Предпоследний вагон, последняя дверь

      Начало твоего дня ничем не отличается от сотен других, бывших до этого. Душ, кофе, сигарета, быстрые сборы, а уже в прихожей — ставший ритуальным жест: наушники в уши. И мир остаётся где-то за пределами твоего «Я». Ты так привык. Это твоё спасение. Твой щит. Щит от всего мира, которому, по сути, ты не нужен. Впрочем, кажется, и он тебе. Где-то там, приблизительно час спустя, тебя снова выбросит на маленький островок соприкосновения с людьми, а сейчас можно просто забыть об их существовании. Нет, конечно же, они будут всё это время напоминать о себе. Неспециально. Кто-то поздоровается в лифте — ты этого сквозь свой щит не услышишь, просто поймёшь по кивку и ответишь таким же. Кто-то обязательно толкнёт при входе в метро — утро, почти час пик. Дальше пространство будет сужаться, а количество людей увеличиваться — обратно пропорционально твоему приближению к перрону. Концентрация достигнет своего предела в вагоне. Ничего не поделаешь — все спешат по своим делам.       Но музыка… Музыка создаёт вокруг тебя надёжный кокон, храня заботливо и ревностно. А всё вокруг — неважно. Всех этих чужаков вполне можно счесть за некий неизбежный атрибут пути к тому самому островку — островку знакомых людей. Людей, с которыми ты будешь общаться. Сегодня, как и в любой из дней трудовых будней, это будут твои сотрудники. А от этих, встретившихся по дороге на работу, совершенно чужих, ты не ждёшь ничего. Нет, даже не так — ты от них ничего не хочешь. Хотя, в общем-то, они ничего и не предлагают. Как и ты им. Просто на данном отрезке пространства и времени вы волею судеб оказываетесь рядом.       Ты сбегáешь с последних ступенек эскалатора и, чуть толкнув плечом какого-то зазевавшегося паренька, вскакиваешь через последнюю дверь в предпоследний вагон, и тут же устраиваешься на своём любимом месте — сразу у входа — опершись пятой точкой о боковую спинку и привалившись плечом к тому маленькому промежутку стены, что остаётся до дверей. Это явное везение — обычно эти места уже заняты. Ты удовлетворённо засовываешь руки в карманы своего длинного приталенного чёрного пальто и под старых добрых Nickelback вновь полностью погружаешься в свой мир — скользнув безразличным, ничего не выражающим взглядом по лицам пассажиров, прикрываешь глаза.       Когда ты их открываешь, то замечаешь, что довольно-таки симпатичная девушка, сидящая неподалёку, с интересом рассматривает тебя и, заметив, что ты обратил на неё внимание, стеснительно отводит взгляд, а через секунду вновь стреляет в тебя глазками. Ты же на столь явную женскую уловку привлечь к себе внимание лишь внутренне улыбаешься и думаешь, что, наверное, хорошо, что она никогда не узнает о том, что из вас двоих только для неё перекрученная строчка из песни Цоя «Всё не так и всё не то, когда твоя девушка — пацан» прозвучала бы как шутка. Впрочем, тебе всё равно, что она там узнает или не узнает, да и что подумает, если узнает, — тоже всё равно. «Не в этой жизни, милая… — мысленно, почти извиняясь, говоришь ты ей. — Не в этой жизни… Потому что в этой для меня "пацан" — это самая что ни на есть лучшая "девушка"». Ты невольно улыбаешься этой мысли и снова закрываешь глаза.       В действительность тебя возвращает резкий рывок за наушник. Это неприятно. И «неприятно» — это очень мягко сказано. Ты возмущённо распахиваешь глаза и понимаешь, что нарушителем твоего спокойствия стал входящий на остановке парень, который нечаянно зацепил провод, снимая с плеча сумку-рюкзак. И хотя ты осознаёшь, что, в общем-то, виноват сам — нужно было не оставлять провод висящим, а заправить за шарф — всё же не можешь сдержаться, чтобы тихо не прошипеть ему вслед: «Поаккуратнее, придурок…» По идее, он не должен был услышать твоего недовольства, но парень, чуть обернувшись, добродушно бросает тебе: «Ну, прости…» — и, пройдя к противоположной двери, примащивается по диагонали от тебя в точно таком же положении.       Противно саднящее ухо требует возврата наушника на место, а ты, продолжая безмолвно негодовать, бросаешь злобный взгляд в сторону наглеца. «А он ничего так… — неожиданно для себя констатируешь ты, вдруг поймав себя на осторожном рассматривании «обидчика». — А ведь, и правда, очень достойный экземпляр… — окинув его оценивающим взглядом, думаешь ты. — Чуть старше меня — лет на пять, семь?..»       Одет он просто, но ты прекрасно знаешь, что именно такая простота и стоит недёшево — взять вон хоть его кожаный рюкзак, который он, небрежно примостив на носок тяжелого ботинка, держит за ручку-петлю. Что-то неуловимое в его виде и поведении говорит тебе о том, что он не завсегдатай общественного транспорта, что он здесь оказался случайно — хотя достаточно уважительную причину ты себе так и не можешь представить: ведь можно же было взять такси.       Твоему созерцанию окружающие, в сущности, не мешают — на этом отрезке маршрута вагон практически всегда уже полупустой. Не то чтобы ты беспардонно таращишься на него, но всё же твой взгляд постоянно возвращается к его фигуре… А потом парень заканчивает «увлекательное изучение» ближайшей рекламной чепухи и встречается с тобой взглядом, засекая твою заинтересованность. И ты — о боги! — от неожиданности ведёшь себя точно так же, как та девушка, над которой насмехался ещё пару минут назад: спешно отводишь глаза и через секунду опять смотришь в его сторону. А он — конечно же! — продолжает смотреть на тебя. Глаза в глаза.       Сначала ты злишься на себя за идиотское поведение и принципиально не отпускаешь его взгляд, а потом это сделать уже просто невозможно. Невозможно не смотреть в эти цвета грозового неба глаза — это уже они не отпускают тебя.       «Наверное, на солнце они голубые…» — невольно думаешь ты. И эта безобидная, в общем-то, мысль неожиданно включает какие-то другие, непонятные ощущения — ты вдруг понимаешь, что твой надёжный щит пробит: ты не можешь спастись от этих глаз. Да и не хочешь. Наоборот, ты с готовностью сдался бы в плен, хотя в душе робко надеешься, что эта глупость всё же не читается в твоём взгляде так уж явно. Но, кажется, твой визави вовсе не считает, что это глупо. Его чуть насмешливый взгляд смягчается, а потом выдаёт такую гамму эмоций, что у тебя начинает кружиться голова. От невербального обещания чуда.       Вы так и стоите. Секунды?.. Вечность?.. Ты больше не замечаешь никого и ничего. Весь мир словно растворяется — перед тобой только его лицо. И нестерпимо хочется прикоснуться к нему. Осторожно, кончиками пальцев, повторить контур брови, провести по скуле, очертить подбородок и, решительно запустив пятерню в густые волосы, поцеловать. И глаза напротив соглашаются с тобой — тебе даже удивительно, что ты с такой лёгкостью понимаешь это. Да, они, определённо, соглашаются… Только уже в следующее мгновение ты теряешь инициативу, и это уже не ты целуешь, а целуют тебя. А потом всё начинает напоминать горячее аргентинское танго, в котором право безраздельно главенствовать не принадлежит никому. В котором страсть не оставляет ни малейшего шанса на сомнения и размышления. В котором кажется, что всё происходящее — это единственно возможный и правильный вариант. В котором передышкой является только промелькнувший между вами силуэт проходящего по вагону пассажира.       И кровь уже стучит в твоих висках, и дыхание становится частым, и кажется странным, что вы по-прежнему остаётесь на своих местах. Но где-то краем сознания ты понимаешь, что именно в этом и заключается то самое чудо. И оно — настоящее.       Ничто не длится вечно — и этот странный поцелуй тоже разорван. Вы всё ещё смотрите друг на друга. Его грудь так же учащённо вздымается, как и твоя. И, наверное, со стороны вы смотритесь очень откровенно — если этим сонным утром вообще кому-то есть дело до других. Дыхание постепенно приходит в норму. Его губы трогает слабая улыбка. Какая-то вымученная и немного печальная. А через пару секунд поезд останавливается, дверь — на единственной станции по этой ветке — открывается с его стороны, и он выходит, оставив тебя наедине с дурацкой мыслью: «Видимо, не так уж редко он бывает в метро, раз знал, где встать…» О том, что это могло быть простое совпадение или он, воспользовавшись случаем, просто сбежал, так и не доехав до своей остановки, ты сейчас не думаешь.       Действительность медленно возвращается, и в поле твоего зрения попадает давешняя девица, ошарашено переводящая взгляд с тебя на дверь, куда он только что вышел, и обратно на тебя. Этот взгляд буквально пропитан пониманием. Ты смотришь на неё спокойно и равнодушно, а потом уголок твоих губ в ухмылке ползёт вверх, одновременно с приподнимающейся бровью: «Молодец, крошка, ты всё правильно определила. Что дальше?..» Она же чуть виновато, словно нечаянно подсмотрела чужую, запретную для неё жизнь, ещё секунду смотрит на тебя, а потом, сочувствующе улыбнувшись, опускает глаза — какая толерантная, надо же!       Поезд трогается. Всё ещё слегка подрагивающими руками («Нет, бабуля, не наркоман!» — безмолвно в сторону укоризненно посмотревшей на тебя старушки) ты меняешь бодрых Nickelback на романтичного Стинга, поправляешь наушники, поглубже засадив «пробки» в уши, и тем самым восстанавливаешь свой щит до максимально возможного сейчас уровня. Потом закрываешь глаза и вдруг чётко осознаёшь, что ещё бог знает сколько времени ты будешь специально садиться только в предпоследний вагон, заходя в него через последнюю дверь…