Горечь

Вдох – по языку проходит горечь, на миг сбивая дыхание.       … Очередной Пустой в городе. Еще лет пять назад Иссин не то что не нервничал бы по этому поводу, даже не размышлял бы – просто пошёл и прикончил тварь. Лет пять назад… но не сейчас, когда все силы – и его собственные, и Энгецу, ворчащего что-то о влюбленных идиотах – брошены на сдерживание Пустого, пожирающего душу его любимого рыжего солнца… Вдох – горький дым обжигает горло и горячо режет где-то в легких. И что с того? Гигай – лишь похожая на человека кукла.       Обычно с Пустыми разбираются или обитатели магазинчика хитрож… хитроумного ученого-маньяка Урахары Киске, или кто-то из Вайзардов, тоже нашедших приют в Каракуре. А если уж не они – так друг Масаки, Исида Рюукен, помня о состоянии женщины, быстренько отстреливает потенциальную угрозу. Если уж совсем-совсем прижмет – Энгецу не отказывает в помощи, и пока им двоим хватает сил справляться. Но иногда… Вдох – почти истлевшая никотиновая палочка скользит в обожженных, заляпанных собственной кровью пальцах.       …Иногда никого из них не оказывается рядом, а Пустой попадается на пути его Масаки, и тогда вынужденная защищаться и защищать беспомощных людей женщина вскидывает свой лук, наплевав на все запреты и тратя драгоценные силы. Силы, которые так отчаянно нужны, так жизненно необходимы ей для сдерживания собственной твари – все, до последней капли. Щелк! – мелко дрожащие руки несколько раз вхолостую прокручивают колесико зажигалки и наконец запаляют огонёк, тут же поджигая следующую сигарету – уже седьмую. Ну да что с того? В пачке еще больше половины…       Вот и сегодня после такой встречи Масаки едва доходит до дома и обессиленно падает прямо ему на руки, лишь блекло улыбнувшись в ответ на обеспокоенный взгляд. Еще бы он не волновался!.. Знает же, что дальше будет – они оба знают. Вдох – мерзкая горечь уже вызывает тошноту, но он с упорством достойного сына клана Шиба продолжает втягивать в себя ядовитый дым.       Стоит только положить хрупкое тело на кровать и поставить заглушающее кидо, как на любимое лицо тут же сплошным изжелта-белым потоком начинает наползать отвратительная костяная маска – Пустой внутри Масаки мгновенно чует слабину и тут же безжалостно набрасывается на истощенную душу, пытаясь окончательно захватить контроль. Где-то бесконечно далеко, в залитом алым маревом несуществующем городе яростным огнем их общего гнева вспыхивает Энгецу и потоком чистого пламени отшвыривает тварь от свернувшейся в комочек обнаженной женщины. Теперь все зависит от неё… Вдох – такое чувство, что он вдыхает не дым, а мелкое стеклянное крошево, сейчас раздирающее легкие изнутри.       …Иссин совсем ничего не может сделать, и лишь неразборчиво шепчет в прикрытый острым краем маски висок что-то ободряющее, силой удерживая бьющееся в его объятиях бессознательное тело. Где-то далеко Масаки отчаянно борется за свою душу, за жизнь недавно родившихся дочек, для которых мать пока – весь мир.       Борется – и побеждает. Почти сформировавшаяся маска крупными неровными кусками старого гипса отваливается от осунувшегося лица, расчерченного замысловатой вязью темно-голубых нитей Блюта, и на Иссина знакомо-тепло смотрят самые прекрасные во всех мирах – он знает, он бывал – глаза. И посмотрят еще не раз – они победили, и теперь минут пятнадцать на передышку у них есть.       Только вот это еще не конец, и они оба это знают. Вдох – последней вспышкой пальцы обжигает погасший огонёк. Проклятье, это уже пятнадцатая.       Следующий приступ – ожидаемый, но все равно неожиданный – выгибает Масаки дугой: её природные силы квинси пытаются уничтожить собственное оскверненное Пустым тело. Вот такая странная аллергия на саму себя, как неудачно попытался его ободрить Урахара после первого такого приступа. Шутник меносов…       Нежную светлую кожу изнутри пробивают слепящие белые лучи, так похожие на знакомые стрелы: кисти-плечи, стопы-бедра, страшным нимбом европейских святых вокруг головы, пятиконечным крестом по телу… последний выходит как раз напротив заходящегося в сумасшедшем ритме сердца, и замирает, своим холодным траурно-белым светом обугливая плоть вокруг. Тихий, беспомощный всхлип женщины отзывается отвратительно-громким свистом где-то в груди. Зацепило легкие – как-то отстраненно отмечает врач в мужчине. Вдох – через легкие крошево добирается и до сердца, колко вонзаясь в его стенки и с током крови разносясь по всему телу.       Иссин, с трудом глотая собственный крик ужаса, заставляет себя проталкивать воздух в легкие и всей массой наваливается сверху на измученное тело, прижимая жену к постели и не давая ей дергаться, еще больше ранить себя. Бесконтрольная сила чистокровной квинси, реагируя на возникшую слишком близко сущность шинигами, тут же яростно атакует новую угрозу, обжигая, с силой пробивая острыми лучами тело бывшего капитана и с каждым мгновением нанося все больший урон. И если раны Масаки не кровоточат, опутанные светящимися в темноте венами Блюта, то текущая из его ран красная жидкость – интересно, что намешал Урахара? – медленно заливает хрупкое тело под ним и пачкает постель.       Мужчина в ответ только улыбается побелевшими от кровопотери губами: гигай он завтра же закажет новый – Урахара всегда держит парочку про запас, - а вот чем больше реяцу уйдет на него, тем меньше достанется его солнцу.       А еще держит, держит в узде разъяренного Энгецу, не давая выплеснуть поток раскаленного – куда там занпакто Ямамото-сотайчо – огня, сжигающего его внутренний мир. Горячо, Король Духов, как же горячо!..       Сколько это продолжается, Иссин не знает – как и всегда, это время просто выпадает из его восприятия. Запоминает только, как медленно, одна за одной, втягивались в испачканное его кровью тело Масаки потускневшие, серовато-седые стрелы, как тонкий стан охватывал широкий поток мутно-белой массы, закрывая раны и заново наращивая обугленную плоть. Регенерация Пустых – единственное, что помогает от таких ран. Щёлк! Последняя сигарета – пачка опустела как-то слишком уж быстро – разом истлевает на треть, а в сердце начинает проворачиваться кинжально-острый холод боли. Ну и менос с ним, все равно гигай уже никуда не годится. - Иссин? – тихий, усталый голос Масаки разбивает мрачную тяжесть тишины, и резко – слишком резко, до боли – обернувшийся мужчина с трудом различает, как его любимое солнце стоит, бессильно привалившись к косяку, и пытается его самого разглядеть в тяжелом облаке дыма.       Иссин тут же отбрасывает окурок и разворачивает бурную деятельность: открывает окно, чтобы проветрить укрытую сигаретным туманом кухню, вытряхивает в мусорное ведро переполненную седым прахом пепельницу, протирает заляпанный быстро подсыхающей кровью стол и осторожно, бережно подхватывает на руки свою красавицу, весело тарахтя что-то забавное и намереваясь принять душ. Им обоим стоит смыть его кровь и пережитый общий страх. Тяжелый выдох сквозь стиснутые зубы – усталые, полные только что пережитой боли теплые глаза цвета молочного шоколада и перепачканные бурой подсохшей кровью солнечно-рыжие волосы грозят стать его кошмаром надолго…

******

Вдох – по языку проходит горечь, на миг сбивая дыхание.       … Иногда Иссину кажется, что все происходящее – просто очередной кошмарный сон отца неугомонного, быстро повзрослевшего забияки-сына, вечно лезущего в неприятности. Сон, после которого он проснется совсем седым… вот Карин-тян посмеется.       Король Духов, если бы это был просто сон!       Но нет, это проклятая реальность, в которой… Вдох – затяжка слишком резкая, и выворачивающий наизнанку кашель складывает тело пополам.       …в которой его сын каждую ночь неслышно кричит от боли.       После удара Мугецу, забравшего «жизнь» Зангецу, вся та невероятная, огромная и противоречивая сила, которую обычно сдерживал и контролировал занпакто, вырвалась на свободу. И если днем несгибаемой воли самого оболтуса-Ичиго хватало, чтобы держать её в рамках, то ночью, во сне… Щелк! – мелко подрагивающие руки пару раз вхолостую прокручивают колесико зажигалки и наконец запаляют огонёк, тут же поджигая следующую сигарету – он их уже не считает. На высоком шкафчике – подальше от внимательной Юзу – теперь всегда лежит запас в пять-десять пачек.       Стоит только Ичиго уснуть и на миг потерять контроль, как вздрагивающее от напряжения тело подростка изнутри пробивают темные, как небеса Хуэко Мундо, сгустки реяцу, так похожие на лезвия Тенса Зангецу – такие же тонкие, острые и смертоносные. Силы шинигами, слившиеся с сутью Пустого, отвергают оковы человеческого тела, в жилах которого течет кровь настоящего квинси – чистокровного, подлинного наследника одной из древнейших генетических линий стрелков. В конце концов, тело самого Иссина – лишь сконструированная Урахарой кукла, искусно поддерживающая иллюзию жизни, но не способная её подарить.       Вот и получается, что по крови Ичиго, да и девочки тоже, – наследники Масаки, а по духу – истинные Шиба. Ха, аристократию Готея и весь Совет Сорока Шести в полном составе инфаркт бы от таких новостей хватил, несмотря на отсутствие материального тела и самого сердца… Вдох – знакомая и привычная мерзкая горечь уже вызывает тошноту, но он с упорством истинного отца своего сына продолжает втягивать в себя ядовитый дым и глухо смеется в седое марево.       Дом в очередной раз за последний год ощутимо вздрагивает от чудовищного выплеска реяцу – или это только кажется Иссину, все еще оглушенному «возвращением» в ряды шинигами? В любом случае, это означает, что усталость наконец настигла старавшегося спать пореже Ичиго и погрузила мальчишку в беспамятство, дав волю его силе.       Когда почти привычно нервничающий отец наконец влетает в комнату сына, знакомые черные лезвия уже торчат из осунувшегося, обессиленного постоянным недосыпом тела и мучительно-медленно разъедают плоть, расцвеченную ярко-красными проекциями артерий – кровь квинси тоже яростно борется с чуждой сущностью духа мальчишки. От увиденного Куросаки-старшего охватывает знакомая дрожь – пробитые насквозь кисти-плечи, стопы-бедра, страшным черным венцом вокруг пламенно-рыжих лохм, пятиконечным крестом по телу… и еще один напротив все медленнее бьющегося сердца. Вдох – знакомое мелкое стеклянное крошево привычно рвет легкие изнутри. Уже почти не больно.       С Ичиго в чём-то даже проще – сила, атаковавшая его, как только Иссин попытался прижать мечущегося от боли подростка к постели, похожа на его собственную, только… насквозь пропитанную мутно-тухлым привкусом Пустоты. Где-то во внутреннем мире злобно вспыхивает, не дожидаясь активации, окончательно пробудившийся от долгого сна Энгецу, выжигая попытавшуюся захватить новую жертву тварь. Горячо, горячо!..       На его искусственном теле, несмотря ни на что, обожженном, вспухают черные пузыри наползающего костяного покрова, и покрасневшие от сжигающего изнутри жара губы раздвигает сухая усмешка: гигай он завтра же возьмет новый – Урахара теперь держит целый склад про запас, - а вот чем больше тягучей черной мерзости уйдет на него, тем меньше достанется его живому сыну. Вдох – последней вспышкой пальцы обжигает погасший огонёк. Проклятье, седой прах уже не помещается в пепельницу – ну не стала же она меньше за прошедшие годы?       И снова, как и десять лет назад, из памяти выпадают минуты и часы, только тускло-серые лезвия один за одним рассыпаются мелким песком, а под разъеденной кожей потихоньку просыпающегося мальчишки проступают едва заметные, почти бессильные голубоватые нити Блюта, связывающие края ран. Ну вот, скоро изъеденная плоть заживет – до следующего раза.       Только теперь Иссин позволяет себе встать, морщась от боли в обожженном гигае, и осторожно уйти, по пути заглянув к мирно спящим дочерям. Красавицы…       Что ж, у него есть еще немного времени, пока сын просыпается и приводит себя в порядок, пряча следы ночной боли. Ребенок, Король Духов, какой же Ичиго еще ребенок!..       Но уже сейчас сильный, очень сильный и так похожий на его погибшее солнце! Сумел-таки спасти их всех… Вдох – через легкие крошево добирается и до сердца, разлетаясь на осколки и колко впиваясь в сокращающийся мускульный мешок.       Иссин судорожно запрокидывает голову, вглядываясь в затянутый сигаретной дымкой потолок. Ядовитая горечь режет глаза: только никого бы спасать не потребовалось, если бы кое-кто не прятал седую бороду в отчеты и сразу разобрался с этим недобогом, а не ждал, что новенького и интересного тот утворит. И не надо печально вещать про иллюзии Кьёка Суйгецу, поднятым мертвецам банкая сотайчо – да, в семье Шиба знали и о нем! На то они и хранители путей между живыми и мертвыми! – иллюзии не видны. Старик решил встряхнуть застоявшееся болотце Готея?       Давно бы стоило, но… но только не такой ценой.       Менос, ничто, ничто во всех мирах не стоит неслышных криков боли из комнаты его сына, потухшего взгляда теперь цвета сухой палой листвы, ничто не стоит знакомого – до задавленного в горле крика – бурого цвета в огненно-рыжих волосах. Вдох – по сосудам чувствительно мчатся острые осколки, разрывая капилляры и вгрызаясь в ткани.       И Иссин ненавидит, отчаянно, до иссиня-пламенного зарева собственной Гецуги ненавидит меносов Готей, где все началось, сумасшедшего недоКами Айзена и хитрожопого придурка Урахару с их бзиком на Хогьёку, затеявших все это…       Всех и каждого, с кем пришлось сражаться его сыну, проливая свою кровь и насильно пробуждая до того мирно спящую мощь. И до кучи – молодую Кучики, своей слабостью и беспомощностью втянувшую пятнадцатилетнего мальчишку во все это дерьмо.       Ненавидит настолько, что с удовольствием скормит каждого из них безликой и одинокой Пустоте, рвущей сейчас его сына… Он знает, слишком хорошо помнит, как это – Энгецу тоже мертво молчал долгие годы – и желает того же всем этим напыщенным ублюдкам, так привыкшим к постоянной близости и безотказной верности своих занпакто. Чтоб поняли, хоть на сотую долю прочувствовали, чем заплатил за их мир его сын!.. Щёлк! Последняя сигарета – пачка опустела как-то слишком уж быстро – разом истлевает на треть, а в сердце начинает проворачиваться кинжально-острых холод боли. Менос, придется вставать и тянуться за следующей упаковкой. - Пап? – тихий, усталый голос сына разбивает мрачную тяжесть тишины, и резко – слишком резко, до боли – обернувшийся мужчина с трудом различает, как его слишком быстро повзрослевший оболтус-сын стоит, бессильно привалившись к косяку, и пытается разглядеть отца в тяжелом облаке дыма. И, видимо, оценив тщетность этих попыток, практически наощупь пробирается к окну и распахивает его, переваливаясь через подоконник и шумно, напряженно дыша. С рыже-медных, потемневших после душа волос на лицо стекают мелкие капельки воды, скрывая выступившую испарину, а Иссину чудятся кроваво-бурые пятна на солнечно-рыжем и нежная улыбка из прошлого, и приходится тяжело встряхнуть гудящей головой, прогоняя навязчивое видение.       Под намекающе-внимательным взглядом наконец отдышавшегося и разогнувшегося сына он, не возражая, убирает только что вскрытую упаковку сигарет, вытряхивает давно переполненную пепельницу и тщательно сметает седоватые горки праха вокруг.       Ну да, ни к чему дочуркам знать о ночных бдениях папочки…       И только убедившись, что следов не осталось, подходит к сыну и, перебросив его руку через плечо, уводит мальчишку в его комнату. Надо же, даже постель поменял – и как только сил хватило? Сегодня можно еще немного поспать – выплеснувшаяся сверх меры сила перестанет давить на смертное человеческое тело и вымотанное бессонницей сознание сможет отдохнуть.       Ичиго отключается, кажется, даже раньше, чем голова касается подушки, и Иссин еще долго сидит возле сына, щедро делясь силами – и своими, и Энгецу – ставя лишние барьеры на силы мальчишки. Вспыльчивый как пламя клинок безропотно помогает – ему тоже не по себе от вида измученного ребенка – и безотчетно надеется вновь услышать отдающий металлом смех исчезнувшего занпакто.       Широкой рекой льющиеся силы словно уходят в никуда: никакого отклика нет, новые барьеры снова не выдержат натиска конфликтующих сил – и только жгучие осколки бьются с током красной жидкости внутри. Тяжелый выдох сквозь стиснутые зубы – старые кошмары снова ярко-рыже горчат.