Колесо судьбы

Джейн. Наши дни Давно замечено: судьба любит подкидывать пакости, когда их совсем не ждешь. Последним трюком его озлобленной кармы, явно стареющей стервозной дамы с прогрессирующим нездоровьем на всю голову, было появление свеженького персонажа, лихо и незатейливо сломавшего жизнь, успевшую хоть как-то устояться. Верно замечено: единственное, что постоянно в жизни — это непостоянство. Персонаж носил звучное имя Маркус Пайк и, по мнению Ким Фишер, походил обличием на хищную птицу. Джейн полагал, что он скорее напоминает танцора, которому, к сожалению, ничего не мешает, несколько банального и предсказуемого, но вполне техничного. Впрочем, мнением Джейна никто особо и не интересовался. Точнее, абсолютно никто не интересовался. Маркус Пайк ворвался в жизнь Лисбон, а, заодно, и в его, невероятно стремительно. Он, похоже, вообще был энергичным парнем. Быстрый и порывистый, хорошо и цепко соображающий, он бросил на Терезу несколько заинтересованно-оценивающих взглядов и мгновенно пригласил ее на ужин. Джейн, наблюдавший всю сцену со стороны, не мог придраться ни к одной детали. Только когда он понял, что под таким натиском Лисбон, его всегда трезвомыслящая Лисбон, «поплыла», попытался выступить со своей сольной партией ироничного хамства, но тут же был остановлен суровым взглядом, в котором даже слепец прочел бы немое и грозное предостережение: «Не смей!» Осознав, что больше всего он напоминает собаку, собравшуюся гавкнуть и уже раскрывшую пасть, но сбитую с цели грозным взглядом хозяина, Джейн, наконец, захлопнул рот, громко клацнув зубами. Это было началом конца. Очередная гримаса судьбы: он так долго шел к тому, чтобы осознать свое чувство к Терезе, такое другое, не совсем понятное и ему самому, но очень настоящее, судя по той боли и буре в его чувствительной душе, которую вызвал ее новый приятель, что оказался на перроне с серьезным опозданием и печально созерцал хвост уходящего поезда. От мысли устроить несколько симпатичных пакостей для Пайка, Джейн отказался почти сразу: с разъяренной Терезой он как-нибудь справится, а вот образумить Лисбон, которая, не дай Бог, начнет страдать по этому придурку, да еще обвинять его, Джейна, в крушении личной жизни, задачка трудноразрешимая. События развивались стремительно. На следующее утро после злополучного ужина дуэт Лисбон-Пайк явился в офис вместе, а Пайк был во вчерашней рубашке и вид имел весьма самодовольный.  — Хорошая спринтерская скорость, Лисбон. Католическая школа может тобой гордиться. Ты точно уверена, что не поторопилась? — нормальная фраза, вполне удачно, с точки зрения Джейна, заменившая избитое пожелание доброго утра.  — И тебе прекрасного дня, Патрик! — Тереза улыбалась вполне счастливо и особенно восхитительно. — Давай, для разнообразия, ты не будешь лезть в мою жизнь! Дважды повторять я не буду. Можно переупрямить осла, но не женщину, которой взбрело в голову совершить нечто судьбоносное. Оставалось отойти в сторонку и наблюдать за развитием событий из партера — со сцены его с треском выперли. Пайк действовал на менталиста, как пчела на собачий нос. Он был везде: в бесконечных телефонных звонках, когда Тереза начинала изъясняться междометиями и ее обычно бледные щеки пылали, словно ей в трубку шептали о чем-то неприличном, но чертовски приятном; он водил предмет своего обожания на обеды, если удавалось пересечься в офисе, забирал ее вечером домой, обсуждая меню и ресторан, который они осчастливят своим появлением. То, что чувствовал Джейн, больше всего походило на чистопородную ревность, смешанную с обидой и яростью. Он то неистовствовал, то томился, пытаясь не выплеснуть своих чувств, пряча их за привычной улыбкой, которая имела тенденцию становиться все более идиотской. И безумно хотелось проорать, правда он так и не придумал кому именно: " Ну я же не оргазм, чтобы меня бесконечно испытывать!" Бороться с создавшейся ситуацией не представлялось возможным, Джейн был грамотно отрезан от Терезы, все контакты с которой свелись исключительно к односложным рабочим разговорам. Что ж, ему было не привыкать терять… Оставалось лишь надеяться, что если он теряет, то она непременно получит именно то, что хочет, без ехидных сюрпризов от судьбы. Хотелось гармонии, даже в ущерб себе. Все последнее время Джейн напоминал себе старый корабль, обросший ракушками, изъеденный самолюбием, гордыней, ленью, ложью, бесконечным самобичеванием и повешеньем себя самого на рее за все совершенные и выдуманные грехи. Сюрреалистический памятник собственному эгоизму, разрушающий и уродующий пространство, нагло игнорирующий время. Все раны заживут, затянутся, а этот чертов монумент будет стоять вечно, не давая забыть, не давая жить, лишая всех иллюзий и возможностей. Приходилось себя развлекать нечастыми ужинами с Ким, которая в творящемся вокруг безобразии явно сочувствовала Джейну. Эти ужины как-то плавно и постоянно переходили в легкую попойку, снимая адское напряжение и давая возможность просто поговорить… Они забредали в тихие ресторанчики, отметившись практически во всех точках общепита в радиусе пяти километров от офиса, а потом, прихватив выбранного Джейном вина, шли в ближайший парк, оккупировали симпатичную скамейку и уничтожали запасы спиртного, болтая ни о чем и обо всем сразу, создавая иллюзию отсутствия тотального одиночества в своих слегка странноватых жизнях. Та ночь была действительно хороша: теплая, звездная, настоящая летняя ночь. Они пили вино прямо из бутылок, забыв прихватить стаканы, и долго молчали, пока Джейн вдруг не заговорил тихо и как-то печально:  — Знаешь, я действительно благодарен тебе, что помогла мне там, на острове. Помогла сделать выбор. Если бы не ты, однажды, я, скорее всего, просто зашел бы в океан на закате. Там потрясающие закаты, помнишь? Солнце, тонущее в воде… и плыл бы к горизонту, к этому исчезающему в волнах солнцу… Сколько хватило бы сил… Наверное, я плыл бы долго и у всех бы успел попросить прощения за все, что сделал, за все, что не сделал. Но, благодаря тебе, я сейчас здесь, в чудесном ночном парке напиваюсь действительно хорошим вином… И должен быть ну если уж не счастлив, то хотя бы доволен жизнью. А в душе — пустота, — он отпил немного, помолчал и снова приложил бутылку к губам.  — Почему ты один, Джейн? Тебе не надоело одиночество собаки в будке? Сколько можно жить по твоим скособоченным правилам? Засыпать одному, просыпаться одному? В качестве развлечения напиваться на скамейке с человеком, который для тебя ничего не значит?  — Знаешь, чем старше становишься, тем все сложнее найти партнера… Я не про секс, про жизнь. Сложно, потому что умеешь держать себя в цепких руках разумных поступков, когда научился контролировать в себе все и не бросаться на каждую женщину, которая зацепила, ну или могла бы зацепить, или имеет талант цеплять… Ну ты понимаешь… Найти ту, в которую мог бы вписаться, стать частью ее, а она частью тебя. Раствориться в ней и растворить ее в себе. И было бы идеально, чтобы секс с ней хотя бы не раздражал. Это ужасно, если раздражает женщина в твоей постели, как она стонет, шепчет, кончает. Безумно хотелось придушить Лорелею прямо под собой, хотя она была довольно… хм… технически грамотной. Ты не утратила способность краснеть, Ким, даже когда пьяна? Очень мило, у тебя не все потеряно. Ну ты же читала мое дело, там все написано и разжевано, — он улыбнулся нахально и уже довольно нетрезво.  — Наверное, чтобы получилось с кем-то, его надо просто любить… И успокойся, в твоем деле нет описаний твоих оргазмов. Тебя послушать, так ты просто выдающийся эксперт и в области секса тоже, несмотря на пользование навыками раз в 12 лет, — Ким била по больному резко и профессионально жестоко.  — Не надо меня провоцировать, — лицо Патрика внезапно оказалось очень близко к ее лицу, его губы совсем рядом, он провел рукой по щеке опешившей и смущенной Ким, замершей от неожиданности. Это движение — мягкое и нежное, продолжалось несколько секунд, чуть задерживаясь на ее губах, он очерчивал их контур. — Не бойся, я не ем невоспитанных пьяных девочек… Тебе страшно, но хочется, чтобы я тебя сожрал… Мучает любопытство? Он снова развалился на скамейке, словно и не был так близко к ней всего мгновение назад.  — Много на себя берешь… я нуждаюсь в собутыльнике, а не любовнике…  — Ой ли, милая… позволь не поверить ни одному твоему лживому слову. Просто нужен тебе не я. Не трать свою жизнь на пустоту, Ким. Найди нормального мужика, который откроет в тебе страсть и ощущение собственной силы. И ничего не бойся, никогда ничего не бойся. Ты создана для наслаждения и имеешь право на все, что хочешь. Компромиссы с собой — это такая гадость. И брось таскаться со мной и напиваться каждый раз, словно это что-то может изменить. Жизнь пройдет и останется только послевкусие в виде сожаления и нереализованных возможностей. А это больно. Ты потом поймешь, насколько больно…  — Ты страшный человек, Джейн, — в ночной тишине слова прозвучали глухо. А про себя, глубоко внутри, Ким, усмехнувшись, добавила: «Невыносимый. Очаровательный. Непреодолимое скопище причуд».  — А вот тут ты не права. Я обычный, возможно, даже не слишком плохой человек, но со своей правдой. Ну, может быть, слегка покалеченный… Человек, у которого самый больной орган в организме — память. Ничего, кроме нее не связывает с тем, что прошло, и с тем, что есть. Память несправедлива: нельзя изменить горе и снова пережить счастье. Можно только не забывать. Иногда думаю, что пройдет немного времени и я стану злобным и раздражительным мизантропом с дурацким саркастическим смехом.  — Возможно. Ты и сейчас похож на страдающего импотента. Извини за правду. Джейн хмыкнул и почесал нос.  — Наверное. Только моя импотенция, как ты изящно выразилась, сидит в мозгах. И называется скукой, — он хмыкнул в очередной раз и развалился на скамейке, поискав позу поудобнее.  — Какой была твоя жена, Джейн?  — Хм… Зачем тебе? Хм… Анджела была счастливой. По свой природе… В самые наши отчаянные времена она все равно излучала счастье. Искренней, естественной и счастливой. И уже потом — умной, красивой, даже мудрой. В ней была женская мудрость. Она и без меня была бы счастливой, во много раз более счастливой. И живой. Но она любила меня. К несчастью… А я всегда хотел ее.  — Ты спал с другими… Во время брака…  — Спал? Сильно сказано. Просто брал то, что предлагали, иногда очень настойчиво предлагали. Знаешь, если артист фальшивит на сцене, публика может ему это простить, отвлекаясь на декорации, других актеров, текст… А когда — глаза в глаза, без права на ошибку даже в крохотной интонации… это чертовски сложно. Иногда приходилось подтверждать свои слова более понятным и близким контактом. Но я никогда не стремился к этому, надеюсь, Анджела не догадывалась. Это не бл… во, — Джейн выплюнул слово, от которого Ким вздрогнула. Оно не шло ему, ломало образ.  — А что же? — продолжала любопытничать Ким, думая о том, что Джейну в роли медиума и пальцем не надо было шевелить, его клиентки сами радостно мечтали сорвать с него штаны. Не знай она с кем имеет дело, тоже, возможно, непреодолимо захотелось бы попробовать его и не только на вкус. Даже сейчас, балансируя в этом странном разговоре на грани фола, она чувствовала его притягательность настолько сильно, что случайные прикосновения становились все более частыми, а взгляды — более откровенными и почти неприлично интимными.  — В этой профессии нет порядочных и достойных, уж я точно таким не был. Цинично, да. Я сожалею об этом, — казалось, его забавлял этот странный пьяный разговор и ее смущение, контрастирующее с нахальными вопросами.  — Ты уже думал, что будешь делать, когда закончится твой контракт?  — Нет, еще нет… Наверное, заведу себе несколько влиятельных знакомых, какую-нибудь шушеру вроде конгрессменов, политиков или судей, обаяю их жен, получу рекомендации, открою свое агентство и буду работать мозгами — искать всяких уродов… Скучно, — вино закончилось, Джейн влил в себя его остатки.  — Да, в твоем изложении выглядит как-то не очень оптимистично… Вместо дома — будка, вместо любви — пустота, работа — поиск уродов. Жаль, Джейн, что нет закона, запрещающего быть мудаком…  — А какие варианты? — он задумчиво смотрел в ночное небо, будто и впрямь ждал подсказки свыше.  — Оторвать задницу с насиженного места, пойти к ней и просто сказать, что любишь… Возможно, тебя пошлют далеко и надолго. Но ты будешь знать, что пытался. Возможно, тебе и повезет. Таким, как ты, всегда везет. А если учесть, что и она любит тебя… Хотя мне будет не хватать наших попоек. Вызванное такси не заставило себя ждать и, уже почти попрощавшись с Патриком, Ким вдруг обернулась и сказала:  — Завтра в полдень Пайк улетает. В Китай. Должна была лететь я, но мне удалось убедить Эббота, что парень просто создан для этого задания, — Фишер довольно пьяно засмеялась. — У тебя три недели. И не будь мудаком.  — В Китай? Я бы подальше его послал… С чего такая забота, Ким? — Джейн прожигал ее взглядом, пытаясь понять, что именно здесь происходит.  — Представила тебя в доме престарелых, если, конечно, доживешь, с твоими-то фокусами. Унылое зрелище. Только она сможет тебя вытерпеть, да и еще быть счастливой при этом… Пожалуй, это было даже трогательно… Джейн. Много лет назад Джейн лежал в полной темноте в своем трейлере и пытался не думать, выключить мозг хотя бы на время. Он рассматривал причудливые, почти сюрреалистические тени на потолке и пришел в выводу, что их художественная ценность, разумеется, не дотягивает до Элвиса, но эти тоже ничего, вполне смотрибельны. Чертова Ким… Залезла своим наманикюренным пальчиком в его рану, в его память и разодрала в кровь. А он так долго учил себя забывать. Их последнюю ночь с Анджелой он старался не вспоминать, хотя помнил каждое мгновение, каждое слово, каждый жест, будто все случилось вчера. Тогда, уже много лет назад, он был измотан, так сильно измотан в последние несколько месяцев, что напоминал себе фарш, пару раз прокрученный через мелкую решетку мясорубки. Популярность экстрасенса Патрика Джейна росла, он не сходил с экранов телевизоров, клиенты старались заполучить его любой ценой. Джейн разрывался и просто выдохся за последнее время. Бесконечные разъезды, съемки, представления, которые он устраивал, отнимали все силы. Джейн ехал домой и мечтал об отпуске. До конца телесезона оставалось всего несколько передач. Надо решить с Анджелой куда бы она хотела поехать, заказать заранее билеты, придумать программу для Шарлотты, а в голове была пустота и усталость. Все как обычно: он поставил машину, забрал почту, поднялся по лестнице, стараясь двигаться как можно тише. Сначала — Шарлотта. Сердце забилось сильнее при взгляде на спящую дочь, обнимавшую огромного медведя. Он улыбнулся. Во сне Шарлотта выглядела уморительно серьезной. Он так сильно любил ее, что для этого ребенка, наверное, был способен абсолютно на все. Интересно, а любил бы он дочь меньше, если бы она не была так на него похожа? Будь, она, например, копией братца Анджелы? Или, не дай Бог, ее папаши? Ведь она все равно была бы его дочерью… Трудно объяснить даже себе, но то, что девочка пошла в него и внешне и характером, делало его любовь к ней какой-то особенной. Наверное, это очень эгоистично, но кто ждал от него чего-то иного? Он еще несколько секунд полюбовался ребенком, поправил сбившееся одеяло, поцеловал, вдохнув ее родной запах, и вышел. Анджела ждала его. Она всегда его ждала, даже если он возвращался очень поздно и она дремала.  — Спишь?  — Нет, жду тебя, — эти вопросы и ответы была их вечная игра. Он всегда знал, что она его ждет. Она была не просто умной, она была мудрой. Она знала, как ему было важно, чтобы она его ждала, чтобы была с ним. Даже если они ссорились, иногда отчаянно и громко, она всегда приходила спать в их постель. А уж там умела убедить его в своей правоте.  — Я скоро, только ненадолго в душ. Совсем вымотался… Ты со мной?  — Подожду тебя здесь… Он уже сбрасывал с себя всю измучившую его за день одежду, схватил полотенце и исчез в душе. Патрик стоял под потоком воды и мечтал об Анджеле, зная, что сейчас на ней нет ничего, кроме шелковой, изумительно скользящей сорочки до пят, белья на ней не было — это был ее способ сказать, что она его, что ждет, что хочет. Что любит. Джейн смывал с себя этот тяжелый и долгий день и думал: «Ты чувствуешь, что я тебя хочу, даже на расстоянии, даже когда я тебя не касаюсь, это в воздухе и направлено только на тебя. Я так же сильно чувствую тебя…» Как же безумно ему повезло, что она есть, что она с ним. … Его рука легла на ее живот и, томительно медленно, изнуряюще нежно двинулась ниже, к лобку, абсолютно гладкому, без всяких архитектурных излишеств в виде темного треугольника. Анджела была уже в предчувствии, тяжело дышала, немного напряглась и даже приподняла бедра, чуть раздвинув ноги, не широко, чтобы только прошла его рука. Он просто не мог представить, что кто-то прикасается к этой гладкой коже, этой совершенной груди, восхитительно стройным и длинным ногам, трогает, заставляет испытывать невероятные и томительные ощущения. Это будило в нем какое-то первобытное бешенство. Он просто не мог вообразить на Анджеле чужие руки, сходил с ума. Только он. Только сам. Он был эгоистом и собственником и не скрывал этого.  — Что? Что ты хочешь сказать? — он почувствовал ее напряжение и понял, что это не связано с их играми.  — Задержка. Несколько дней. Ты готов снова стать отцом? С дыханием что-то произошло, оно куда-то исчезло. Перед глазами поплыли разноцветные круги. А еще страх. Безотчетный страх. Он умирал от страха во время рождения Шарлотты, страшно боялся, что что-то случится, пойдет не так.  — Паа-атрик! — Анджела произнесла его имя нараспев, слегка дразня, — Перестань трусить. В конце концов, в процессе производства маленьких Джейнов тебе выпадает наиболее приятная часть. А с остальным я справлюсь, не сомневайся. Может, еще ничего и нет. Но я подумала, что тебе надо знать…  — Правильно подумала, — он целовал ее живот, восхитительно плоский, грудь, ребра, ее длинные гладкие ноги до самых пальчиков. Она совсем не изменилась после рождения дочери, хотя стала более женственной и еще более притягательной для него.  — Ты смотришь на меня так, будто завтра с утра я уже буду весить тонну, — Анджела смеялась, забавляясь его растерянностью. А он и в самом деле как-то растерялся. Но был точно рад, очень рад. Даже, можно сказать, счастлив.  — Хмм… Я счастлив, — он целовал ее улыбку и знал, что именно эти слова она ждет. И он чувствовал то, о чем говорил — счастье.  — Великий экстрасенс Патрик Джейн! Я требую срочно выяснить в мире духов и прорицаний, кого мне ждать: девочку, или мальчика? — Анджела веселилась, наблюдая его смущение и играла с ним. Играть он любил и умел. Напялив на лицо то самое выражение, которое при общении с клиентами означало, что медиум вошел в транс, сделав слегка безумные глаза, он поводил для убедительности руками, словно проникал через слои материи в неведомое пространство. Хорошо поставленными, годами отрепетированными интонациями Джейн выдал:  — Мир духов и прорицаний совершенно точно дает ответ: это будет наш ребенок! — они рассмеялись одновременно и так же синхронно потянулись друг к другу губами.  — Хорошо бы, это был мальчик. Еще один Джейн — твоя маленькая копия, — в глазах Анджелы было столько любви, что он задохнулся.  — Или твоя, — у него уже была копия, его Шарлотта, и Джейн великодушно хотел таких же ощущений для жены.  — Я точно знаю, что он будет похожим на тебя. Я люблю тебя чуточку больше. Он хотел было что-нибудь возразить, сказать, убедить, но понял, что не хочет длинных разговоров, что именно сейчас, в эту минуту, он докажет ей свою любовь молча, вечным мужским способом.  — Да какая разница на кого. Он наш. Люблю тебя, — дыхание уже сбилось, его слова были быстры и невнятны. Джейн тянулся к ней губами, горячим телом, которое безумно хотело эту женщину, созданную специально для него. Уже входя в нее, прислушиваясь к ее стонам, он сильно прижал Анджелу к себе, не позволяя оторваться. А позже, засыпая под стук ее сердца, снова крепко обнимал ее, словно боялся потерять. Пройдет меньше суток, и от этой жизни не останется ничего. Наши дни. Тереза. Джейн материализовался из ниоткуда рядом с моей машиной на стоянке перед офисом.  — Лисбон, ты не могла бы подвезти меня, тут недалеко?  — До трейлера? — я, усмехнувшись, ткнула пальцем в серебристую махину, стоящую в трех метрах от нас.  — Нет, пара кварталов, — Джейн уже запрыгнул в машину и удобно развалился на переднем сидении.  — Куда ехать?  — В любом направлении. Надо поговорить… Мы просто смотрели друг на друга. Как же долго, черт побери, его не было рядом. Как же долго я хотела хотя бы дышать с ним одним воздухом… Странный был у него взгляд: наглый, дразнящий, виноватый, успокаивающий и шальной… Я смотрела в его светлые глаза и видела только огромную черноту зрачков, это был омут, меня кружило, я тонула, а дна не было. Казалось, он не просто смотрит, а говорит этим взглядом, избегая банальности слов…  — У тебя есть мечта? — я вздрогнула: «Однако, внезапно…»  — Мечта? — мячик налево — мячик направо. Вечная игра. «А не сказать ли, для разнообразия, правду?» — мелькнуло в моей голове.  — Ну да, что-то такое, о чем ты думала, чего сильно хотела, но никогда бы никому об этом не сказала…  — А тебе сейчас должна сказать?  — Ну да…  — Почему?  — Так надо…  — Убойный аргумент… Боюсь, моя мечта не понравится тебе.  — Мне решать…  — Я… Я мечтала о ребенке. Хотела ребенка. Сына. Твоего сына. С твоими глазами, улыбкой, кудряшками… «Ты хотел знать? Вот теперь и думай, что с этим делать.»  — Когда?  — Когда — что? Поняла? Давно… остро осознала перед рождением Бенджамина. Подумала: у меня тоже мог бы быть сын. Такая простая плоская мысль. Ты тогда был несколько увлечен. Снесло голову Эрикой Флинн… Совсем невмоготу стало, когда Лорелея была под стражей у нас. «Поцелуй меня, Патрик»… Это было сильно. Потом как-то отпустило слегка. А когда мы «познакомились» с Эбботом и ты снова сбежал из моей жизни… той последней ночью, понимая, что конец слишком близко, и каким он будет никому неведомо, я поехала в КБР…  — И что?  — Не смогла подняться на твой чертов чердак. Остановилась за пару кварталов и поняла, что снова не время, и что если ты меня оттолкнешь, я больше не смогу собрать себя. Никогда. Да и что я могла тебе сказать: " Сделай мне ребенка, потому что завтра ты можешь умереть?" Представляю, что бы ты ответил. Если бы снизошел до ответа. И я не решилась, о чем и жалела долгих два года. Если бы мне повезло, у меня был бы сын. Твой сын. Лучше бы мне сейчас промолчать…  — Возможно. Но все уже сказано, так что не стоит жалеть об этом… А сейчас?  — А иди ты, Джейн… На кой-черт ты препарируешь меня, как лягушку? Доставляет удовольствие? Чего тебе надо?  — Тебя. И сына… Куда подевались все кровавые маньяки? Убейте меня кто-нибудь, а? Патрик напряженно смотрел в лобовое стекло, будто ему там показывали что-то страшно интересное, а потом заговорил.  — Подожди. Не говори ничего. Я сам знаю, что я ублюдок. Просто пытался уберечь. И от себя в том числе. Может быть, от себя в первую очередь. Если б не любил, было бы все иначе. Я старался думать о том, как будет лучше тебе и держаться подальше. Как бы это не выглядело со стороны. Я согласен был быть в твоих глазах дрянью и подонком, но хотел только одного: чтобы вся эта история не покалечила тебя, задела насколько возможно меньше. Я не хотел изувечить твою жизнь… Мастер! Умеет впрыснуть яд прямо в мозг. Для полной картины абсурда не хватало зарыдать и упасть в его объятия. Он видел, что мне просто необходима пауза. Да и его язык, похоже, онемел, перестал умещаться во рту и более всего напоминал подошву ботинка. Слишком много слов было сказано. Слишком. Чемоданы, набитые страданиями, печалью, грустью, надеждой. Сдать бы их в камеру хранения на каком-нибудь Богом забытом вокзале и уехать. И больше никогда туда не возвращаться. И вся эта боль, вся эта бесконечная и странная любовь напоминает мне тот самый чемодан без ручки из старого анекдота. Мне безумно хотелось ударить его, сильно, а потом еще раз… и еще. Пришлось брать себя в руки и дышать. «Вдох — выдох… Все хорошо. Все сейчас пройдет», — главное, не смотреть на него, сделать вид, что все — просто мираж, который скоро исчезнет. «Если б не любил… То есть в смысле — любил? Любил, но перестал? Или, все-таки, люблю и сейчас, но никогда не признаюсь? Что, черт возьми означает это «если б не любил», — сиди вот и гадай теперь: так, сяк… Лобом об косяк.  — Так или иначе у тебя получилось… Как не хотел. «Депортация» Маркуса твоих рук дело? Главное, не обсуждать сказанное, сделать вид, что ничего не произошло. Совсем ничего.  — Даже не знаю о чем ты…  — Хм… А я хотела поблагодарить. Похоже, я не создана для стабильных отношений.  — Может, попробовать в другом составе? — в его глазах странное веселье и что-то еще, чему трудно подобрать название. Все трудно, когда имеешь дело с Джейном.  — Убирайся. Не могу тебя видеть. Джейн помолчал, вздохнул и вышел из машины. Как-то сгорбившись, он побрел в обратном направлении. Тереза Маркус Пайк очаровал ее. Мгновенно. Он и был милым, умным и решительным. А еще стремительным. Она так устала тащить на плечах рюкзак со своей неразделенной любовью, что решила попробовать обойтись без нее. Тереза была уверена, что успеет запрыгнуть в последний вагон, успеет получить то, чего так хотела ее душа: дом, ребенка и мужчину, который любит ее. Любит, ценит, восхищается ею, Терезой. Она знала, что заслуживает это. И просто хотела насладиться нормальной жизнью. Все получилось не так, как ожидалось. Дом вышел каким-то кособоким. Скорее всего, в проекте была изначально заложена ошибка в выборе несущих конструкций. К тому же, как очень быстро выяснилось, строилось здание на зыбучих песках. От состояния отчаяния, в которое она сама себя загнала, не спасало ничего. Маркус был нежен, но довольно однообразен. Печально, но даже под ним у Терезы иногда сводило челюсть от скуки. И не его вина, что он не мог заполнить ее собой всю — всегда оставалось слишком много свободного пространства на ненужные размышления. Как же она поторопилась при первой их встрече… Странно, но уже через несколько часов после знакомства они оказались в одной постели. Терезу просто лихорадило. Она хотела и боялась: его рук, губ, самой себя. Она так давно не была с мужчиной, что просто забыла, как это бывает. Пришлось взять волю в кулак и рявкнуть на себя: «Успокойся! Тебя уже по новой дефлорировать надо, а все трясешься!» Когда он раздел ее в первый раз, оставаясь сам еще одетым, Тереза слышала учащенный стук его сердца, видела, как горят его глаза, но ей было неловко, холодно и неуютно от его восхищенного взгляда. Казалось, о чем мечтать-то, ведь она явно ему нравилась, он хотел и не скрывал этого. Но отчего-то хотелось прикрыться, спрятаться, а лучше — сбежать. Его руки, большие и горячие, двигались медленно по ее спине, груди, ногам. Казалось, он был везде. Тереза зажмурила глаза и представила Пайка осьминогом с огромным количеством рук-щупалец. Потом желание захватило, выметая из головы все причудливые фантазии. И ей даже стала нравиться эта игра: закрывать глаза и представлять вместо Маркуса кого-то другого. Обычно ее фантазия имела блондинистые кудряшки и серо-голубые нахальные глаза. Чудес не бывает: прошло немного времени и она уже слишком хорошо понимала тех женщин, у которых вечно «болит голова». И ее собственные приступы становились все длиннее и болезненнее. От Пайка голова болела, а от Джейна, его простого присутствия рядом — кружилась. И совершенно не хотелось родить ребенка Маркусу Пайку, чтобы его гены продолжали жить, пройдя через нее. Очевидно, что он не был ее Мужчиной, хотя был отличным парнем, неплохим любовником и просто интересным мужиком. Жаль, что так случилось: ее несло на поиски счастья, а занесло на галеры. Теперь ей хотелось только одного — спрыгнуть с этого поезда, куда она легкомысленно попала, желательно, без несовместимых с жизнью увечий. Что ж, опыт она получила и, как говорят, за него сколько не плати — не переплатишь. Оказалось, что для счастья надо очень много — целого другого человека. И она точно знала кого. Джейн и Тереза. Наши дни На экране герои старого фильма пытались прояснить свои запутанные отношения. Сидя на своем диване, когда-то давно подаренном ей Джейном, Тереза старалась уловить смысл конфликта, но в ее жизни все было еще запутанней, чем в кино. Слова Патрика не выходили из головы, а чувство самосохранения требовало забыть услышанное как можно скорее. Сделать вид, что ничего не было. Так безопаснее… и правильнее… наверное. Звонок в дверь вывел ее из задумчивости, прервав невеселые размышления.  — Кто?  — Неправильный вопрос, Тереза… — она распахнула дверь и увидела сначала огромное диковинное растение в цветочном горшке с фантастически красивыми цветами, а потом уже и стоящего за ним Патрика Джейна.  — Какого черта?  — Правильный вопрос: чей?  — Кто чей?  — Я. Твой, — он проходит с неведомым растением в дом и глазами подыскивает ему место. — В смысле, мы оба — твои. ххххххх Тереза лежала и прислушивалась к дыханию Джейна в темноте. Похоже, он дремал. Она почти не дышала, смертельно боясь потерять это ощущение счастья, которое было очень острым и почти болезненным. Всего несколько часов прошло с тех пор, как Джейн ввалился к ней с этой дурацкой икебаной, а казалось, что прошло уже много, очень много времени… Он приютил цветок на подоконник, повернулся к ней и обнял, а потом она, наконец, заметила, что на нем нет кольца, и он целовал ее, и все происходило так правильно, таким единственно правильным образом, что не вызывало ни малейшего чувства неловкости или разочарования.  — Спишь? — раздался его совсем не сонный голос.  — Нет, у меня важное дело…  — Какое?  — Я люблю тебя.  — Повтори…  — Я тебя люблю. Я так сильно тебя люблю, что мне просто трудно дышать.  — Повтори, еще повтори.  — Я те-бя люб-лю… Она почувствовала себя маленькой на его широкой груди. Но не беззащитной, а очень сильной, почти всемогущей, ведущей, контролирующей его мощную силу. Она целовала его сердце через грудную клетку и была абсолютно счастлива. Его дыхание стало прерывистым, а движения быстрыми. Терезе казалось, что его сердце стучит в ее груди — настолько близко и тесно прижат к ней он был. Внезапно Джейн отстранился, совсем чуть-чуть и, вдохнув поглубже, словно собрался глубоко нырнуть, спросил:  — А то, что ты говорила про ребенка… про сына — это правда? — он пытался справиться со своим голосом, заставить его не дрожать.  — Кто же шутит такими вещами? Знаешь, я просто уверена, если Бог мне пошлет ребенка, он будет твоей копией. Дети всегда получаются похожими на того, кого любят больше, а я так сильно тебя люблю, что мне даже страшно… Все, круг замкнулся. Его сердце застучало с перебоями, в голове творилось что-то странное. Ну, не хватало только помереть прямо на ней… И он пока еще не сделал самое важное, самое нужное — сына. Уж он-то не сомневался, что его мальчишка будет темноволосым и с глазами цвета спелого зеленого винограда. Хотя, пожалуй, кудряшки сделают парня совершенно очаровательным.