Адский пёс

      — Почему ты молчишь?       Её шёпот вытаскивает меня из собственных мыслей.       Так привычно. Всё привычно.       Почему я молчу?       Не знаю. Наверное, потому что она при смерти.       Практически безжизненная. Бледные губы, словно покрытые крошкой из мела, пытаются мне что-то сказать. А у неё не получается.       Я помню, каждый грёбанный день, когда её пытали. Как живьём сдирали с неё кожу, а она кричала.       Визг. Крик. Пронизывал мне душу, уничтожал меня... Они приковывали меня маггловскими наручниками, чтобы я не мог закрывать ладонями уши.       Я хотел не слышать, не видеть.       Я просил их не трогать её, я умолял взять меня. А они смеялись. Они хохотали. Харкали мне в лицо, свысока. А после — снова хохот.       И каждый день был таким же, как и предыдущий. Я просто потерял счёт... Не знаю, сколько сейчас времени, какой день, неделя, месяц... Просто помню, когда нас здесь заперли, был декабрь. Первый день зимы.       А сейчас я слышу её хрип, который перебивает звук капающей на пол воды. С грохотом падает на пол.       Отсчёт.       Я распахнул глаза, чтобы посмотреть на неё. Грейнджер улыбалась. Сквозь слёзы, ведь скоро всё закончится.       Для меня. Для неё. Для нас.       Они так и не смогли добиться от нас правды. Тёмному Лорду надоело ждать. Круциатус — для него уже был не таким актуальным, поэтому в руки брались серебряные кинжалы.       Острием они проводили сначала по спине. Легко. Оставляя легкие царапины, а после резко нажимали на нож, и загоняли его так глубоко, заставляя её кричать, извиваться. Кровь Гермионы брызгала им в лицо, а они при этом брезгливо корчили свои хари, но продолжали... А алая жидкость разбрызгивалась по камере, и она уже практически хрипела.       А после они залечивали ей раны, и уходили. Грейнджер тяжело дышала, всхлипывая. А я каждый раз её успокаивал. И что самое удивительное...       Она верила.       И так каждый день.       По кругу. Бумеранг.       Такого крика я не слышал никогда. Визг. Она умоляла, просила...       Порой хочется самим открыть клетку и впустить в камеру адского пса. Пса самого Сатаны, чтобы он разодрал на части меня самого. Хотелось отправиться в ад... Гореть, поджариваться в адском огне.       Лишь бы они не трогали её.       — Драко.       Закололо под лопаткой с новой силой, выкручивая внутренности.       — Потерпи еще чуть-чуть, Грейнджер. Всё будет хорошо.       Всё будет хорошо? Да ты сам веришь в это? Что за херню ты городишь?       Выворачивает наизнанку. А она вновь улыбается. И её грёбанная улыбка застывает на губах.       Я чуть не сдох, когда эта сука прикоснулась к ней пальцем. Когда у меня на глазах трахнул её, при этом смеясь.       А она вновь кричала. А я вновь пытался закрыть уши руками, но они прикованные к трубе... Впивал себе в руку ногти, вырывая плоть, хотя бы на секунду отвлечься на собственную боль. Но, твою мать, это не помогало. А раны кровоточили.       Мы разбились. Мы уже сдохли. Преждевременно.       Когда во мне появилась жалость к этому маггловскому отребью, я не могу понять. Конечно же, сказанные мною слова за неделю, до того как нас схватили, они задели её за живое. Я не помню, какой из подручных бесов руководил мной тогда, но слова вырвались:       — Иди к херам, Грейнджер. Даже если ты подохнешь, то мне тебя будет не жаль.       Ахуел. От своей же жестокости просто охренел. Как легко они вырвались, соскользнули с языка. Прошипел, подобно змее.       А теперь когда жалость охватила меня, я понял смысл сказанных мною слов.       Тогда. В тот вечер.       Только ублюдок или настоящая мразь может не жалеть человека, испытывающего такие муки.       Я мразь.       И буквально вчера вечером я попросил прощения. Впервые в своей никчёмной жизни извинился перед грязнокровкой. А она просто улыбнулась сквозь слёзы и коротко кивнула, заставляя вырваться с глотки протяжному, облегчающему стону.       Из-за меня она оказалась здесь. Увидев мою реакцию на её мучения, Тёмный Лорд воспользовался этим. На полную мощь.       Я больше всего на свете жалею, что окончательно не лишил себя чувств. Тогда бы не страдали ни я, ни она.       Скрип.       Звук открывающегося замка заставил меня подпрыгнуть на месте. Ржавчина хрустела на ключе. Всегда, когда они засовывали его во внутрь.       Дверь распахнулась. И я оторопел, когда увидел подобную себе долговязую фигуру.       Люциус стоял на пороге и просто смотрел. Он впервые за всё время пришёл сюда. Туда, где в своём собственном доме запер своего сына.       Да меня заперли в Малфой-мэноре. Схватили. Связали.       А он просто стоит. Смотрит. Наблюдает.       Захотелось выкрикнуть. Рычать. Выпустить псов наружу.       Но я просто молчу. Пытаюсь уловить хоть что-то в непробиваемой стенке. Пустота. Ноль эмоций.       Отец делает медленный шаг, переступая порог клетки, а после с ужаснейшим звуком она автоматически закрывается.       Я вижу, как сжалась в комок Грейнджер, я вижу, как она дрожит.       И шепчу:       — Всё будет хорошо.       Наверняка, она меня не услышала. Я сам себя не услышал.       Люциус подошёл ко мне. Всегда правильный внешний вид, что порой хотелось блевать от этой идеальности.       — Прости меня, сын.       Он говорит. Громко. А в голосе ничего. Ни капли сожаления. Пусто.       — У меня нет отца.       Я скривил губы, а после ощутил, как отцовская ладонь хлестнула мне по щеке, оставляя красный след его руки.       Хватает меня за горло.       — Она сдохнет первой.       Похолодело. Внутри.       Меня буквально затрясло, когда он занёс руку в воздух, вместе с крепко зажатой палочкой и, направив на неё, сказал:       — Авада Кедавра.       Сухо. Четко. Ровно.       Я зажмурился от зелёной вспышки света и, когда открыл глаза, выдавил из себя лишь:       — Нет.       На больше бы меня не хватило на тот момент. Просто тело. Растрёпанные волосы, прилипшие к потному лбу.       Тело висит на наручниках. Болтается. Обёртка.       И вдруг всё перевернулось в сотый раз, ведь Люциус занёс палочку и направил её в мою сторону.       — Авада Кедавра.       Зелёная вспышка.       Последнее, что я увидел, это влетевшего в подвал пса.       Адского пса.