Side Effect.

У трупов есть неоспоримые преимущества над живыми людьми. Равнодушные ко всему, хладные, спящие вечным сном с неизменной безмятежностью на лице – идеальные пациенты. Шляпник вызывал у Виктора смешанные чувства. В основном – потому что тот как никто другой был похож на ходячего мертвеца. Кожа бледная, холоднее ледышки, физиономия убийственно спокойная, и только искрами в глубине глаз и подергивающихся уголках рта проявляется паразитирующее в нем безумие. Но сегодня Шляпник раздражал, вертясь хлеще юлы, приобретая поразительное сходство со своей шляпой. Болезнь оставляла на нем заметные невооруженным глазом следы: тело, кажется, накалилось до предельной температуры, норовя расплавиться; сеть из сосудов в глазах воспалилась, ещё немного и лопнет, обратив взор в два налитых кровью шара, вываливающихся из орбит. Джефферсон сидел без рубашки, до упора стискивая зубы, чтобы не стонать. Нестерпимая боль пульсирует по венам, бьет невидимым молотком по и без того расшатанным мозгам. По телу ручьями струится пот, смешиваясь с жгучими слезами. Заразы, подхваченные в других мирах – настоящая напасть. Хвала небесам, серым, голубым и какие только есть во вселенной: у Шляпника есть добрый товарищ, знающий толк в науке и медицине. Обращаться лишний раз к Румпельштильцхену не хотелось. Его издёвки слишком назойливы, а цена может превышать все допустимые меры. Окружающая обстановка грязно-серых тонов, ни одного чистого оттенка. Лаборатория скорее похожа на совокупность музея техники, морга и операционной. Неудивительно, что Джефферсон не мог поудобнее усесться на больничной койке – обычно пациенты, лежащие на ней, не жаловались на дискомфорт. Они вообще ни на что не жаловались. Сохраняли смертельную выдержку. Даже не дышали. Хитрецы. Франкенштейн, незнамо как державший себя в руках, не выдержал, когда под холодной сталью стетоскопа Шляпник забился хуже морского угря. Конечно, в прослушке сердца надобности не было, но лишать доктора такого удовольствия было подло. Прикосновение металла к пылающей, словно жарящейся на костре, груди, пробудило новый болевой очаг. Их уже больше, чем цветов в королевской клумбе. С каждым вздохом распускается новый, лепесток за лепестком вытягивая из пораженного инфекцией слезинки и мученический лепет. - Ты можешь не дергаться хотя бы секунду? – раздраженно прошипел Виктор, недобро буравя взглядом лихорадящего пациента. – Наука требует точности, а с этими кривляньями… - Ну простите, - свозь зубы процедил он, щурясь, словно заглотил целиком ужасно кислый лимон, - что я умираю, не соблюдая этикет. К черту всё, Штейн. Ты достал лекарство от этой дряни или мне пора заказывать гроб? - Гроб никогда не бывает лишним, - попытался сострить врач, одаряя пациента лучезарной ухмылкой, но ответной улыбки не последовало. Неудивительно. – Ладно, можешь не благодарить… Хотя нет. С тебя очередная партия сердец, мой друг. За эту вещицу штук пять – не меньше. Музыка, ритмичная, бешеная – настоящая услада для воспреимчивых ушей доктора. Биение трепыхающегося в тисках сердечка на грани угасания. Что может быть мелодичнее? Он убрал стетоскоп в сторону, отложив на другую сторону койки. Вытащил из кармана маленький хрустальный флакончик, закупоренный остроконечной пробкой. Внутри сияющим рубином переливалась алая жидкость, маняще плескаясь при каждом наклоне в сторону. - Что это такое, чёрт тебя подери? – как можно холоднее выплюнул Шляпник, не сводя глаз с целебного дара. – Оно поможет? - Слово доктора, - заявил Виктор, с самодовольной усмешкой прикладывая свободную руку к груди. - Что это? – переспросил мужчина, не спуская голодного взгляда с загадочного флакончика. Всё вокруг – серое, кроме Джефферсона, его волшебной шляпы, небрежно валяющейся в углу и этой неизвестной жидкости, отдаленно напоминающую вино. Есть только два напитка, похожих на вино. И это – не вино. - Оно из моего мира, если тебе интересно, - горделиво сказал врач, не упуская возможности подразнить гостя. Времени до того, как лихорадка доведет больного до исполненной агонии смерти – примерно пару часов. Вполне достаточно для непринужденной беседы. – Последняя магия, ветхая и почти всесильная вкупе с наукой порождает это. Он приподнял хрустальный сосуд, оставив между ним и носом Шляпника пару дюймов. Снующие туда-сюда очи безумца перескакивали с врача на лекарство, с лекарства на врача, и в них сияло недоверие, интерес и подавляемые крики, из-за которых ручейки слёз на щеках стали плотнее. - И что это такое? Хватит измываться надо мной, Виктор. Это тебе не игрушки. - Разумеется не игрушки, Джефферсон, - оскорбился мужчина, хотя торжествующее выражение лица выдавало его с потрохами. – Эссенция из крови вампира. Вылечит почти что угодно. Твою лихорадку – сто процентов. Могут быть небольшие побочные эффекты, но это так – мелочи. Жить будешь. Не желая терять драгоценные секунды, утекающие с каждым словом, Джефферсон из последних сил выхватил флакон. Виктор не сопротивлялся. Тень насмешливого удовлетворения застыла на его мрачном лице. Смахнув налипшие на лоб пряди, пропитавшиеся потом, Шляпник выдернул пробку и одним глотком осушил спасительный сосуд. Облегченная улыбка, больше похожая на гримасу страха, исказила рот. Нездоровая краснота утекла прочь, словно вместе с течением несуществующей реки. Всё стало нормализоваться, возвращаться на круги своя. Довольный проделанной работой Франкенштейн подошел к пациенту вплотную, протягивая стиснутые в перчатках руки к вернувшему бледность лицу. Хотел осмотреть зрачки. Шляпник сидел смирно. А потом что-то пошло не так. Что-то щелкнуло внутри. Что-то затрещало по швам. Струйка крови вытекла из уголка рта, смешиваясь с оставшимися потом и слезами. Взор Джефферсона оказался опьяненным, но не вином, и пламя в глазах, танцующее страстный танец – уже не безумие. Похоть. Зрачки расширены – для врача это говорит о многом. Однако бугорок, отчетливо выделяющийся в штанах говорит для всех и о много большем. Кровь вампира и кровь вампирши имеют слишком много различий. Разные побочные эффекты. Теперь Франкенштейн будет придавать куда большее значение деталям. Руки Безумного Шляпника грубо притянули его к себе. Чужой язык, воспользовавшись заминкой, скользнул в рот, не встречая сопротивления. Красный вкус крови – да, у этой крови определенно был цветовой вкус, приятно окислил рот. Виктор, погруженный в неведомые раздумья, внезапно очнулся. Понял, что отвечает на жесткие ласки Джефферсона, позволяя холодным губам терзать собственные. В паху стало ощутимо жарко. Он спишет всё на побочный эффект. Точно. Шляпник не будет задавать вопросов. Слишком будет велик его стыд, если он хоть что-то вспомнит. Для Виктора Франкенштейна секс – не более чем обыкновенная разрядка. Способ передохнуть от науки, чтобы потом влиться в работу со свежей головой, способной вырабатывать гениальные идеи. Женщины, конечно, привычнее, но какая разница? Главное – удовольствие. Лекарство, проникшее в рот, со всеми вытекающими подействовало и на врача тоже, вот только в сотни раз слабее. Он мог отстраниться. Мог. Просто не хотел. Нужной разрядки не было уже давно. Грех упускать такой шанс. Не разрывая поцелуя дольше чем на несколько секунд, чтобы запастись кислородом, внезапно оказавшимся в дефиците, доктор стянул с Джефферсона штаны. Оценил ситуацию краем глаза, не придавая никакого значения стоящему члену, выпущенному на свободу. Если войдет внутрь – может порвать, а для должной подготовки нет времени и желания. Не годится. Сила всегда была на стороне Безумного Шляпника, а вот ловкости у них поровну, да и разума у Виктора оказалось существенно больше. Несколько изворотов – и доктор Франкенштейн заерзал обнаженными ягодицами по неудобной койке, а Джефферсон с затуманенным взглядом оказался у него прямиком между ног, чуть касаясь губами члена. Та малюсенькая часть мозга, не утопшая в кровавом вине, заставила цветного мужчину злорадно ухмыльнуться, почти испустить смешок. Серый мир. Серые стены. Серые руки. Серый член. Это могло бы показаться забавным в других обстоятельствах. Работал ртом Джефферсон неумело, зато с должной страстью и остервенением. Вокруг достоинства доктора стало горячо и нестерпимо влажно. Разницы между ласками мужчины и женщины не было. Губы Шляпника, мертвенно холодные, скользили по поверхности, создавая невыносимо приятное сочетание с нежным теплом языка, выводящего на стоящей плоти замысловатые узоры. Зубы, правда, время от времени доставляли неудобства, но это Штейн был готов простить. Неопытный любовник лучше никакого. Зарывшись руками в ещё влажные волосы, доктор притягивал голову пациента ближе, заставляя брать свой член глубже. Если Шляпнику это доставляло неудобства, то внешних признаков тот не подавал. Когда семя вырвалось наружу, близкое к белому, но всё равно отливающее серыми нотками, Джефферсон заглотил его без остатка. Восстанавливая сбившееся дыхание, испустив последние хриплые стоны, Вэйл без промедления натянул штаны, будто ничего и не произошло. Он хотел было помочь Шляпнику кончить, но тот уже сам прекрасно себе помог рукой. Липкая субстанция красовалась в ладони, лежащей на постепенно обмякающем члене. Шляпник отрубился, либо от усталости, либо от ещё одного побочного эффекта, обошедшего Штейна стороной. Он оставил ночевать выздоровевшего гостя в лаборатории, предварительно затащив его на койку. Это стоило усилий, но Виктор посчитал невежливым оставлять всё как есть. Обтёр руку с застывшем семенем одним из испорченных врачебных халатов, сваленных в кучу около операционного стола. Спал Франкенштейн один в своей спальне, удовлетворенный и спокойный. Совесть его не мучила. На следующий день в рабочем помещении не оказалось ни шляпы, ни Шляпника. Через три дня, оторвавшись от чертежей новой машины, Виктор обнаружил на той самой койке десять коробочек, наполненных пылающими сердцами. Ни следа стороннего присутствия. Сердца такие же красные, как и лечебная кровь вампирш. Доктор усмехнулся. Затем тотчас вернулся к работе, обдумывая применение новых стратегических запасов. Наука не ждет.