Моя снежная

Хочет продегустировать её лёд, выпить до дна бокал с её холодом. Склоняется над лицом девушки, своей «Снежной Королевы», целует в разрисованные морозом губы; они — прохлада февральской Арктики, а язык обжигает африканским солнцем и колкой метелью в месяце мае. Когда он отрывается, из её рта вырывается прозрачное облако стона. Он, стон, продолговато-долгий, дождливо-снежный, требовательно-благодарный; щекочет его синевато-морозные губы, а потом резко впитывается. — На тебе какое-то не такое платье, снежная моя, — тонкой художественной кистью взгляда обрисовывает блестящий аквамарин платья, задерживаясь на манящем изгибе бедра, слишком выдающегося влево. — Ты прав, — в тёплом мерцании свечей видится, как осколками льда разлетается её платье. Оно не ложится на пол невесомым шёлком, оно рассыпается мелкими частицами ледяных статуй. Ткань расползается по неосвещённым углам, словно с шеи сорвали жемчужные бусы, и превращается в талую воду; теперь платье не больше чем узорчато-зимний ковёр. — Так лучше, снежная, — он заходит за спину Эльзы, вытягивает из её перламутровых волос, сплетённых в толстую косу, лилейную атласную ленту, заставляя голову девушки максимально запрокинуться назад до боли в гландах от перенапряжения. Волосы вспененными волнами расплёскиваются по лопаткам, обжигают угловатые плечи и розоватые соски. Она, смущаясь, стоит перед ним, ледяным Джеком, абсолютно нагая, и, кажется, чувствует, как мороз вшивает иголкой с ниткой в её кожу мурашки. По телу проходит невербально-немая судорога, когда он подушечками пальцев очерчивает ровную змею позвоночника, и пальцы задерживаются на копчике, не решаясь преодолеть границы дозволенного. А она позволяет, и он слышит внутри себя, её прохладно-прозрачное «можно», разжигающее в нём густой, горячий костёр похоти. Ладонью скользит по упругим ягодицам, сжимает их до пурпура; яркие краски жёстких прикосновений-меток блекнут в дёргающемся пламени свечей. — Ты… — в голосе присутствует сладко-карамельная надломленность, как в надтреснувшихся конфетах. — Да, — предугадывает ход его мыслей, выдыхает куда-то в сторону распахнутого окна. В пространстве одиноко-неодинокого зала вальсирует метель; она порошит гладкую поверхность пола, предоставляя молодым самые мягкие простыни, на которых они своими телами нарисуют сказочно-страстную любовь. — Я буду нежным, снежная, — припадает к шее языком, вытатуировывая на бархатном материале кожи серебряные снежинки. Они останутся с ней навсегда, если однажды он уйдет. Поворачивает Эльзу к себе, рассматривает, как золото луны ласкает её мертвенно-бледное тело, как тень ложится мраком на платиновые волосы. Он ощущает потребность в королевской плоти, чувствуя, как в брюках становится слишком тесно, слишком некомфортно, и даже как-то больно от животно-колдовского возбуждения. И она, как назло, льнёт к нему, нервозно, по-детски закусывая губы; она и так ребёнок. Ледяной Джек укладывает её на метельно-ландышевые простыни и теряет голову, когда она с игривым эротизмом разводит колени, заставляя лепестки половых губ разлепиться; она перед ним как на ладони — распустившийся бутон розы, и теперь время раскрыть свои карты. Он спускает брюки по щиколотку, демонстрируя вены на перенапряжённом фаллосе и изрядно покрасневшую головку. Эльза смотрит заворожённо и с осколком тревоги на дне угольных зрачков, не смея вступить с членом Джека в физико-сексуальный контакт — не трогает его, просто любуется. — Не бойся, снежная, — он закидывает её ногу на своё плечо, вышагивая поцелуем от икры до внутренней стороны бедра, пытаясь не отпугнуть его королеву, — это, как первая вспышка молнии в детстве — страшно, непонятно, но красиво, — обильно смазывает слюной головку пениса, зная, что неподготовленные стенки влагалища отдали всю влагу организму, не оставив себе ничего. По миллиметру толкается вперёд к преграде, следя за состоянием Эльзы: голубые озёра её глаз покрыты тонким слоем солёной воды с кристалловидными вкраплениями, на белом, как чистый лист, лбу прорезается венка, а зубы впиваются в нижнюю губу. Сумасшедшее напряжение. Для обоих. Девственное влагалище зажимает его член в тиски, и терпеть эту вкусно-пряную боль невозможно, он делает финальный рывок, а ей кажется, что в этот момент из тела выдирают по ребру, а потом снова запихивают, и снова вырывают с мясом. Но она терпит, ведь за багровым закатом всегда следует жёлто-розовый рассвет через определённый промежуток времени. — Не сдерживайся, — сквозь натужные рыдания, произносит Эльза, встряхивая мокрыми волосами. — Спасибо, моя снежная, — Джек ускоряет темп движений, чувствуя, как его отпускают железные стенки пресса её лона. Она расслабляется, даруя ему ощущения огненно-морозного утра. Она и есть его лёд, она и есть его огонь. И он сейчас в самом центре ядра этих материй, он углублён в свою королеву. И от осознания, что она его «снежная», Джек хочет быть ещё глубже в ней, уйти на дно её хрустального бокала не тающей льдинкой. Он ожесточённо вколачивается в её тело, холодной сталью своего, заставляя её спину вжиматься до посинения в пол, где от их незримого жара тают простыни. А потом он кончает так, как разлеталось ныне её платье — пуговицами зимних кристаллов, подрывается на аквамариново-рубинных фейерверках, что разбрызгиваются в его теле снопами блестящих искр. — Слышишь, снежная, ты только моя, — он прижимает Эльзу к себе, вдыхая аромат первого снега на волосах.