Я вспоминаю Париж сорок девятого. Елисейские поля, Сан-Мишель И старое вино Божоле. И я вспоминаю, что ты был моим В те парижские дни. Снова смотрю фотографии Тех летних дней, проведенных В уличных кафе. Ах, я мог бы написать тебе много страниц О моих старых парижских днях.
Сначала он почти решает остаться в компании книг и закрыть окно, чтобы не впускать холодный ночной воздух. Но его ноги не находятся под контролем, либо он сам действует против своей воли. В конце концов, пиджак плотно облегает его плечи, и он решает, что хотя бы на одну ночь будет полезно взять перерыв от слов мертвых. Яркие пятна света окутывают стены и распространяются по полу, смягчая сияние древесины под его обувью. Они заказывают столик, он, Зейн и новая любовница Зейна — худая, со светлыми волосами, накрученными по последней моде, — и на Луи сегодня ложится роль бдительного опекуна. Он понимает, что могло быть и хуже. Здесь есть темное вино в больших бокалах, и еда хороша, но завтра Зейн обязательно позвонит, чтобы узнать мнение Луи о его новой девушке. Луи сможет сказать, что ее легкость контрастирует с темной кожей Зейна, но то же самое можно сказать и о многих парижанках. Волна аплодисментов проходит по залу и даже просачивается за угол. Зейн не обращает на это никакого внимания, его глаза прикованы к девушке (Луи должен был выучить ее имя, но он также должен выучить мысли великих людей прошлого, так что имена обычно просто ускользают от него). В передней части зала есть небольшая сцена, которую Луи бегло осмотрел, пока она была пуста. Теперь, однако, на ней находятся три человека, один за фортепиано, другой держит гитару, а последний стоит впереди, и его руки заведены за спину. Удивительно зеленый пиджак парня приводит Луи в замешательство ровно так же, как и красота его лица. Этот человек впереди, с растрепанными волосами и широко раскрытыми глазами, дает жизнь каждому портрету Афродиты или Геры. - Привет, - говорит он, и его голос гораздо ниже, чем у Луи, и он говорит медленнее, чем разливается рассвет. - Я бы хотел спеть несколько песен для вас сегодня, если этого хотите вы. Возможно, он говорит медленно, потому что французский — не его родной язык. Конечно, его акцент безупречен, но слышен небольшой намек на английский. На его вопрос не следует ответа, но Луи считает, что так и было задумано. Он медленно потягивает вино из своего бокала, перекатывая его на языке. Луи не знает первую песню, поэтому просто позволяет словам ласкать его мысли своей незнакомостью и улавливает каждое движение певца. Вино приятно на вкус, и голос так же приятен. Лучше Афродиты, или Геры, может быть, он Орфей. Но потом — Орфей становится простым человеком. Все тело Луи выходит из-под контроля, и с рук падают оковы, чтобы аплодировать певцу в такт с остальными людьми. Совсем крошечный участок его мозга задается вопросом, так ли все остальные поражены, как он. Он никогда больше не сможет смеяться над Зейном, когда тот начнет расхваливать достоинства своей новой любовницы, пока не справится с собственной не совсем чистой совестью. Щеки мужчины (точнее говоря, мальчика, потому что его глаза соответствуют цвету его куртки, а может, они даже зеленее) становятся пунцовыми, из-за напряжения или смущения, Луи не может понять. Если бы Луи мог так петь, он бы совсем не смущался. - Спасибо вам, спасибо... - говорит он, подняв руку ладонью к публике. Зал замолкает, наполняясь звуками китайских столовых приборов и тихим обсуждающим шепотом. Луи знает следующую песню. Он не может понять, где слышал ее раньше, но на этот раз она преображается. J'ai longtemps rêvé de vous parler chérie.* Это простая песня о любви, что в такие дни можно услышать повсюду. Но здесь, с этим голосом и медленной манерой пения, она звучит реально. - О вашем теле, жаждущем любви, - поет зеленоглазый, и Луи наблюдает за ним со стороны. На него невозможно не смотреть, его тело дрожит от напряжения, когда он вытягивает низкую ноту, его жесты, легкие и парящие, завораживают Луи. Он прожил здесь в течение двух лет, существуя и дыша, и только сейчас понимает, почему Парижу дано звание Города Любви. Песня заканчивается, пока Луи внимательно смотрит, ошеломленный пением парня больше, чем страницами книг или словами профессоров. Подражатель Орфею ждет, пока закончится шум звонких хлопков. Некоторые женщины сбоку что-то кричат ему, у них красивый макияж, но с парнем не сравнится. Черты лица певца смягчаются в теплом свете боковых ламп, он улыбается, уголки губ медленно поднимаются вверх, улыбка, наконец, затрагивает и глаза. Он похож на Бога, но в то же время выглядит более человечным, чем все остальные, кого встречал Луи. - Эта песня будет последней, а затем я вас покину, - говорит он, его слова осторожны, хотя и не должны быть такими. И снова песня, которую Луи не знает, но он уверен, что она будет в духе предыдущей, с нежной, ласкающей слух музыкой. Когда она заканчивается, Луи приходит к осознанию того, что не сводил взгляда со стройной фигуры. Без сомнений, Зейн использует этот факт против него. Песня завершается спокойно, последняя нота омывает Луи своим богатством, и сцена пустеет прежде, чем Томлинсон понимает, что вообще происходит. Все случается слишком быстро, Зейн и (он выучит ее имя, зафиксирует его в памяти так же легко, как детали сегодняшнего вечера) его возлюбленная выдают свои оправдания, и ее бледные щеки краснеют, когда Зейн улыбается. Луи знает брюнета в течение многих лет, но он все еще выглядит таким молодым. Ночь окутывает их черным небом, мягким, как бархат, и безоблачным. Сейчас все еще лето, но из-за прохлады руки все же покрываются гусиной кожей, и лучший пиджак Луи все так же слишком сдавливает плечи, ограничивая движения. Это цена, которую он платит за то, что позволяет другим выбирать для себя одежду. Он чувствует аромат духов, когда целует в щеку возлюбленную Зейна, а затем перед ним закрывается дверь. Как только Луи поднимается по лестнице в свою комнату, он понимает, что не закрыл окно. Его квартира холодная, книга до сих пор лежит открытой там, где он ее оставил, прежде чем бесцеремонно покинуть свое логово. Луи прилагает героические усилия, чтобы закончить главу, — в конце концов, он потратил время, которое должен был посвятить ей, — но его взгляд невдумчиво скользит по строкам, и он не понимает ни слова. Его взгляд привлекает тяжелый зеленый шелк штор в другом углу комнаты (подарок матери, которая думала, что они будут уместны в пустой квартире студента). Они совпадают по цвету с глубоким зеленым жакета Орфея и с радужками его глаз, которые Луи увидел в быстрой вспышке, прежде чем они разорвали зрительный контакт. Проходит много времени, прежде чем он засыпает, а возможно, не проходит ни секунды.***
В следующий раз Луи видит его через неделю. После первого раза Луи убеждает Зейна пойти туда снова, но в этот раз поет женщина с туго затянутым пучком и любовью к гимнам. Луи предполагает, что тот парень поет по субботам. Он думает, что Зейн, с его темными глазами, подозревает, что они снова здесь по какой-то определенной причине. Чтобы вытащить Луи из квартиры, должно быть задействовано божественное вмешательство, не иначе. Конечно же, в течение вечера возникает неизбежная дискуссия романа Зейна. - Думаю, я нашел ее, - заявляет Зейн, слабо держа в руке бокал. Капля красного вина стекает по прозрачному стеклу и окрашивает его. - Нашел кого? - уточняет Луи, потому что вино притупляет его мысли. Это вина Диониса и всей его продукции. - Мою музу, - Зейн проводит рукой по поверхности стола, очерчивая пальцами каждую жилку древесины. Один из минусов художника-друга заключается в том, что он пребывает в постоянном поиске своей музы. Закат есть закат, не важно, влюблен ты или нет. Луи тихо прочищает горло, но Зейн не позволяет разговору закончиться настолько быстро. - А ты до сих пор смеешься надо мной, - в комнате тепло, и воздух разрезает их бормотание. - Прятаться от любви вредно, ты же знаешь. - Я не прячусь от любви, - возражает Луи, выпивая последние капли вина. По обе стороны от него панельные стены скользят и расплываются, и это вроде должно вызвать тревогу, но не сейчас. - Тогда ты просто избегаешь ее. - А ты говорил мне, что от нее невозможно спрятаться. Я думал, что она поразит меня, как молния. - Я верю в это, - отвечает Зейн, ставя свой бокал на стол уверенным движением (и его руки гораздо устойчивее и послушнее, чем у Луи). - Тебе не нужна даже моя помощь. - Я сломал тебя. Зейн смеется, запрокидывая голову, и уходит. Без сомнения, ему нужно закончить портрет любви всей его жизни, и это творение будет полностью отображать романтику или некую другую добродетель, что он стремится изобразить. - Певец с прошлой ночи, - начинает Луи, останавливая одного из официантов и указывая на сцену. Этот жест сделан зря, так как официант смотрит в другую сторону. - Он поет каждую неделю? - Каждую неделю по субботам, - следует ответ, Луи кивает и пихает в ладонь мальчика банкноту. Он может позволить себе такую роскошь, потому что другая в его жизни вряд ли ожидается. На выходе он присоединяется к Зейну, который начинает излагать великолепие звездной ночи. Конечно, эти блики на черных небесах красивы, но Луи видел вещи и более красивые.***
Книга держит его в состоянии восхищения до субботы, что наступает с липким теплом, скорее всего, слишком жарким для его пиджака, но Луи же может позволить себе немного тщеславия; если волосы будут аккуратными, а пиджак подходящим, он ничем не будет отличаться от других мужчин. Сегодня ночью он идет один, потому что думает, что Зейн уже что-то подозревает. Это его естественное состояние, в конце концов. Кроме того, ему наверняка хочется провести вечер подальше от запыленных мозгов Луи и разговоров о книгах. Хотя, для него, возможно, было бы лучше позволить Луи дать ему образование. Луи приезжает позже, потому что он один, и к тому времени, как он садится за столик, три парня с той ночи стоят на сцене. У пиджаков сегодня иной оттенок, сапфировый синий, и края острые, как камни. Его красота намного превосходит Орфея. Должно быть, он Аполлон. - Привет, - говорит парень так же, как и в первый раз, но его голос звучит немного иначе. Сегодня вечером Луи не держит в руке бокал, потому что решил остаться трезвым. - Я буду петь для вас сегодня. Он говорит еще что-то, представляя мужчин за инструментами, но у Луи ведь проблемы с запоминанием имен. Он понимает, что они не французы, и задается вопросом, что они делают в Париже. Что вообще все люди делают в Париже? Он приехал сюда учиться, но сейчас лишь любуется привлекательным певцом. И снова он знает всего одну песню. Это Эдит Пиаф, ее имя знает даже Луи, пусть и существует лишь в пределах своей маленькой комнаты. Le ciel est bleu, la mer est verte.** Текст песни говорит о любви к парню, который не верит ни в Бога, ни в Дьявола, а потом оказывается, что он уходит на войну. Многие уходят на войну, в этом нет чего-то необычного. Луи не узнает все следующие песни, хотя отстукивает рукой такт мелодий, и не сводит взгляда со сцены, боясь потерять парня из виду. Однажды, всего на четыре секунды, зеленые глаза встречаются с его собственными, и Луи кажется, будто его сердце останавливается, хотя он и знает, что это не так. Тем не менее, мир вокруг него уходит на второй план, краска на стенах выцветает, а шум затухает, и перед ним ничто иное, как великолепие во всей своей красе. Спустя мгновение взгляд парня ускользает от него, и Луи знал, что так будет, и время снова начинает свой ход. Он вспоминает, что где-то читал, что во сне время течет медленнее, чем в жизни, значит, те несколько секунд точно были сном, потому что шли целую вечность, хотя должны были закончиться часами ранее. Луи жалеет других в этом зале, которые не могут рассмотреть все существо парня перед ними. Они лишены удовольствия наблюдать его невозможную красоту. Когда выступление заканчивается, Луи приходит к осознанию того, что даже не заказал еды, которая могла бы утолить его внезапный голод. Он обдумывал преимущества ужина здесь и возвращения в квартиру, чтобы поесть там, когда стул рядом с ним отодвигается, и лязг ножек по полу вырывает его из задумчивости. - Ты не возражаешь, если я присяду? Все остальные места заняты, - кажется, Луи целую вечность переводит взгляд с узора на столе, но он уже узнает голос по нескольких словам, что были им сказаны. - Сочту за честь, - отвечает он, указывая на стул, который сразу же занимает худое тело с длинными конечностями. Вблизи его пиджак еще более кричащего цвета по сравнению со спокойным коричневым у Луи. Возможно, это является примером того, какие они разные. - Прости, что вторгся к тебе вот так, - говорят Луи. Он должен выдать ответ вроде «никаких проблем», но ему вообще трудно думать, не говоря уж об уместности. - Ты хороший певец, - говорит Луи, что не значит совершенно ничего, но вызывает улыбку, что значит все. Один из официантов подходит, спрашивая, что они хотят заказать, и это выглядит как некое вторжение в их уголок. - Если я заставил тебя страдать от своей компании, я должен что-нибудь узнать о тебе. Луи не знает, как реагировать. Он Гарпократ. Молчание оглушает, поэтому Луи прерывает его теми малыми средствами, что есть в его распоряжении. - Я не настолько интересен, поэтому мне нечего рассказать. - Как ты можешь быть уверен, что не заинтересуешь меня? - следует ответ. Луи не может и дальше оспаривать это, не показывая свою раздражительность, поэтому он говорит то, что может. - Что ты хочешь узнать? Они впадают в рутину: задается вопрос, и Луи отвечает без промедления, встречно спрашивая что-нибудь. Он медленно рассказывает свою историю в нескольких предложениях; имя, Луи, профессия, студент, интересы — здесь он задумывается, а каковы же его интересы? — книги и музыка, во что невозможно поверить, но таково его проклятье. Следуют и другие приземленные вопросы: какой цвет лучше, где ты вырос — другие он не может вспомнить, опасаясь забыть что-то более важное (например, искусственное освещение, сверкающее в темных волосах, поперечные линии пиджака и контраст ткани со сливочной кожей). Когда им приносят ужин, подходит время интервьюеру самому дать интервью. - А как насчет тебя? Ты знаешь всю мою жизнь, а я не знаю и твоего имени. - Вряд ли это вся твоя жизнь, - слышится возражение, но оно быстро сглаживается другими словами. - Меня зовут Гарри. Гарри. Гар-ри. Мужское имя. Старо-немецкого происхождения. В Средневековой Англии форма Генри. Со старо-немецкого означает глава дома. - Это лишь половина твоего имени, - отмечает Луи, его голос смягчается из-за алкоголя. - Гарри Стайлс, - получает он ответ со смешком. Стайлс. Ста-илз. Анджело-саксонского происхождения — у нее есть два потенциальных источника. Первый происходит из старо-английского седьмого века, «stigol», что значит крутой подъем, и «stigan» - подниматься. Второй — со старо-английского «stigel», или стиль. Топографические фамилии, такие как эта, возникли одними из первых. - Рад познакомиться с тобой, Гарри Стайлс, - говорит Луи, и на этот раз он действительно имеет в виду каждое слово. Он узнает, что Гарри переехал в Париж из Англии с двумя друзьями. - И что было настолько плохо в Англии, что ты уехал? - спрашивает Луи, хотя сам он бы, несомненно, покинул пределы Англии ради Франции. - Там нет Парижа, - отвечает Гарри, что и вовсе нельзя считать ответом. Гарри Стайлс, который оставил свою страну ради Города Любви. - Ты давно здесь? - спрашивает он вместо того, чтобы повторить вопрос. Внутри слишком тепло, рубашка и пиджак прилипают к телу. Луи. Значение — прославившийся воин. - Два года. Думаю, я, наконец, усвоил акцент. - Не полностью, - улыбается Луи, как губами, так и глазами. Вот что еще он узнал: Гарри мечтает петь оставшуюся часть своей жизни (что Луи позволяет ему), он родом из тихой деревеньки, Париж сводит его с ума своей величественностью и последнее, что не было сказано: Гарри — не Бог, но и человеком он точно быть не может. Луи должен считать его Ганимедом. После того, как обед заканчивается, Луи ожидает и конца их знакомства, но Гарри следует за ним к двери с улыбкой. Здесь свет ярче, таковы и глаза Гарри. - Могу ли я иметь честь проводить тебя до дома? - улыбка Гарри яркая, и Луи ослеплен. - Если только ты мечтаешь о нескольких минутах ходьбы, - отвечает Луи, но парень все равно следует за ним. Поступь Гарри медленнее, чем привык Луи; должно быть, это его определяющая черта — двигаться так медленно. Время быстро проходит в неравенстве, низкий голос Гарри описывает каждую звезду и закономерность, что они рисуют в небе. Эти звезды одинаковы каждую ночь. Они настолько сильно отличаются. - В Англии небо выглядит по-другому? - спрашивает Луи. Гарри останавливает на полпути, глядя в чарующие небеса. Если бы у Луи была эйдетическая память (пп: способность удерживать образы виденных предметов достаточно длительное время исключительно ярко и четко), он бы запомнил его навсегда, но таковой у него нет — он приложит все усилия, чтобы не забыть изгиб шеи Гарри, линию челюсти и мягкую бледность кожи, подчеркнутую темнотой. - Небо выглядит по-другому каждую ночь. - Я совершенно тебя не понимаю. Гарри поворачивает голову от лунного света и ловит взгляд Луи. - Я и не хочу, чтобы ты понимал. Дверь дома Луи, с его гладкими белыми стенами, еще никогда не была настолько неприятной или казалась такой холодной по сравнению с теплом лета. - Надеюсь, не весь дом твой, - говорит Гарри, и он ведь легко может выучить слова песен, но при разговоре выдает совершенные глупости. - Отнюдь нет, - у Луи во рту сухо, как в пустыне, а каждое движение рук Гарри — спасительная жидкость. Над их головами, и вокруг них, и под их ногами существует макромир, но в данный момент это не имеет значения. Уличные фонари горят на фоне, а Гарри прижимает его к двери. Улица пуста, и глаза Луи закрыты, а на губах чувствуется поцелуй Гарри. Он различает вкус вина и на своем, и на его языке. Дверь легко открывается, длинные пальцы Гарри путаются в волосах Луи. Луи узнает, как кудри Гарри выглядят на белом хлопке подушки, и как его глаза пылают, когда Луи целует его челюсть. На кровати лежат книги, Луи оставил их там ранее, а через секунду на кровати уже Гарри. Затем книги оказываются на полу, потому что они слишком тривиальны. Их первый раз не медленный, они оба пьяны после хорошего вина, и зеленоглазый выглядит до непристойности красиво. Луи легко двигается в нем, а Гарри обхватывает ногами его талию. Луи теряет себя в человечности. Он теряет себя в Гарри. Вполне возможно, тот вовсе и не человек. Значение — прославившийся воин. Вот его триумф. - Можно я останусь на ночь? - хрипло спрашивает Гарри. - Так было бы правильнее. После того, как ты проводил меня домой, - отвечает Луи, прежде чем поддаться желанию поцеловать парня. Если это и есть любовь, то, возможно, Луи отрицал самого себя.***
Наступает утро, мягкие лучи зари освещают комнату. Книги Луи до сих пор разбросаны по полу, одна или две из них лежат раскрытыми. Это не столь важно, потому что Гарри тоже лежит там, где упал вчера, распластавшись на простынях. В мягком свете утра Луи видит линию горизонта Парижа прямо перед окном, но еще ближе к нему тепло Гарри. Воды реки Сены колышутся под дуновением ветра, набегая и отступая. Сердцебиение Луи равномерное, в едином темпе с волнами реки, что прокладывает путь к морю. Одна сторона кровати граничит со стеной. Выход с другой стороны преграждает Гарри. Это, говорит Луи себе, можно считать поводом остаться в постели, хотя ему и нужно вставать. Книги остаются там, где упали, до позднего утра. - Я не хотел ломать твои вещи, - говорит Гарри, аккуратно держа одну из книг кончиками пальцев. Будто он боится прикоснуться к ней, опасаясь разрушить единственным движением. - Несколько страниц помялось, не имеет значения, - морщинки появляются между бровей Гарри, и Луи уверен, что тот не удовлетворен ответом. - Я говорю правду, ты же знаешь. - Как будто я думаю, что ты врешь. Гарри, кажется, и не перестает улыбаться. Уголки его рта будто постоянно тянутся вверх, к солнцу. Луи забирает книгу из его рук и отвечает после небольшой паузы. - Лжецы — лучшие любовники. Они говорят только то, что ты хочешь услышать. - Странная любовь, если в ней обязаны быть лжецы, - говорит Гарри. - И неужели нет надежды на романтику? - Я и не думал, что ты настолько романтичен. - Это Город Любви, здесь сложно быть другим, - следует ответ. Даже сейчас, на столь торжественном объекте обсуждения, его губы изогнуты в ухмылке. Мир вокруг них перестраивается, а Луи просто строит себя заново. Даже горизонт разламывается, мир горит в огне вспышек. Пресловутый Париж никогда не был настолько красив, каким является сейчас. - Возможно, любовь — просто преобразованная похоть. - Возможно, ты просто никогда не любил раньше, - говорит Гарри, и его слова подобны жертвоприношению. Даже одетый, он выглядит непристойно, его рубашка помята из-за того, что всю ночь пролежала на жестком полу квартиры, а волосы спутаны. Луи должен ответить. Ведь он всегда так поступает, даже если нечего сказать, он продолжает разъяснение. Его разум работает быстро. Но подходящий ответ не приходит на ум. - Я не уйду, - произносит Гарри. Это непреднамеренно. Радужка вокруг зрачков Гарри четкая и почти прозрачная. Это просто бездумное обещание сгоряча. Проходит полсекунды, прежде чем Луи кивает.***
Учеба отходит на второй план, и Луи сам начинает верить в поля асфоделя. - У тебя совсем нет предметов роскоши? - спрашивает Гарри однажды (может, на следующий день после знакомства или, возможно, через месяц). - Конечно есть, - отвечает Луи, пересекая комнату. Ночь темна, а в комнате с закрытыми шторами еще темнее. Контуры тела Гарри тонут в черноте ночи. - Я не вижу их. Гарри по-немногу учит его английскому. Луи знал некоторые слова ранее, но теперь переучивается, ведь язык всегда лучше учить с его носителем. Тем не менее, он предпочитает говорить по-французски, хотя бы потому, как в нем звучит голос Гарри. Он мелодичен и прекрасен. - Тебе стоит посмотреть поближе, - говорит Луи, возвращаясь обратно. Больше они не говорят.***
Гарри знакомится с Зейном только через месяц; это должно было произойти раньше, но Луи эгоистичен и крепко цепляется за то, что любит, пусть даже и не зная, что любит. - Я знаю тебя, - говорит Зейн, как только со знакомством покончено. - Откуда я могу тебя знать? У Гарри, кажется, гардероб во всех цветах радуги. Сегодня на нем плотно обтягивающий серый пиджак. - Я пою здесь по субботам? - предлагает он как вариант, и в глазах Зейна проскальзывает понимание. - Луи не мог оторвать от тебя глаз, когда мы пришли в первый раз. Несмотря на то, что Зейн раскрывает секрет Луи, краснеет именно Гарри, розовый заливает его щеки, и он улыбается. Зейн пришел со своей парой, и это та же девушка. Возможно, он, в конце концов, нашел свою музу. Их ужин спокойный, иногда возникают замечания о мире или о Париже. Зейн заворожен, двигается его девушка — и он повторяет ее движение. Если даже Луи так же опьянен, он не замечает этого. В течение ночи к ним присоединяются двое музыкантов, что играют с Гарри. Как только они приближаются, становится очевидно, что один из них точно ирландского происхождения. Он говорит очень быстро со своим акцентом, и Луи такая речь непривычна, но такое изменение довольно неплохо. Они представлены. Луи отмечает про себя, что их нужно зафиксировать в памяти. Лиам, брюнет, и Найл, блондин. Они все пьют, вино течет рекой. Снаружи небо темнеет, но свет внутри горит ярко. В какой-то момент, Луи расслабляется и начинает свободно смеяться, что полезно для его здоровья в отличие от вина. - Как же трое англичан оказались здесь? - спрашивает Зейн, указывая на них бокалом. - Подождите... двое. Двое англичан и один ирландец. Бокал Луи пуст. - Ты должен путешествовать в жизни. Это одна из главных. Ну, знаешь, вещей, что тебе нужно сделать, - Лиам — он знает, что это Лиам, потому что у того темные волосы, — кажется, сам не понимает, что говорит. Это нормально. Они, скорее всего, забудут все на утро. - Я никогда не уезжал из Франции, - бокал Луи выглядит слишком пустым, но и бутылка тоже пустая. - Тогда, в один прекрасный день, я покажу тебе Англию, - клянется Гарри. Он дает слишком много обещаний. Значит, он либо заслуживает доверия, либо полон надежды. - Здесь есть все, что мне нужно, - шутит Луи, но это шутка лишь на половину. У него нет никаких оснований уезжать из Парижа. - Если только ты удостоверишься, что Зейн останется здесь. Я был бы не прочь отдохнуть от него. Ожидаемое возмущение Зейна перекрывает разговор об отъезде. Луи уверен, что тема не полностью закрыта, взгляд Гарри слишком часто падает на него. Ему кажется, будто они вдвоем наедине, хоть и окружены сейчас компанией друзей. Они уходят первыми, потому что завтра утром у Луи занятия, а уставший студент ничего не выучит. Вполне возможно, он все равно будет чувствовать усталость. Гарри бормочет остальным оправдание, и Луи еле слышит его из-за биения собственного сердца. Он думает, что желание написать сестре имеет место быть. Ночь настигает их, и Луи обнаруживает, что Гарри более пьян, чем он сам. В тени высоких зданий зеленоглазый прижимается к нему и обнимает крепко и тепло. - Луи, Луи, - бормочет Гарри, как только они добираются до священной квартиры Луи. Опьянение делает Гарри еще более неуклюжим, он врезается в стены и двери, прежде чем Луи, наконец, находит ручку. Они целуются влажно и развязно. - Сегодня в моем имени есть что-то особенное? - спрашивает Луи. Сперва ручка не поворачивается, но потом поддается, и они бесцеремонно вваливаются в комнату. - Мне нравится произносить твое имя, - парирует Гарри, но его слова путаются. - И ты очень. Очень красивый. - Правда? - Луи предполагает, что он честен. Он не пытается отрицать это, но ведь он и не Бог, как Гарри. Ходячая загадка. - Конечно. Ты остроумный и очаровательный. И твой интеллект пристыжает меня, - восхваление Гарри его различных добродетелей делает его кем-то иным, кем он не является. В нем нет ничего подобного. Он не больше, чем обычный человек (или даже меньше, но это не столь существенно). - Ты, должно быть, ошибаешься. Ты ищешь совершенство, - отвечает Луи. Его слова все еще громки, а в комнате темно. Они на полпути к кровати, почти падают, когда их ноги путаются. - Не ищу. Я уже нашел его, - говорит Гарри. - Ты не веришь. Я знал, что ты не поверишь. Твоя скромность безгранична. - Это далеко не так, - бормочет Луи, но Гарри не замечает этого, он слишком поглощен собственным монологом. - И ты лежишь здесь и думаешь, что это просто бред пьяного. Ну, это и есть бред пьяного, но написал я его в трезвом уме. Ты гораздо лучше, чем сам считаешь себя, если ты понимаешь меня. Я не думаю, что понимаю сам себя, но твой ум острее моего собственного, особенно сейчас, - Гарри крепче обнимает его, может быть, бессознательно, может быть, нет. - Ты сделаешь так много всего, - продолжает он. - Ты изменишь мир. - Сомневаюсь, что смогу даже попытаться, - сдержанно говорит Луи, будто Гарри просто не имеет значения. Его мозг работает быстрее, и Луи не может угнаться за ним, он погряз здесь, с богатым вином и желаниями. - Вот так ты поступаешь всегда. Говоришь себе, что не сможешь, и никогда не делаешь. - Это звучит очень вдохновляюще. Однажды я увижу эту цитату где-нибудь, - издевается он в ответ. Их разговор постоянно прерывается, он вообще происходит лишь в паузах между поцелуями, когда им обоим необходимо отдышаться. - Если бы я не сказал, что смогу выжить здесь, - Гарри продолжает спор, несмотря на непоколебимые сомнения Луи. - Я бы не приехал. И не встретил бы тебя. Луи знал, что Гарри — романтик. Он лишь не знал, насколько это укоренилось в нем; еще яснее это заметно, когда наступает ночь, и его речь становится все более и более спутанной. - И что бы ты упустил, если бы не узнал меня? - Это, - говорит Гарри, растягивая первую гласную так, что слово кажется бесконечным, - Вопрос, ответ на который тебе уже известен. - Как нагло с моей стороны. В темноте комнаты Луи едва может разглядеть черты Гарри, так что он проводит по ним пальцами. Он прослеживает горбинку носа. Его губы проходятся по ключицам Гарри. У них есть целая ночь на двоих. Луи позволяет себе двигаться медленно, пока их голоса не срываются на хриплые стоны, а тела не покрываются потом. Гарри говорит, что он имел в виду каждое сказанное им слово. Через несколько мгновений Луи пересматривает всю свою жизнь и провозглашает этот день одним из лучших.***
- Каковы шансы, - начинает Луи, подходя к столику в кафе на углу. Уже почти время обеда, и летний день спокоен, и даже небо безоблачно. - Встретить тебя здесь? - Ты не единственный, кто живет в Париже, ты же знаешь, - отвечает Гарри, опуская книгу и закладывая нужную страницу маркером. - Это моя? - он перестраивает предложение в вопрос, на который уже знает ответ. Он потерял эту книгу уже давно, а сейчас вот она, у Гарри в руках. - Я медленно обучаюсь ради тебя. Мы будем обсуждать Богов и покупать вино слишком дорогое для твоего бюджета. Чудовищно грубо приходить на обед без приглашения. В любом случае, Луи делает это. - Тебе не нужно меняться ради меня, - говорит он. Солнце светит из-за тела Гарри, слепя глаза Луи, но оно в два раза тусклее улыбки Гарри. - Я бы и не мечтал об этом. Просто для дальнейшего развития собственного интеллекта. Гарри заказывает ему кофе, крепкий и горячий. Позже он пробует его вкус и на коже Гарри, когда целует его. День за днем его кожа кажется все более золотой, будто ее целует сам солнечный свет. Вечером он делает то же самое с темной жидкостью, что жжет его горло. - Думаю, ты должен знать, что я люблю тебя, - вдруг говорит Гарри, когда его ноги покоятся на коленях Луи. - И я тебя, - губы Луи двигаются, хотя он сам и не осознает, что говорит. Он просто понимает, что ему совершенно все равно.***
Их период блаженства длится хорошо. Проходят три месяца, прежде чем они впервые ругаются, что удивительно для людей вроде них. Сегодня суббота, которую Луи помнит исключительно как день, когда он впервые встретил его, а также день, когда они познакомились. Но все всегда приходит троицей. Гарри угрюм с самого утра. Сам же Луи переменчив, а когда он не таков? Разница сегодня лишь в том, что Гарри не приходит как спасение. Луи только сейчас понимает, как привык полагаться на кого-то, кто остается рядом на протяжении самых серьезных моментов. Кроме того, они оба пьяны, остатки коньяка прячутся в их дыхании. - Мир не хочет меняться, - зачитывает Луи строчку из газеты. Она лежит у него на коленях, страницы рассыпаны вокруг. В статье идет речь о молодом идеалисте, что борется за свободу мира, и Луи невыносимо устал. - Это не правда, - спорит Гарри. Небо раскидывается над ними, и пышное серое облако окрашивает его лазурь. Маленькие капельки дождя стучат по окну, мирно стекают по стеклу. Взгляд Луи сосредотачивается на среднего размера бокале в руке Гарри. Он наполовину наполнен жидкостью, в то время, как бокал самого Луи пуст. В комнате тоже пусто, она оставлена лишь для них двоих. Как правило, общества друг друга бывает достаточно. Бежевые стены и жесткие шторы. Луи фокусирует внимание на них, когда отвечает. - Если бы мир хотел меняться, это бы уже произошло. Может, были люди, что хотели разрушить его, но люди, которые хотят изменить его, встречаются гораздо реже. Думая лишь о своем мнении насчет обещаний мальчика в газете, Луи забыл о неотъемлемом оптимизме Гарри. Если Луи не будет осторожен, он просто сломает парня своими реалистичными взглядами. - Мир уже меняется, Луи, - говорит Гарри. Его глаза большие, как луна каждый вечер, и голос ослаблен алкоголем. - Каждый день. Луи прокручивал этот разговор в голове тысячи раз. Но он никогда не приходил к решению. Он переворачивает страницу, будто показывая, что тема закрыта, но Гарри продолжает. - Ты все еще думаешь, что я ошибаюсь. - Я не говорил, что ты ошибаешься. Это вопрос веры, как, например, религия, - отвечает Луи, его голос резок и решителен. Поскольку тема возникла, Гарри подступает все ближе к пропасти. Именно сейчас Луи понимает, насколько тот близок к падению. Но он неразумно начал этот разговор, поэтому он и закончит его, если потребуется, не важно, захочет ли Гарри его слушать. Он должен хотя бы попытаться. - Ты хочешь верить лишь в худшее, - говорит Гарри, откидываясь на спинку дивана и бокалом указывая на парня. - Но все всегда в черно-белом. Неужели нужна славная революция ради изменений? - Ты коверкаешь мои слова, - само предложение спокойное, но Луи говорит его так резко, что Гарри отшатывается, будто действительно от удара. - Я не делаю ничего подобного. Что мне необходимо сделать, Луи, чтобы бы признал тот факт, что мир меняется? Луи никогда не задумывался об этом настолько серьезно. В какой-то определенный момент, он предположил, что узнает, если придет время. Славная революция, над которой так глумился Гарри, вряд ли смогла бы разразиться сегодня, ну или была бы искоренена сразу же. - Некоторые знаки от тех, кто в ответе. У нас столько законов и традиций. Даже социальных обычаев. Планета движется слишком медленно, ты так не думаешь? - Я думаю, что ты просто ждешь, пока остальные сделают всю работу. Ты мог бы подстрекать изменения, если бы хотел. Тем не менее, ты застрял здесь со словами мертвых, будто это сможет помочь тебе. - По крайней мере, если я буду знать о прошлом, я не повторю их ошибок. Как думаешь, почему мы ввязались в войну? Повторялись те же действия. Мы просто циклическая цепь ошибок. И я лучше буду здесь, пусть даже с моими мертвыми, чем безоружно бороться за будущее. - Не будет ли тогда так лучше, тебе раскрыть глаза другим? Ты считаешь себя практически ясновидцем, но не делишься своими фантастическими знаниями с остальными. Вместо этого, ты просто сидишь и критикуешь мир и его отклонения. Мир начнет меняться только тогда, когда этого захочешь ты, Луи. Каждый раз, когда Гарри говорит, кажется, будто он вот-вот произнесет его имя. И если это не из-за нетерпеливости молодости, Луи может заподозрить, что парень специально пытается свернуть его с верного пути. Эту тактику часто использует сам Луи. Смена темы посчиталась бы ходатайством. Их спор длится уже более часа или вроде того, и Гарри бы точно обвинил его в избегании решения. - Вот в чем проблема, не правда ли? Никто не хочет меняться сам, в душе. Они удовлетворены своими маленькими жизнями и надеются, что кто-нибудь более сильный просто придет и заберет все из их не оказывающих сопротивления рук. Хмурясь, Гарри допивает напиток и ловит взгляд Луи. Было ошибкой смотреть в глаза Гарри, потому что Луи сразу же попадает в ловушку, что никак не способствует продолжению дискуссии. - Существует ли в мире человек, поступки которого ты бы одобрил? - Я не встречал всех людей мира. Когда сделаю это, я вернусь к тебе с ответом и приблизительными значениями. Впервые Луи видит Гарри без улыбки столь продолжительное время. Странно видеть эту прямую линию губ и отсутствие ямочек на щеках. - Ты в очередной раз сражаешь меня, - говорит Гарри. При других обстоятельствах за этим мог бы последовать смех или, по крайней мере, нежный поцелуй. - Я не хотел этого делать. Ты требовал мое мнение — ты получил его. Луи знает, что Гарри было бы гораздо проще ненавидеть, будь он таким же холодным и язвительным, как сам Томлинсон. - Я думал, что смогу подарить твоему сердцу немного оптимизма. - Ты говоришь так, будто я пессимист. Гарри хмурит брови. - Неужели это не так? Возможно, это пресловутый последний момент перед бурей, что вот-вот разразится между ними. Он должен искупить свою вину перед мальчиком, который считает его таким же великим, как Афина Паллада, но Луи уже давно вышел за рамки конечного пункта. Луи никогда еще не чувствовал себя менее прославившимся воином. - Конечно, нет, - тихо говорит он, разрывая зрительный контакт и отслеживая беспорядочные движения капель воды. - Я просто реалист.***
Спустя несколько минут Луи резко обрывает обсуждение, Гарри извиняется и уходит. Можно ли обвинять его? В конце концов, компания Луи невыносима, и даже те, кто утверждают, что любят его, не могут остаться. Этой ночью темнота давит на него. Не в первый раз он остается без Гарри, он ведь прожил без него большую часть своей жизни. Есть что-то странно подкупное в сегодняшнем затхлом воздухе, но от этого ничто не меняется. Луи знает, что не может винить себя. Но сегодня ночью, когда простыни прилипают к его телу, это отчаянно сложно. Небольшая полоска света просачивается между занавесками, хотя Луи может поклясться, что плотно закрыл их. Его разум разрывает на части, и все мысли выливаются через трещины. Возможно, взрывают — слишком сильное слово. Вместо этого они сгорают, изношенные, почерневшие фитили достигают своего конца. Будто умирающие остатки фейерверка на четырнадцатое июля они выделяют клубы дыма. Одно из немногих полотен, что Зейн разрешил ему оставить, подходит для этой ночи — силуэты на первом плане, а сзади них завитки цвета поджигают воды реки. Гарри возвращается после целого дня ожидания. Луи вспоминается, как Александр возвращался к Гефестиону, но прибыл слишком поздно. Странная мысль, ведь Луи еще дышит. - Я скучал по тебе, - вот первое, что говорит Гарри, его глаза блуждают от одного кирпича к другому. На самом деле, он смотрит куда угодно, лишь бы не встретиться взглядом с Луи, хотя он и не должен так делать. Даже в такую рань (небо по-прежнему насыщено розовым и оранжевым) он изнемогает от жары. Тепло еще никогда не было настолько удушающим, но здесь Луи дышит свободнее. Может быть, это потому, что он, наконец, на улице. Может быть, это потому, что он, наконец, встречается взглядом с Гарри. Луи должен ответить. Сейчас его очередь. Его рот слегка приоткрывается, но только для того, чтобы облизнуть губы. - Мы не можем стоять здесь вечно, Луи, - говорит Гарри, и это на половину шутка. На половину его улыбка. - Когда мы закончим тот разговор? - Луи не принимает предложенный вариант примирения. Есть слишком много вариантов развития событий, когда от этого будет только хуже. - И о чем мы будем говорить? - больше никакого намека на улыбку. - Не о чем говорить. У каждого свои аргументы. Этот факт, конечно, весомый, но все такой же наивный. Луи задается вопросом, стоит ли списать это на молодость Гарри. - Ты когда-нибудь задумывался, - медленно начинает он. Он говорит очень медленно, все еще раздумывая, стоит ли это говорить. - Может, мы несовместимы? - Нет, - отвечает Гарри. После этого он решительно качает головой, и солнечный свет падает на его кудри, будто нимб. Прошло так много времени, или не прошло ни мгновения, а он по-прежнему поразительно красив. Если бы Асклепия можно было вылечить, Гарри, наверное, был бы лекарством. - А я думал об этом, - задумчиво говорит Луи. Спеша, чтобы открыть дверь, он не до конца застегнул верх рубашки. Если он будет вести себя неосторожно, его можно будет обвинить в общественной непристойности. - И смеялся над тем, какой я глупый. Последующая пауза делается для вздоха, ну или чтобы полюбоваться мимолетной улыбкой на губах Гарри. Конечно, она может быть и для того, и для другого. - В другое же время, когда я оставался один, я думал, что был прав. В конце концов, Солнце не влюблено в Луну. Какое вино он выпил ранее? Возможно, это был абсент. Когда еще слишком рано (ну или поздно, потому что он мало поспал), легко забыть. Жидкое мужество течет по его венам, и Луи хочется, чтобы оно остановило сердце, если уж не может заткнуть ему рот. - Сестрой-близнецом Аполлона была Артемида, - мягко напоминает Гарри. Его голос похож на богатый мед, что продается в магазине и слишком дорог для скудных сбережений Луи, но он все равно позволяет его себе. - Мы — не Боги, - прерывает Луи, и его голос едкий, как алкоголь. В этой дискуссии нет смысла, он будет просто продолжать критиковать Гарри, пока тот снова не уйдет. В свою очередь, Гарри, кажется, обдумывает это высказывание. Луи уверен, что зеленоглазый найдет еще один довод, почему не следует делать это. Рассвет исчез, и небо почти вернулось к своей обычной бледности. - Если ты так говоришь — хорошо. Я уйду, если ты жалеешь обо всем, - Луи должен был предвидеть это. Будто бы он сожалеет; неужели кто-то будет завидовать его лучшему времени? Тем не менее, это единственный выход из положения. Это сделка, что Гарри непреднамеренно предложил. - Не будет ли так лучше для нас обоих? Вот момент, когда с неба исчезает последний яркий цвет, когда Луи уверен, что Гарри ответит. Его рот немного приоткрывается. Челюсть двигается. Но Гарри лишь резко кивает и разворачивается на каблуках. Оранжевый дневной свет ослепляет Луи, больше не защищенного телом парня, и когда он достаточно собирается, чтобы закрыть глаза, он снова оказывается одиноким.***
На третий день он идет к Зейну, здание потертое, и комнаты небольшие, но все стоит на своем месте. Во время, что Луи проводит здесь, у него даже появляется некое чувство принадлежности. - Прости, я приглашаю только людей, что не забывают меня, проводя все свое время с певцами, - говорит Зейн, стоя в дверном проеме. Спустя минуту тщательного изучения лица Луи он молча делает шаг назад, позволяя парню войти. Благослови Бога, что, по крайней мере, они одни. Он точно не в настроении для извинений. - Должно быть, случилось что-то ужасное, раз ты прошел такой путь до моей квартиры, - Зейн наполовину шутит, наполовину нет, его черная хлопковая рубашка испачкана в краске, и все смутно пахнет абсентом и дешевым вином. - Как художник, ты утверждаешь, что знаешь о любви, - это лишь предварительное заявление, но Зейн все равно кивает. - И ты сказал мне, что любовь не только хороша, а даже необходима для моей вечной души. Открыв рот, Зейн пытается прервать его, но Луи указывает ему пальцем — ужасная привычка, перенятая от профессора. - Позволь мне договорить. Итак, ты сказал мне все это, и я поверил тебе. Иногда — не часто, конечно, но иногда — я такой идиот. Прости меня, - продолжает он, указательным пальцем отстукивая по бедру похоронный марш. - Но ты сказал мне не все. Под пустым фасадом Луи видит памятник их дружбе. На самом деле, вполне вероятно, Зейн просто хранит его, не понимая, что делает. Тем не менее, он замечает замешательство и проблеск беспокойства. Значит, для него еще не все потеряно. Он может посчитать своих друзей по одному пальцу, но это не столь существенно, по крайней мере, у него есть один. - И что я не сказал тебе? Два длинных потека масляной краски пачкают рубашку Зейна. Один из них электрически-синий, а другой темно-зеленый. - Что будет так больно. Он ложно спокоен. В глазах плещет буря. Все вокруг него разрушается без весомой причины. Он видит свое будущее, выложенное золотыми камнями. В нем нет ничего, кроме пыли. - Ты учишься игнорировать боль, - говорит Зейн, на удивление быстро оправившись от столь неожиданного заявления. - Ты бы сказал раненному игнорировать боль? - ему лучше бы следить за языком или же начать другую речь. - Если бы я был ранен, ты бы сказал мне то же самое? - Я бы сказал тебе справляться с болью, а потом отнес бы твое окровавленное тело в больницу, - спокойно отвечает брюнет. Он вытирает зеленую краску большим пальцем. Она расслаивается под его прикосновением. - Почему мы тогда вообще любим, если конечная цель состоит в уничтожении? - ни в чем нет вины Зейна. Но Луи должен найти кого-нибудь, кто ответит на все его вопросы, позволит заглянуть к себе в душу и найти причину. - Ради мимолетных моментов, которые стоят любви. Пока лето сводило Луи с ума, Зейн стал мудрым. Луи так же не заслуживает его, как не заслуживает и Гарри, а еще он достаточно самовлюблен, чтобы называть обоих своими.***
Сперва гнев не дает Луи вернуться. Он медленно закипает под поверхностью его кожи, иногда нагреваясь так, что практически разваривает внутренности, и у Луи возникает острое желание изгнать весь воздух из разрывающихся легких через крик. Конечно, он не делает ничего подобного. Это очень нелепо, и он француз. После гнева приходит суровое раскаяние, более резкое, чем Сироп де Пикон или любые сказанные им слова. Для того, чтобы избавиться от него, он погружается во всевозможные напитки, но, в конце концов, это чувство все еще возвращается на рассвете. Будто у него в груди дыра, и чтобы залечить ее, нужно пить до бесчувствия. Это не помогает. В пыли раскаяния приходит гордость, а гордость — слабость глупцов. Тем не менее, если он и дурак, то, по крайней мере, хотя бы честный (а лжецы, конечно, намного лучшие любовники). Гордость еще долго составляет ему компанию, наблюдая за тем, как небо окрашивается в пепельно-серый и неизбежно наступает зима. Каждое дерево, каждый куст вокруг него кричит о своей кончине, беспорядочно засыпая землю жжеными оттенками. Кажется, мир полностью изменился. На самом же деле, изменился он сам, даже цвет его радужки приобрел иной оттенок синего. У него в шкафу висит слишком большой по размеру пиджак, что иногда он хочет выбросить. Всякий раз, когда ему нужно идти, он идет направо, а не налево. Путь налево незнаком для его обуви, даже если то же самое нельзя сказать о его глазах. Выбор другого пути — плохой способ делать вид, что с ним все в порядке. С другой стороны, все умрут, значит, не столь существенно, в порядке он или нет. Он часто говорит себе это: перед пробуждением и перед сном. Луи не уверен, подействует это или нет. Несмотря на это, он не скрывает того, что он сломлен и искалечен.***
Гордость приходит до падения. Есть такая поговорка, не так ли? Луи уверен, что гордость — единственное, что удерживает его. Если на него и должно быть наложено проклятье, то, по крайней мере, это портит его медленно. Есть и другие пороки, что уничтожат его, считает он. Луи уверен, что наверху нет Бога. Ниже есть Ад, но в этом он убежден чуть менее. Он раскован и свободен, чтобы идти своим путем. Каждый день проходит семимильными шагами. Иногда он уверен, что прошло несколько часов, но когда он смотрит на часы — они показывают полночь. На самом деле, это никогда не полночь. Его прозрение ничего не меняет. Сегодня суббота, которую он ненавидит лишь по одной причине — это просто суббота. На этот раз он практически трезвый, что связано более с отсутствием напитка, нежели с тем, что он выпутывается из темноты. На его каминной полке (огонь не горит даже зимой) лежит небольшой конверт. Не удивительно, что он не замечал его. Многие были бы удивлены, как трудно сосредоточиться, когда мир вокруг тебя мерцает и вращается вокруг своей оси. Бумага не его, она плотная и кремовая. Его пальцы дрожат, потому что он устал и потому что ему нужно выпить. Открывая письмо, он доходит до края дивана, без тревоги падая на подушки. Ни одна из бутылок не проливается, потому что все они пустые и даже сухие. Он не знает, как Гарри оставил это здесь. Это не могло случиться ранее, хотя кто знает. Луи не утверждает, что знает все о Гарри, ему неизвестно больше половины, может, у него есть навык взламывания замков, который не был обнаружен прежде. Письмо короткое — едва ли записка, думает Луи. Каждая буква, выведенная черными чернилами, плавно перетекает в следующую, и Луи проводит по переплетению кончиком пальца, чтобы на всякий случай проверить, не воображение ли это. Нет. Трезвые люди не видят то, чего нет. Ты не найдешь это до тех пор, пока я не уйду. Я не могу заснуть, но ты спишь. Как чудесно ты выглядишь. Я чувствую, будто здесь мой дом. Оно подписано именем Гарри. Это письмо, должно быть, пылилось здесь в течение нескольких недель, и теперь оно принуждает его к действиям, и он выскальзывает из комнаты, не надев ни шляпу, ни пиджак. Влажные осенние листья прилипают к подошве его обуви, пока он бежит. Некоторые из них даже отлетают назад, и он врезается во стольких людей на своем пути, что забывает извиняться. Насколько Луи помнит, путь должен быть коротким. Кажется, будто он длится вечность. Он даже не успевает понять, что происходит, как начинается дождь; мягкая морось больше подходит для Англии, чем для Франции. Каждый булыжник под ногами блестит от воды. Мягкий желтый свет льется из окон ресторана на тротуар, и в дожде кажется, будто сама земля светится. Он опоздал. Конечно, он опоздал. (Он ведь думал однажды об Александре и Гефестионе, не так ли?) Гарри где-то на середине песни, когда Луи врывается в зал, как ураган. Он — ветер и вода, а Гарри — огонь. Шум, что он создает, привлекает внимание людей, но его взгляд не дрогнет. Взгляд Гарри тоже, и Луи не знает, радоваться или нет. Практически впервые в своей жизни он рад своим скудным знаниям английского языка. - Если я говорю, что люблю тебя, - это песня, которую Луи не знает. Каждое слово превозносит голос Гарри, будто он был рожден, чтобы петь ее, и Луи снова опьянен. - Я хочу, чтобы ты знал, это не только потому, что за окном сияет лунный свет. Луи начинает думать о той части письма, где написано ты спишь, но мысли исчезают. - Хотя лунный свет становится тобой. Все часы трезвости, кажется, просто таят в воздухе, потому что Гарри опьяняет его. Он ждет, когда Гарри снова появится рядом с ним, ведь он уверен, что так будет. Будто тот сошел с Олимпа, а Луи кается. Гордость разваливается на куски. Первые минуты проходят в сердцебиении и мелком ознобе. Комната неуклонно забывает о его существовании, оставляя в собственном холоде, и каждый гул смеха кажется колыбельной. Тогда он понимает, что по-прежнему одинок. Наконец, он побежден. Оборачиваясь, он выходит из зала и врезается и теплое и такое же влажное тело. - Предполагаю, мы встречаемся снова, - говорит Гарри ему на ухо, и Луи вспоминает, что сам говорил нечто подобное. Каковы шансы встретить тебя здесь? - Ты сможешь простить меня? - нет времени тянуть. Он нетерпелив, он Патрокл, срывающийся на Троянцев с мечом в руке. В темноте лицо Гарри бледное, как луна. Гарри не утруждает себя в ответе, а просто тянет Луи из дверного проема, дальше в Париж. С каждой дорогой, по которой они идут, они намокают все сильнее, и пальцы Гарри по-прежнему держат запястье Луи. Они подходят к каменному мосту, и Гарри заходит на середину, наконец, полностью останавливаясь. Отсюда Луи видит Тауэр и каждый огонек, который горит в зданиях вокруг. Под его ногами булыжники мостовой, кажется, усеяны звездами. Он знает, что это капли дождя. - Мы же здесь не просто так? - спрашивает Луи, хотя сейчас и не его очередь говорить. Это не имеет никакого значения, потому что он замечает изогнутые в улыбке губы до того, как они снова выпрямляются. - Здесь красиво, не правда ли? - говорит Гарри. Луи соглашается, да, это так. Сена отражает свет зданий, и вода больше не серая. Она серебряная, и каждая капля оставляет рябь. - Почему ты передумал? Руки Луи свободны от хватки Гарри. Он помещает их на холодный камень барьера, потому что вокруг него слишком много места, и это удушает. - Я нашел твою записку, - он пытается пошутить, и это довольно храбро. Никто из них не говорит. - Я думал, что так будет лучше всего. Для тебя, - прерывает молчание Луи, и он уже немного онемел от холода. - А я думаю, ты был неправ, - отвечает Гарри тихо, так что Луи едва слышит его за шумом реки. Он дышит дождевой водой. Рубашка прилипла к телу. Даже с бликами фонарей Луи кажется, будто он видит все в черно-белом. Он знает, что куртка Гарри алая, яркая и, возможно, слишком кричащая, но здесь она выглядит серой. - Я никогда не говорил, что не был идиотом. Это высказывание вызывает смех, искренний и хриплый, и Луи никогда не проводил под дождем так много времени. Странно замечательно быть здесь одним. Будто Париж принадлежит лишь им двоим. Гарри снова хочет начать говорить, но Луи обрывает его. - Но, по крайней мере, я идиот, который любит тебя, - теперь он практически кричит, стена дождя скоро отгородит их, он уверен, но тело Гарри расслабляется, и через секунду его лицо светится. Аполлон. Он Аполлон. - Когда я сказал, что хочу остаться. На этот раз я хотел бы остаться в течение более длительного времени. Луи переносится в другое время и слышит голос Гарри, слабый от усталости. Можно я останусь на ночь? Камень под его руками скользкий, и отстраниться легко. Он уверен, часть его, что это разрушит его так же, как и время разрушит их всех. Но Гарри красив, будто статуя с кровью в мраморных венах, так что если и нужно думать о чем-то в этот момент, то только об этом. Дождь пеленой окутывает их мокрые тела. Прохладная мостовая под ногами и воздух конкурируют с ним. Река освещена бледным сиянием. И над всем этим Гарри, который чувствует себя как дома в объятьях Луи. Гарри, который отличается от него так же, как светлое отличается от темного. Гарри, который уверен, что Луи сильный. Луи Томлинсон, прославившийся воин, берет его за руку. ~~~ *Долгое время я мечтал поговорить с вами, дорогая. (Charles Trenet - Vous Etes Jolie) **Небо голубое, море зеленое. (Edith Piaf – Escale)