Подцепить крюком снег.

Иметь несколько имён и одно лицо – немного странно. Неудобно, чудно, почти неестественно, но вроде как правильно для таких, как она. Однако в каждое имя и обращение вложен разный, иногда противоречащий другому смысл. «Снежка», - с щенячьей нежностью лопочет Дэвид, и от его приторной влюбленности, как у мечтательной малолетней девицы, порой тошнит. «Ты», - быстро срывается с острого на язвительные замечания языка королевы, словно она выплевывает что-то мерзкое, к примеру назойливого жука, случайно залетевшего в рот. Презрение освещает тёмные глаза изнутри, передаваясь в речи, в прожигающих взглядах, в скованных жестах и старательно сохраняемой дистанции. «Мэри Маргарет», - с заминками выдает Свон. Немного потупляет взгляд, потому что в голове сразу всплывает образ из диснеевской сказки, опасно граничащий со словом «мама». Пугающим словом, слишком чуждым, ведущим в неизвестность. Зарывающим в землю тот старый-добрый топор, с которым Спаситель не готова так легко проститься, забыть годы одиночества как страшный сон. - Белоснежка, - еле слышно сходит имя из уст пирата, обжигающе сладко стекая в горло вместе с ромом, практически моментально тает в нестерпимой духоте Нэверленда. А её зовут Белоснежка. Такое необычное, очень красивое имя, белыми хлопьями щекочущее кончик языка, отдающее зимней свежестью. Он произносит его нечасто. И хрипловатый, тянущий ромом голос чуть подрагивает, как задетая пальцем гитарная струна, когда Киллиан говорит. Шепчет, если точнее, чтобы никто кроме неё не услышал. По его влажным губам растекается сладкая кошачья улыбка, а буквы кружатся, жарким ветром джунглей доходят до слуха. Она краснеет, краснеют кончики забавных ушей и наливаются краской щеки. Девушке хочется улыбнуться, смущенно прикрыв лицо ладошкой или врезать пирату хорошенько, но Снежка нарочито отворачивается, словно ничего не произошло. Вот только кончики ушей ещё долго горят, будто два маленьких сигнальных костра. И она словно злится, но сама знает, что это совсем не так. Джонс пробегается сверкающими, помутненными глазами по взъерошенным коротким волосам, постепенно спускаясь до самых пят. Дэвид никогда не сможет так посмотреть на свою жену. Взглядом томным и крепким, как любимое пиратом пойло, полным неясной горечи и ненормального интереса. Частенько он пялится и на Эмму. Взор становится менее рьяным, с толикой неясного понимания, тенью ушедших в закат воспоминаний. Мила. Его милая Мила. Она тоже была сильной, почти каменной, и её сердце так же далось в руки не сразу. Тогда у него, правда, все конечности были на месте, и дела обстояли проще. Но, если долго, с должным усердием скрестись крюком о камень, рано или поздно его сточишь. И Эмма, нагретая солнцем, но твёрдая и неприступная на вид, пусть с черепашьей скоростью, но поддается. А снежок железным крюком никак не подцепишь. Но пара снежинок, прилипших к блестящей поверхности – уже достижение. Утешение. Дэвид, конечно, может и Прекрасный, но явно слепой. Все взгляды, шепотки пирата, теряющиеся в листве, рдеющие щеки жены остаются незамеченными. И дело тут уже не в болезни, которая не убила его благодаря Джонсу. Нет, принц просто не видит ничего дальше собственного носа. У Регины и Эммы полно забот куда важнее. Он сорвал поцелуй, честным путем добыл его у Спасителя. Страстный, быстрый и ничего не значащий ни для него, ни для неё. Прямой путь симпатичной женщины сказать пирату «спасибо». Тонкие губы Свон были практически сжатыми, а язык скользил в грубой спешке, стремясь наградить Киллиана желаемым и тотчас вернуться обратно. Пират ждал этой награды. Несомненно. Сточить камень нелегко, но вполне возможно. А вот подцепить крюком снежинки… Ну хотя бы одну. Вечер оседал в Нэверленде медленно, по-хозяйски захватывая маленький мирок тёмными ладошками кусочек за кусочком. Ветерок становился прохладным. Запах гниющих растений доходил до ноздрей уже не таким четким, растворяясь в воздухе с каждым утопающим лучом фальшивого солнца. Эмма и Дэвид ушли за водой, оставив пирата и принцессу коротать закат вместе. Никого это не смутило. Спаситель, разрывающийся на кусочки, желал спасти сына, спасти своего бывшего, при этом желательно не утратив навеки в чаще диких лесов другую мать Генри. Свон, почти угрюмая, но такая же несгибаемая, часто избегала общества компании больше двух человек. Пристыженный принц, непрощенный женой, между попытками вернуть доверие старался держаться от Снежки подальше. Не подливать масла в огонь. Костер уютно трещал, пуская вверх красные огоньки. Киллиан покраснел от выпитого рома, а Белоснежка от ещё не ушедшей до конца жары. По крайней мере, они так считали – это было удобнее всего. Молчание долго не нарушалось ничем, кроме звуков природы и тихого пения пылающего огонька, на котором скоро будет греться их ужин. Еле слышный, почти интимный шепот прорезал тишину. Милые, чуть оттопыренные уши девушки заполыхали ярче пламени костра. - У тебя такое красивое имя, - хохотнул он, подходя на непривычно близкое расстояние. Его дыхание, пропахшее алкоголем, но не сказать, что противное, вызвало целую волну мурашек, коснувшись шеи. – Бе-ло-снеж-ка, - тягуче растянул Киллиан, пробуя на вкус первый снег, долгожданный, словно какое-то праздничное чудо. Утешение. Она развернулась, так и не встретив его тоскливый, но добрый взгляд. Мягкие теплые губы оказались чем-то похожи на губы Эммы, вот только касание их было не грубое, точно мужское, а робкое и невинное. Чистое. Снежное. Ласковый, колющий холодными искорками поцелуй. Случился очень быстро и быстро растаял, уступая место прежней сырой и противной ранней весне, ненадолго потерявшей власть. Как только рука пирата попыталась прилечь на хрупкую женскую талию, Снежка отстранилась. И теперь уже пылали не только уши или щеки: она сама светилась ярче костра. - Спасибо, что спас Дэвида, - коротко бросила она, повернувшись спиной. Направилась в другой конец их небольшого лагеря. Очередное пустое «спасибо», но от жены спасенного, а не от дочери. Вот только сейчас, в этот раз для него оно что-то значило. Для неё – нет. Рыхлый свежий снег ни за что не слепить, не подчинить себе с помощью крюка. Вот сильными, хоть и неуклюжими руками принца – пожалуйста. Прекрасный и глупый муж Белоснежки, к которому Киллиан, вопреки всему питал почти дружественные чувства. Одним крупным глотком Джонс осушил остаток фляги, стараясь не попасть ромом на губы. Горло грел родимый напиток, а уста след недавнего поцелуя, почти морозный и сладкий. Киллиан боялся смыть его, хотел ощущать прикосновение губ Белоснежки как можно дольше, растянуть удовольствие, потому что знал – это случилось в первый и последний раз. И всё же пара снежинок прицепилась к железному крюку. А то, что они уже растаяли – не так важно.