы давно перешагнули эту грань. Он смотрел на меня в полумраке комнаты. В синих сумерках, я видел как приоткрываются губы. Он хотел поцеловать, но боялся испугать меня. Потому, что мы целовались всего однажды. И потом, когда я почувствовал липкую влагу на своих пальцах, я сам сделал это. И я всё ещё продолжал сжимать его. 17\22 - Это точно не больно? Я уточнял это примерно раз двадцатый за последние пятнадцать минут. Ноэл всегда говорил, что меня волнует не то, что на самом деле должно волновать. Так что сейчас мне нужно было беспокоиться о том, что мы собираемся совершить грех, а уже потом обо всём остальном. Но в действительности меня интересовало только то, насколько это больно. Потому что я боялся боли, и не хотел чувствовать её. И я не хотел, чтобы Ноэл был человеком, который причиняет мне боль. Сначала он пытался давать разумные ответы, но потом, когда возбуждение стало невыносимым, он только гладил мои ноги, повторяя шёпотом, как заведённый: - Всё будет в порядке. Это не больно. И я поверил ему. Точнее, уступил, и конечно, это было больно. Но стоило того. Потому, что он никогда так не ласкал меня, и не смотрел на меня так нежно. Это было гораздо важнее, чем тупая ноющая боль на следующее утро. Я думал, что будет неловко после того, как мы сделаем это. Но ничего не было. Мы просто уснули, а потом, целый день я ловил на себе обеспокоенный заботливый взгляд Ноэла, из каждого угла комнаты, пока слонялся по дому. Никуда было нельзя пойти. Дождь лил как из ведра, даром что было тепло. Наверное, меня мучила совесть, что так не должно быть. Но скорее это от того, что мы жили тогда с мамой и Полом, а когда мы уехали, это стало нормой, потому что я реже вспоминал о них, и о том, что не следовало заниматься такими вещами с собственным братом. С годами чувство вины отступает, и может быть, это правильно.