The Crow

POV Тео Всю ночь, а, может, и не ночь я провёл в чудовищных кошмарах. Из озноба – в жар, из спокойствия – в бешенство. Я кричал, я бил руками и ногами, но никак не мог проснуться. В моих снах часто реализовывались все скрытые страхи, которые я так долго подавлял в себе: от орнитофобии (прим. автора – боязнь птиц ) до никтофобии (прим. автора – боязнь темноты). Я до смерти боюсь этих двух вещей, но по «счастливой» случайности, они всегда следуют за мной. И я никак не могу от этого избавиться. Страх пробирается под кожу, словно колония маленьких мерзких насекомых, и, постепенно поражая всё тело, подавляет любые движения. Преодолевая панический паралич, я сворачиваюсь в позу эмбриона и накрываюсь с головой одеялом, надеясь хоть как-то заслониться от этого ужаса. Но от него не скрыться. Он реальный, животрепещущий животный страх. Я просыпаюсь от того, что меня трясет. Вернее, трясут. Опьяненный разум вяло реагирует на раздражителя, но настойчивый голос возвращает меня к реальности. Расплывчатые соединения света и тени обретают резкость. Я вглядываюсь в глубокие глаза цвета моего старого, застиранного до дыр, голубого свитера, который наверняка, всё еще лежит у мамы дома, дожидаясь моего возвращения, и меня постепенно окутывает ощущение защищенности. Это Адам – причина всех моих проблем и мой спаситель. Заметив, что я уже открыл глаза и вполне способен сидеть без помощи, он выпускает из рук мои плечи. Он легко встает с края кровати и отворачивается, а я, еще не совсем здравомыслящий, но уже способный брать во внимание очевидные факты, понимаю, что он необычайно грациозный. Адам делает пару шагов к стене, но потом резко оборачивается, вздымая небольшой смерч месячной пыли с грязного пола. Он мешкает. Я замечаю его нерешительность. - Ты кричал. – он произносит эти слова нарочито тихо, будто боится снова спугнуть меня. – Тео, так дальше нельзя. Он теребит пальцами ткань своего пальто и отводит взгляд в сторону. Ему противно смотреть на меня. Вернее на то, что от меня осталось. Я перестал походить на того Тео, которого все знали, уважали и любили. Я скатился. Не выдержал. Мужчина, так и не дождавшись от меня ответа, или хотя бы знака моей заинтересованности в данной проблеме, делает шаг навстречу мне и выдает всего один вопрос, которого и так для меня достаточно: - Тео, что с тобой? К сожалению, я не могу ответить на этот вопрос даже самому себе, пускай даже выдумывая и говоря неправду. Мое молчание выводит собеседника. Его руки сжимаются в кулаки и возвращаются в прежнее положение. Моя реакция всё еще слабовата, так что я не могу себя отгородить от Адама, который уверенной походкой подходит к кровати и садится напротив. Мое лицо оказывается в его руках. Но в них нет нежности. В них чувствуется лишь настойчивость. Он смотрит мне в глаза и, сдерживая гнев, повторяет: - Что с тобой, Тео?, - но, когда я снова молчу, он словно срывается с цепи: Ты меня слышишь? Ты вообще слышишь, что я тебе говорю? – его хватка стает сильнее и мне кажется, что еще немного и он сломает мне челюсть. Я морщусь от боли, но не произношу не слова. Постепенно поняв, что я так и буду молчать, он отпускает меня. - Я не понимаю тебя. Всё можно исправить. Ты можешь стать прежним. Ты можешь вернуться. - Нет, не могу. – я впервые подаю голос за весь наш «разговор». - Неужели ты умеешь говорить? – в тоне чувствуется сарказм размешанный с горечью, - Зачем нужно было всё бросать? Карьеру, семью, меня? За что, Тео? Зачем нужно было уезжать в чужой город, никого не предупредив. Почему ты мне ничего не сказал? За что, Тео? В чем я виноват? – обычно стойкий и серьезный друг на моих глазах превращается в размазню. Это заставляет чувствовать себя последней сволочью. По его щеке скатывается слеза и, под силой гравитации, разбивается об паркет. Я не выдерживаю. Я не могу быть причиной этого. Я не хочу. Вся затуманенность моего сознания пропадает. Я медленно встаю на ноги, подхожу к нему и обнимаю. Отросшие волосы приятно щекочут мне лицо. Я еще крепче обхватываю его плечи и мысленно сам себе заявляю: «Не отпущу». То телу разливается приятное тепло. В голове возникает предположение: «А вдруг это и есть то, что я так долго искал? Вдруг, это то, что они называют любовью? Я так долго искал ее, а она была рядом. Всегда была рядом. Что, если так?» Мужчина в моих объятьях постепенно успокаивается, его дыхание становится ровнее, а сердцебиение - спокойнее. Наконец, издав носом характерный «шморгающий» звук, он отстраняется и снова смотрит мне в глаза. Уже с надеждой. - Возвращайся, Тео. Ради меня. Пожалуйста. – каждое его слово граничит с паузами. Он обдумывает все сказанное . Ему это тяжело дается, но он справляется. - Я не могу. Извини, но уже слишком поздно что-либо менять. Я делаю шаг назад и понимаю, что в который раз ошибаюсь. Предыдущий опыт никак не помог мне избавиться от последующих оплошностей. - Ты невыносим, Тео. – с обидой говорит мужчина, который, возможно, мог бы быть моим, и уходит, ни разу не оглянувшись. В сердце неприятно щемит. Это новое ощущение. Что это? Прошло больше месяца, а мои дни проходили всё так же, как и тот, когда Адам впервые ушел. Но каждое утро он возвращался снова, пробуждая меня от кошмаров своим прикосновением и присутствием. Он невероятно сильный человек, ведь я бы на его месте уже давно бы сдался. Слабак. И мой ответ ни капли не менялся. Всё такой же: беспристрастный, смирившийся, но немного сочувствующий. Не смотря на то, что я не менял решение, я всё равно каждое утро дожидался, когда его руки разбудят меня. Но в один момент это прекращается. Я просыпаюсь не от ощущения постороннего тела, а от неприятных звуков. Вскочив на ноги, я направляюсь туда, откуда доносится этот шум. Подхожу ближе к окну и меня снова поглощает страх. Ворона. Она неистово бьется в стекло, царапает его когтями и клювом, надеясь разбить, проделать себе путь вперед. Я отшатываюсь. Эти чернильные глаза – бусинки, черные блестящие перья… По телу проходит мелкая дрожь. Еще немного и ее настойчивости будет уже недостаточно. С ней случится то же, что случается и с другими птицами – через час она ослабеет, а чуть позже ее изнеможенное тельце будет покоится на белом снегу, разрушая зимнюю идиллию. Не знаю зачем, но я подхожу вплотную и открываю окно. Птица, обезумев, врывается в комнату, совершает несколько кругов по ее периметру и камнем падает на пол. Ее грудь еще вздымается, ее глаза оглядывают всё вокруг, ее крылья пытаются вернуть ее обратно в воздух, но сил уже нет. Я беру ее в руки, всё еще подавляя свою фобию, и пальцы окрашиваются багровым. Вязкое вещество набирается в мои ладони, вызывая рвотный рефлекс. Ей немного осталось. Она умирает. Но по-прежнему ее крылья трепещут, глаза с испугом смотрят на меня, а с клюва то и дело срывается отчаянный вопль. Она боится не меньше меня. Я отмечаю для себя, что мой страх слабеет. Но это ей ничем не поможет. Я не знаю, что делать, а ее дыхание замедляется с каждой минутой. Интересно, увидит ли она свет в конце тоннеля, когда наступит этот неизбежный момент? Что случится с ее душой? Одни утверждают, что душа умирает вместе с телом. Иные же считают, что душа видит, слышит, чувствует после отделения от тела. Но какая из теорий верна? Как найти правильный ответ? Сердцебиение птицы затихает. Она всё еще теплая. Если бы не кровь, я бы подумал, что она сейчас блеснет глазами, расправит крылья и, будто ничего не произошло, улетит прочь. Но этого не произойдет. Я не успел ей помочь. Я не смог. Как…же…так? Я аккуратно кладу бездыханное тельце на пол и отползаю в угол. Руки невольно тянутся к голове. Я снова облажался. Ну сколько уже можно? Когда это всё закончится? Я сижу в таком положении до поздней ночи и наконец-то принимаю решение, что нужно идти спать. Не хотелось бы самому умереть вслед за этой вороной. Я медленно встаю, облокачиваясь о стену, и решаю, что завтра пойду и похороню ее. Так будет легче. Ей уже нет, зато мне – да.