Каминг-аут

Скрип кроссовок, дриблинг мяча до боли в пальцах, бросок. Трехочковый. Сирена. Взрыв трибун. Дайки слизывает пот с верхней губы, промокает лоб форменной майкой, расправляет, чтобы камерам были видны логотипы спонсоров, улыбается так, чтобы у девок перед телевизорами увлажнились трусики. Находит глазами Кагами в красной майке «Хьюстон Рокетс» – улыбнуться ему персонально. Они жмут друг другу руки – обе мозолистые, крепкие, все еще мокрые от пота. Дайки борется с желанием облизнуть свою ладонь, чтобы собрать языком вкус чужой кожи. Их снимают, кругом зрители. Нельзя. Зато можно – подрочить этой же рукой в душе, представляя, как это делает бывший школьный соперник, а ныне – единственный действующий игрок НБА, совершивший каминг-аут. А потом побиться головой о кафельную плитку, сползти на пол и погрузиться в размышления, как он дошел до жизни такой. Три месяца? Полгода? Нет, уже целый год, пленка со скрипом отматывается назад. Заголовки газет: — Звезда НБА Кагами Тайга: «Я не буду скрываться». — Японский тигр оказался последним самураем? — Джон Амаечи, Джейсон Коллинз, Кагами Тайга… Сколько еще геев скрывается в большом баскетболе?! Дайки берет тот журнал, на передовице которого фото Кагами с приоткрытым ртом и томно сощуренными от яркой вспышки глазами. Скандал разгорелся пару дней назад, а повод – короткое, почти мимолетное замечание в интервью: «да, вообще-то я – гей». Да, с этого все и началось. Дайки вздыхает: Кагами – всегда Кагами. Напролом, без сомнений и сожалений. А таблоид приходится выкинуть следующим утром, бумага безнадежно испортилась от вязкой белой влаги. О, да, ровно год назад Дайки впервые передернул на Кагами Тайгу. Ничего такого, подумаешь, вздрочнул разок. И еще раз. И еще. Потом случился тот злополучный матч «Хьюстон Рокетс» против «Лейкерс», и все завертелось. Тренировки. Раздевалки. Запах пота и горечь свежей резины. Дрочка на сухую в туалете: лихорадочно, жарко, будто подросток. Дрочка со смазкой дома, перед телеком, когда Кагами — сначала «второй Джордан», а потом уже «японский тигр» — парит над паркетом. И забивает. Забивает. Забивает. Кагами стартовал позже, чем сам Дайки – учился, подписал неудачный контракт с японским клубом. И только в двадцать два вышел на драфт НБА. У Дайки тогда уже были семизначные цифры в контракте, правда, чертовы американские налоги сжирали почти четверть, но это мелочи. А Кагами уже было не остановить: новичок года НБА, миллионные трансферты в перспективе. И тут как гром среди ясного неба: гей. Приговор в баскетболе, даже здесь, в Штатах, где мужикам можно за ручку идти по улице и вступать в браки. Ведь, как ни крути, клубами все еще владеют белые плантаторы с юга, из тех, что курят сигары, и в кругу себе подобных называют черных «нигерами», а азиатов, не иначе, как «узкоглазые». Клуб не продлил с Кагами контракта, поклонники отвернулись, в сети появились мемы с его участием. Дайки видел парочку отзывов на анонимных сайтах, «говномес» и «педрила» — самое безобидное. Правда, комменты потерли уже через пару минут, а вот с тем, чтобы удалить каминг-аут из головы миллионов все немного сложнее. Дайки думал, что Кагами просто разлюбил баскетбол и решил таким образом уйти, хлопнув дверью. Думал ровно до следующей игры. Потому что, стоило только увидеть его на паркете, как все стало ясно: не разлюбил. Трудности словно закалили его, он пылал так, будто на него вылили не ушат дерьма, а ведро напалма. И теперь уже не остановится, пока не прогорит дотла. А Дайки купил дом родителям, а еще – дважды попался на вождении в нетрезвом виде, в хлам разбил новенький «ягуар». Мало кто знал: Дайки не любит водить. И не слишком жалует алкоголь. Но у Дайки рвет башню, а это значит, что все средства хороши. Вдох. Выдох. Он в отличной физической форме, он на обложке «Спортс Иллюстрейтед». Дважды. А после скандала с машиной и матча всех звезд – трижды. Его приглашает к себе на ток-шоу женщина с короткой стрижкой и манерами лесбиянки, у Дайки все еще кошмарный японский акцент. — Да, мы играли вместе еще в Японии. В старшей школе. — Нет, тогда я не знал, что он гей. Никто не знал. — Нет, я не хотел разбивать ту гребаную тачку. Так получилось. Его последнюю фразу запикивают, кто-то из менеджеров говорит, что имидж плохого парня приносит ему популярность, кто-то — что ему не мешало бы избавиться от акцента. Во время того межсезонья Дайки впервые пробует кокаин. Это похоже на дикую, морозную щекотку в мозгу, на маленький предоргазменный тремор. И хочется еще. Еще. Больше. Дисквалификация на десять матчей. Дайки думает, что, если падать, то на самое дно: он трахает в задницу смутно знакомого парнишку, тот обдолбан по самое не могу, полное ощущение, что сношаешь еще тепленький труп. Но, вопреки ожиданиям, это не так уж и мерзко: нет, ни запаха, даже презерватив, снятый с члена, чистый, все еще благоухает клубничной отдушкой. Конечная станция. Дайки кладет хер на тренировки. Его штрафуют, лишают бонусов, лишают премиальных. Менеджер капает на мозги, Дайки не выдерживает — бросает в него телефон и попадает. Его адвокат добивается досудебного урегулирования дела, Дайки подписывает бумаги, зацепив краем глаза обилие нулей на чеке. Новый менеджер говорит ему, что контракт с клубом под вопросом, Дайки приходится вернуться на тренировки. Ненадолго, но этого хватает для продления контракта. А потом проходит год, тот самый матч против «Хьюстон Рокетс» — Кагами Тайга в стартовом составе. Кагами на пике: он парит, не касаясь поля, он в зените. И Дайки понимает, что ни кокаин, ни дрочка, ни чистенькая жопа безымянного парнишки – ничто не поможет ему. Потому что это Кагами. Дайки решается. Якобы случайно столкнуться на вечеринке – проще простого. — Надо поговорить. Наедине. Улизнуть от папарацци, будучи двухметровыми мужиками – сложнее. — Чего? Кагами хмурый, но Дайки полон решимости. — Зачем ты это сделал? — Сделал что? — Твой каминг-аут. — Мой каминг-аут. Мой и ничей больше, — обрывает его Кагами жестко, резко, будто проводя границу на песке. – Я не буду врать себе. И никому другому. Настоящий американец, смеется в голове у Дайки ехидный голос. Кагами словно повзрослел, стал злее, суше и… сильнее? Определенно. Дайки подходит ближе, чувствует запах мыла и дешевого одеколона. Кагами все еще носит это свое дурацкое кольцо на цепочке. Кагами удивлен, а Дайки думает, что может кончить от ощущения сухих, жестких губ под своими губами. Дайки никогда прежде не целовался с человеком своего роста. — Ты охренел?! Кагами хорош, очень хорош, Дайки вытирает кровь с губ, трет ссаженные костяшки пальцев: больно. Все так, как и надо. — Я хочу тебя уже год. Детская беззащитность в темных глазах, изумление. — Думаю о тебе, дрочу. А потом опять думаю и опять дрочу. Даже трахнул мужика по пьяни, но ты все никак из головы не идешь, что же в тебе такого, Кагами Тайга?.. Кагами бьет его еще раз – несильно, раскрытой ладонью наотмашь. Это пощечина, как унизительно. — Проспись. Через три месяца Дайки запарывает тест на вещества, и ему приходится лечь в реабилитационную клинику. Для знаменитостей, разумеется. Серые от ломки, зеленоватые от сушняков – кругом одни звезды, куда деваться. В один из дней в закутке за крытым бассейном и садом для релаксации Дайки сталкивается с мужиком чуть за тридцать, или за сорок, хер разберешь этих актеров. Или певцов? Лицо смутно знакомое. — Круто играешь. — Угу. — Я видел твою игру против «Селтикс», это было нечто! Ты их как стоячих обошел! — Угу. — Черт, да ты и в жизни такой же мудак, как на экране. Редкая честность. Дайки впервые за разговор смотрит в глаза собеседнику. — Тебе чего надо? Актер-певец протягивает ему бутылку пива. — С этого и стоило начать. Так у Дайки появляется приятель, а примерно через две недели он узнает, что его зовут Боб. — Дурацкое имя. — Какое есть. Иногда они видятся в Нью-Йорке, иногда – в ЛА, чаще всего – после матчей, потому что Боб не соврал – он и вправду фанат баскетбола. О том, что его новый знакомый – гей, Дайки узнает случайно, все из тех же газет. — А ты что, не знал? Дайки качает головой. — Ну-у… даже не знаю, что сказать, — смеется Боб и трет лоб. – Просто никакого секрета, лет пять признался как, теперь живу свободно и спокойно. Давно надо было, а я все тянул… Дайки пожимает плечами: — Даже телевизор не смотришь? — Прямые трансляции матчей. Или записи. — О, да ты счастливый человек. Дайки не чувствует себя счастливым, зато чувствует себя немного поехавшим: его коллекция порнухи на дисках покрывается пылью. — Слушай, так вы же играли вместе в школе, да? Дайки запоздало понимает, что, впуская в дом кого-то, кроме прислуги, нужно убирать с видных мест журналы с Кагами. — Блин, да у тебя тут целый газетный киоск, ты фанат, как я погляжу! — Типа того. Дайки сгребает огромную кипу журналов, уносит их на второй этаж. — А у тебя нет проблем с тем, что он тоже гей? Дайки думает, что единственная его проблема – проблема с головой. Той, что наверху. И той, что пониже. — Нет. — Двойные стандарты, парень! — Пошел ты. — Эй, полегче. В тот вечер они пьют пиво и смотрят записи классических матчей «Селтикс» против «Лейкерс» восемьдесят седьмого года, потом рубятся в приставку и плавают в бассейне на заднем дворе. Дайки не пьет, у него игры, а вот Боба с пива развозит неплохо. — А знаешь, этот твой Кагами что надо. Я видел его на обложке «Квира», странно, что он ни с кем из наших… — Из ваших? — Ну, из знаменитых засранцев: громкий роман, все дела. Отличный пиар-ход, мог бы на рекламе срубить миллионов десять, не напрягаясь. — С тобой, что ли, ему роман крутить? — А хоть бы и со мной, — хмыкает Боб и демонстрирует мышцы. Дайки вспоминает смачный хук правой Кагами. — Может, ему нравятся тощие, как бабы, с челками и выщипанными бровями? Боб ржет, роняет пиво в бассейн и ныряет за ним, Дайки ждет полминуты, а потом вытаскивает его. — Бля, не нашел. — Забей. — Насчет Кагами: нет, такому точно нравятся нормальные мужики. — Откуда знаешь? — Интуиция, гей-радар. — Брехня. Дайки зевает, прокручивает в голове новую игровую стратегию. — Серьезно! Дайки закрывает глаза. Сонливость. — Я знаю, что тебе нравится этот Кагами, но ты – упертый гетераст, вот и… — Заткнись. — … вот и дрочишь на журналы. — Я тебе зубы выбью. — Охотно верю, но все же: задумайся. В следующем матче Дайки устанавливает личный рекорд по очкам, а бренд с тремя полосками на логотипе предлагает ему астрономические суммы за рекламу их обуви. Дайки смотрит на прыгающего человечка на язычках своих кроссовок. Первые такие мать подарила ему после победы на межшкольных, знала ведь, что Дайки ночами не спит – смотрит записи игр Его Воздушества Майкла Джордана. — Лучше джорданс нет ничего. Менеджер смотрит на него, как на сумасшедшего. Дайки двадцать семь, но он так и не научился жить по законам этой страны. Страны, в которой никто не упустит своей выгоды. Страны, где, как оказалось, можно быть геем в НБА. В один из вечеров за телевизором Дайки видит на экране Кагами, делает звук громче, подбирается, как перед прыжком. — Быть геем – нормально. Дайки думает, что у него галлюцинации из-за обезвоживания. — Меня зовут Кагами Тайга, я — баскетболист НБА. И я гей. Гордись тем, кто ты есть. Лицо Кагами исчезает, идет заставка популярного гей-движения. Охуеть, социальная реклама. Дайки лезет в интернет, ищет по ключевым словам: «Кагами», «гей», «реклама», первая же ссылка ведет на ютуб. — Меня зовут Кагами Тайга, я — баскетболист НБА. И я гей. Гордись тем, кто ты есть. Дайки кончает трижды. А наутро просыпается прилипшим к простыни. Он не едет домой на Рождество: проклятые янки не упускают шанса срубить бабла даже в праздники, поэтому двадцать пятого, по расписанию – гостевой матч, а мать панически боится самолетов. Дайки обещает приехать в межсезонье и остаться на неделю, мать вздыхает в трубку и говорит, что любит его. — Я тоже люблю тебя, мам. — И найди себе девушку. — Хорошо, мам. — И никакого кокаина! Дайки кладет трубку. Действительно, никакого, зачем Дайки наркота, если у него есть минутный ролик с тем, как Кагами Тайга признается в гействе? Мама может спать спокойно. Дайки тренируется, как проклятый, и играет с такой отдачей, что после сирены падает на скамью и почти минуту не слышит рева трибун из-за шума крови в ушах. Он все еще не чувствует себя по-настоящему взрослым — как тогда, в средней школе: тело тормозит его, мешает раскрыться полностью, и хочется вылезти из этой тесной кожи, вывернуться наизнанку. Стать свободным. Таблоиды говорят о нем, как о «скрытном» и «неуловимом», ему приписывают фантомные романы с какими-то тощими американками, а где-то даже мелькает пафосное «одинокий волк». Последнее ближе всего к правде: Дайки раздражают почти все, какими бы красивыми и умными они ни были. В школе Сацки говорила ему, что он замкнутый, и что это плохо. Дайки готовит попкорн и берет коробку со все еще горячей пиццей к телевизору, впереди его ждет увлекательный просмотр матча КХЛ и томная дрочка в гостиничной джакузи. Тело все еще болит после матча, на баскетбол не хочется даже смотреть. Сегодня Рождество: младенец Иисус машет ручкой из засранного коровами хлева. Дайки думает, что Сацки была права. Звонит Боб и приглашает на вечеринку. Дайки не пьет, не курит, не долбит кокс, даже трахаться в последнее время слишком лениво. Зачем он идет туда? Отражение в зеркале пожимает плечами, и дизайнерская рубашка собирается складками. Сегодня он полностью в черном. Дайки знает, там будет темно: может, он сумеет потеряться? Боб встречает его крепким объятием и терпким запахом травки. Он пьян и накурен, а вечер только начался, это значит, что весной Боб опять ляжет на реабилитацию. — Хэй, какие люди! Всем внимание: это Аомине Дайки, тяжелый форвард «озерных», живая легенда, спешите взять автограф, пока этого парня не заспиртовали для Зала Славы! Дайки кривится, как от зубной боли, у него и вправду берут автографы, потеряться не получится. В какой-то момент к нему плотно прилипает высокая девица с тяжелым русским акцентом, наверняка модель. Сейчас он жалеет, что не имеет способностей Куроко: захотел – исчез, и никаких тебе девиц. Его спасает Боб, уводит на второй этаж, дает пива. — Безалкогольное. Дайки делает глоток. — Хелена свалит буквально через десять минут, можешь переждать тут. — Самое бездарное Рождество в моей жизни. Даже хуже того, когда я застрял в аэропорту Торонто с заблокированной кредиткой. Боб смотрит на него странным взглядом, говорит: — Еще не вечер. Дайки смотрит на часы: вечер. Боб уходит, Дайки остается сидеть в кресле и глядеть в окно: огни и снег, он встречает Рождество в Нью-Йоркском пентхаусе приятеля-знаменитости, на нем рубашка за восемьсот баксов и туфли из кожи хрен знает кого. Он и сам знаменитость, черт возьми, золотой кубок Билла Рассела на полке в спальне не даст соврать. Но как же паршиво внутри. Один, в чужой стране, с чужими людьми, с дурацким, неискоренимым акцентом — у него есть все и нет ничего. За спиной раздаются шаги, Дайки оборачивается. Ну, Боб, ну сука. — Привет. Он свернет этому актеришке шею. — Привет. Кагами изменился с их последней встречи: даже не внешне – что-то иначе в глазах, в развороте плеч. Жизнь открытого гея явно пошла ему на пользу. — Какого хера ты здесь? – Дайки галантен, как всегда. – Ты должен быть в своем Техасе, Дороти. — Канзасе, придурок. Играли с «Никс»: не так уж они и хороши, чтобы стоить миллиард. — Завидуй молча, — хмыкает Дайки, — за эти деньги можно купить две твоих «Рокетс» и парочку Лебронов Джеймсов на сдачу. Обмен любезностями состоялся, Дайки пьет пиво и старается не подавиться – так частит сердце в груди, Кагами садится в кресло напротив, в противовес Дайки он сегодня в белом и почти светится в полумраке. Ублюдок. — Меня Боб пригласил, хороший парень, он сказал, вы приятели. — Типа того, познакомились в лечебнице. — А, ну да, кокаин. Дайки хочет ударить Кагами, но вместо этого только отворачивается к окну, сегодня он ненавидит Америку и американцев больше обычного. — Мы будем играть в финале, я давно этого хотел. Дайки кивает: они оба хотели, еще со школьных времен. — Я размажу тебя. — Посмотрим. Дайки думает, что это очень глупый разговор для тех, кто столько знает друг о друге. — Я даже не был пьян тогда. Кагами сразу понимает, о чем он: встает, проходится по комнате. Кажется, волнуется, или раздумывает, как бы снова половчее врезать Дайки. — Ты мне нравился в старшей школе, — вдруг говорит Кагами с обескураживающей честностью. — Я ничерта не понимал тогда, Тецу первый заметил. И я специально остался в Японии, знал, ты поедешь в Штаты, просто хотел дать себе время разобраться. Забыть. Кажется, все начинает проясняться, чужое признание, будто свое собственное — горит на коже клеймом. — Тогда ты должен был броситься ко мне на шею в слезах, — не может удержаться от подъебки Дайки. — Я уже не мальчик, Аомине, для меня все это осталось в прошлом. Дайки хмыкает, приканчивает безалкогольное пиво. Он всегда думал, что Кагами – не тигр, куда там – бык, сносящий все преграды на своем пути. Странно, что не играет за «Чикаго Буллз», было бы смешней вдвойне. Дайки встает, подходит вплотную, тяжелые форварды: двести семь против двухсот восьми. Жаль, что это не паркет, где все просто и ясно, как в свете прожекторов. — У тебя хороший удар, я должен вернуть тебе кое-что. — Что?.. Дайки бьет по чужому лицу раскрытой ладонью, не жалея сил — шлепок смачный, щека мигом краснеет. Ладонь саднит – щетина у Кагами, будто из стальной проволоки. — Блять, я думал, вы уже трахаетесь, а вы только морды бьете, — раздается от двери недовольный голос Боба. Дайки вздрагивает, рефлекторно отступает на шаг. — Прости, Бобски, в жизни не все, как в романтических фильмах, — смеется Кагами и трет щеку, а затем, обернувшись к Дайки, добавляет негромко по-японски. – Помнишь, в школе ты говорил, что победить тебя можешь только ты? Теперь ты в НБА, Аомине, кругом куча достойных соперников, а главная битва все еще там – внутри тебя. Внутри каждого из нас. Кагами уходит, а Дайки остается. Он смотрит в окно: под ним сорок этажей пустоты, огней и наступившего Рождества. Волосы на руках и затылке встают дыбом, Дайки не любит небоскребы. Не любит Америку и американцев. Он проиграл сражение с самим собой, Кагами прав: продул в сухую. — Какого черта? – Боб падает на кресло, судя по блестящим глазам, он полирнул веселье кокаином. Дайки даже не злится, он хочет спать и в гостиницу, все внутри словно перегорело и обратилось в сухой пепел, скрипящий на зубах разочарованием. — А ты думал, нас достаточно, как кроликов, запереть в одной клетке, и все получится? Боб зависает на секунду. — Типа того. — Боб. Боб, иди-ка ты нахуй. Дайки выходит из комнаты и только потом понимает, что сказал последнюю фразу по-японски. А ладонь все еще саднит и, кажется, пахнет Кагами. В Миннеаполисе намного холоднее, чем в Нью-Йорке, Дайки сильно просчитался, садясь на самолет в тонком пальто и кроссовках, поэтому, выйдя из здания аэропорта, мигом покрывается гусиной кожей и ловит первое попавшееся такси. Пожилой водитель, не то таец, не то вьетнамец, кивает ему как старому знакомцу. Дайки фыркает, показывает бумажку с адресом, который достал ему менеджер, и триста баксов. Старик выжимает газ. Америка. Таксист останавливается у просторного двухэтажного дома с покатой черепичной крышей, большим гаражом и занесенными снегом садовыми гномами. То, что он не ошибся с адресом, подтверждает исполинское кадомацу из бамбука и сосны, стоящие у входа. Здесь явно живет японец. Дайки облизывает губы, растирает заледеневшие пальцы и только потом утапливает кнопку звонка. Через минуту по ту сторону витражного окошка на двери появляется высокая, ростом с самого Дайки, фигура. — Добрый день. Дайки что-то мямлит в ответ и во все глаза смотрит на человека в дверном проеме — именно так будет выглядеть Кагами двадцать лет спустя: проседь в густых волосах, лучики морщинок в уголках глаз, вязаный кардиган и клетчатая рубашка, неизменные дурацкие брови. — Я могу вам чем-то помочь? — Я… друг Кагами. В смысле, Тайги. — О, я не знал, что Тайга пригласил друзей, проходи, — переходит на японский отец Кагами и широко улыбается. — Не то чтобы приг… — но Дайки уже не слушают – крепко берут за плечо, втягивают в теплое нутро дома, усаживают в гостиной, наливают чай. — Ты тоже из «Рокетс»? — Нет, «Лейкерс». — Так вы встретитесь в финале, здорово! — Да, здорово… извините, а скоро вернется Тайга? — Через час, может, чуть больше, процедуры, знаете ли, нельзя пропускать даже по праздникам. О, кстати, чуть не забыл, с Новым Годом! Не хочешь рыбного пирога или моти? Моя жена отлично готовит. Дайки вежливо отказывается от угощений, поздравляет в ответ и чуть кланяется. — Может, вы дадите адрес? А то я немного тороплюсь. — До онкоцентра Андерсона почти час езды, тебе легче дождаться тут, к тому же, скоро час пик, в даунтауне будут страшные пробки. Дайки кивает, и только потом до него доходит. — Онкоцентр? — Ну да, онкологический центр Монро Андерсона, один из лучших в стране. Дайки холодеет, даже горячая чашка в руках – будто изо льда. Отец Кагами говорит что-то о баскетболе, о том, как сам когда-то играл в университетской команде, Дайки лишь рассеянно кивает. Минуты ползут одна за другой, тянутся невыносимо медленно. Дайки ненавидит ждать. — О, а вот и они. Дайки вскакивает, едва не опрокидывая на себя чай, раздаются шаги на крыльце, звучат голоса, дверь открывается. Теперь ясно, в кого Кагами такой здоровенный – вошедшие женщины обе не ниже ста восьмидесяти. Следом за ними, чуть пригибая голову, чтобы не удариться о дверной косяк, заходит сам Тайга, нагруженный коробками и свертками. — У нас гости. Кагами, неловко пытающийся закрыть дверь ногой и при этом не обрушить гору коробок, зажатых в руках, оборачивается. Голос Дайки звучит хрипло: — Привет. Ноша Кагами с шорохом и стуком падает на пол. — Не переживай, это он так рад видеть тебя, — смеется молодая женщина, снимая куртку и пушистый шарф, без пуховика она кажется болезненно тонкой. – Оставь их, Тайга, папа соберет, иди лучше поприветствуй друга. Кагами кивает, подходит ближе, его волосы влажные – на улице идет мокрый снег, лицо покраснело, он кажется растерянным. Шумное семейство Кагами переходит на кухню, они остаются одни. — Какого черта? — Я… я думал о том, что ты сказал. — И? — И решил. Кагами трет переносицу, пару раз моргает, он выглядит усталым и сонным. Дайки замечает у него на запястье выпуклую нашлепку пластыря. — Что с тобой? — Тебе-то какое дело? Говори, зачем пришел, и уматывай. Дайки засовывает руки в карманы, хмурится, он слишком привык быть лучшим, быть незаменимым. Когда в последний раз с ним разговаривали таким тоном? — Сэнди, хватит уши греть, — вдруг строго говорит Кагами. — Больно надо было, — доносится женский голос. – Давайте уже заканчивайте выяснять отношения, скоро за стол. Ты еще обещал кумадэ с чердака достать, не забудь. — Пошли, прогуляемся, — говорит Кагами, выходя в коридор. Пока Кагами одевается, Дайки топчется у двери. — Ты без куртки? — Угу, так вылетел из Нью-Йорка. Кагами качает головой и берет с вешалки темно-синий пуховик. — Надень, а то сопли отморозишь. Шарф нужен? – и, не дожидаясь ответа, кидает Дайки колючий полосатый шарф крупной вязки. В куртке на улице почти не холодно, идет крупный снег, всюду уже горит праздничная иллюминация. Они идут до конца улицы, сворачивают в парк. Здесь очень тихо и пахнет хвоей, шаги отдают уютным поскрипыванием снега. — Твой отец сказал, что ты ездил в онкоцентр. Но ты не можешь болеть раком, твой контракт перезаключили в прошлом месяце, трансфертная цена только выросла. Кагами останавливается, смотрит в упор. — У Сэнди, моей сестры, хронический миелоидный лейкоз, поэтому родители решили переехать сюда, в Миннеаполис, поближе к центру Андерсона. Я с девяти лет был донором лимфы, крови и костного мозга, когда у Сэнди началась ремиссия, я вернулся в Японию. Но пару лет назад случился бластный криз, это очень… плохое состояние. Мы думали, Сэнди умрет. Кагами замолкает, словно собираясь с силами, сглатывает, его кадык острым выступом дергается вверх и вниз. — И в какой-то момент, после сдачи донорского материала, я вдруг понял, что жизнь, в сущности, очень хрупкая вещь. Что не стоит тратить ее на стыд, условности, занятия, которые тебе не нравятся, людей, которым ты не нужен. Я открылся не для того, чтобы стать популярнее, но чтобы быть собой и помочь тем, кто чувствует то же, что и я. Когда я играл в Сейрин, среди звезд НБА не было ни одного гея. Кто знает, как сложилась бы моя жизнь, будь это не так? Дайки вспоминает Кагами в школе: ужасный акцент, диковатая внешность, полная отдача на поле. Кто знает? В голове вихрем проносятся события последних полутора лет. Дайки вдруг чувствует себя очень маленьким и глупым. Он никогда не умел говорить о чувствах, никогда не строил отношения, потому что каждый раз, когда сталкивался с проблемой, просто уходил. До недавних пор это работало. Но сейчас… — Ты сказал, что не надо тратить жизнь на людей, которым ты не нужен. Так вот, Кагами: ты мне нужен. — Тебя просто бесит, что я не упал в твою постель, стоило только поцеловать. В тебе говорит уязвленное самолюбие, но не более того, — пожимает плечами Кагами и идет дальше по заснеженной тропинке. В сгущающихся сумерках снег отдает синевой, от деревьев протягиваются длинные тени. Дайки вдруг думает, что двадцать семь – самое время, чтобы впервые влюбиться. — Кагами, ты идиот. Дайки в два прыжка догоняет его и с силой толкает в спину, валит на снег и прыгает сверху, придавливая всем весом. Пару минут они катаются, борясь, толстые куртки смягчают удары, но один черт губы и носы оказываются разбиты. — Я все еще нравлюсь тебе, — шипит Дайки, нависая над Кагами, кровь из его носа капает на чужое лицо. – И чтобы ты там себе ни придумал, ты нравишься мне. Кагами смотрит на него отчаянными глазами, в них полупрозрачным, янтарным плещется заходящее солнце. Дайки наклоняется и прижимается губами к раскрытым губам. В их поцелуе привкус ржавого железа и неловкость, они сталкиваются зубами, разбитыми носами… — Отвратительно, — констатирует Кагами, сплевывая алую слюну, когда у них кончается дыхание, и они отстраняются. – И охуенно. Дайки падает рядом с ним, нагребает пальцами больше снега, сжимает его в ледяной комок и прижимает к переносице. — Черт, у меня сосуд, кажется, лопнул. Громко шуршит ткань, а потом на фоне неба появляется лохматая голова Кагами. Он встает на колени рядом с Дайки и отводит его руку с кусочком льда, трогает переносицу. — Все цело. Дайки пытается не засмеяться, и кровь противно булькает в горле, он поворачивается на бок, сплевывает. Кагами кладет его голову себе на колени, прижимает к носу новый кусочек спрессованного снега. Дайки шмыгает носом, втягивая соленый сгусток. Он устал после долгого перелета, его нос разбит, а все лицо мокрое от собственной крови и талой воды. Он пытается, но все никак не может вспомнить дня, когда был счастливее, чем сейчас. — Кагами. — М? — Я выкину все журналы. — Что? — Ужинать, говорю, со мной пойдешь? — Меня дома ждут, волнуются уже, наверное… — Кагами, ты всегда такой тупой? Я не про сейчас, а про вообще. На свидание тебя приглашаю. Дайки вскрикивает от легкого щелчка по носу, слезы против воли брызжут из глаз. — Я бы тебя побил, но лежачих же нельзя. — И все же? — Я бы ответил «нет», но ты же не отвяжешься, да? — Ты меня знаешь. — Иногда я ненавижу тебя. Черт, ладно, давай. — Офигеть, я, наверное, сплю… — Мне щелкнуть тебя по носу еще раз? — Нет!.. _____________________________________ Онкологический центр им. М.Д.Андерсона — один из трёх полномасштабных центров исследований рака в США, основанных в соответствии с Национальной программой раковых исследований в 1971 году. В действительности центр находится в г. Хьюстон, штат Техас, но в угоду авторскому обосную он был перемещен аж в Миннесоту. Кадомацу (букв. «сосна у входа») —новогоднее украшение в Японии, изготовляется обычно из сосны, бамбука, папоротника и других предметов, перевязанных соломенной верёвкой. Выставляется на улице перед входом в дом или квартиру. Считается приветствием божеству Нового года и его временным пристанищем. Новый год в Японии имеет статус государственного праздника, отмечается ежегодно 1 января по Григорианскому календарю. Кумадэ — грабли из бамбука, похожие на «медвежью лапу», которыми по поверью можно «загребать» счастье.