Хризантемы на кимоно

Итачи неторопливо раскладывал одежду по полкам в шкафу. Выдвигал ящики, распределял аккуратно сложенные вещи: футболки, штаны, бельё целыми стопками, вытаскивая их из сумки. Для традиционной одежды отводилось отдельная ниша. Вещей было немного, но ни ему, ни брату не требовался большой гардероб. Хотя Итачи порой очень хотелось приодеть Саске, вынув его из холщовых штанов и неопределённого покроя рубашек. Теперь, когда они были наконец вместе, выбравшись из всего этого ада — спасибо Наруто, — Итачи считал, что брат достоин самого лучшего. Наверстать упущенные годы, одарить Саске всем тем, чем тот был обделён. Они оба были обделены. Но пока они учились хотя бы жить вместе, купив отдельный дом, и не вздрагивать от случайных прикосновений. Территорию, где когда-то располагался квартал Учиха, отдали Конохе. Теперь не было суверенной территории великого, опасного клана. И клана тоже не было. У них начиналась новая жизнь. Свободная от клановых условностей, родового проклятия и мрачного наследия. По крайней мере они на это надеялись. Разложив косоде, хакама и хаори, Итачи стал перебирать юката. Пара уже выцветших, любимых и потому бережно хранимых, несколько новых, но уже надёванных. На одно такое Саске успел пролить томатный сок и поджечь ненароком — всё от того, что рядом с братом тот поначалу чувствовал себя неловко, да и сейчас… Итачи улыбнулся. Глупый маленький брат… Уже совсем не маленький и не такой уж глупый, но — брат. Единственный. Остались только они. Итачи убрал последние кимоно и тут обнаружил свёрток на дне сумки. Свёрток был вроде бы смутно знакомый, но он не помнил, чтоб что-то из свежекупленного было в такой упаковке, а её, судя по всему, ещё ни разу не разворачивали. Насыщенного тёмно-синего цвета юката с белыми полосами, мелкими лиловыми листьями и крупными бледно-голубыми и сиреневыми хризантемами — «кику» — цветами, символизирующими власть и солнце — едва не выпало из рук Итачи. Он про него уже давно забыл и не думал, что оно окажется среди вещей. Это было просто мистикой… Итачи провёл ладонью по мягкому хлопку, закрывая глаза и вспоминая, впуская в своё сердце горечь многих лет одиночества и особенной терпкой тоски в июле. Каждый год на день рождения брата он покупал ему подарок. Кунаи, сюрикены, книжки, новые сандалии… Покупал и отдавал другим детям или оставлял там, откуда уходил со следующей миссии с Кисамэ. Это юката было куплено пару лет назад. Тогда оно имело особенный смысл. Не просто подарок. Вещь как будто бы из тех, прежних времён, когда клан процветал, была непривычна только одним — отсутствием мона. Этого символа Учиха, которым, точно клеймом, метили все семейные вещи. И, казалось, что эта печать незримо лежала и на людях тоже. Итачи тогда мысленно видел перед собой брата в этом юката без знака веера на спине. Без этой страшной сцепки — судьбы-проклятья-силы, тянувшейся за Учиха. Видимо этот подарок он оставил в поместье, которое… было разгромлено при их с братом встрече, где они сошлись в последнем бою. Итачи открыл глаза. Не вспоминать. Он поднялся на ноги. Пора было поставить окончательную точку вместо бесконечных запятых. Раз уж ему попалось это юката, чудом уцелевшее, пора сцепить кусочки жизни в единое целое. Саске драил полы. Дом был не новый и в нём давно никто не жил, поэтому ему требовалась генеральная уборка. Сейчас принудительному ритуалу очищения подвергался деревянный пол в коридоре. Саске, подвязав рукава и подоткнув полы юката, ползал на карачках и оттирал мокрой тряпкой многолетнюю грязь. Рядом с ним лежал кунай, которым он изредка скрёб поверхность, если пятна не оттирались водой или попадались «заусенцы». — Саске. Саске обернулся, немного раскрасневшийся и встрёпанный. Тёмные глаза смотрели слегка рассеянно и чуть недоверчиво. Белое лицо в полумраке коридора и настороженное выражение на нем — опять захлопнулся, как ракушка. Через мгновение ресницы дрогнули, взгляд оттаял. Саске отвёл прядь волос с лица — предплечье оплетала густая сеть светлых шрамов, уходящая немного выше локтя, — слегка улыбнулся, ещё неуверенно, натянуто. — Да… Итачи. Никаких «старших братьев». Итачи ободряюще улыбнулся в ответ, положил свёрток, что прижимал к себе, на тумбочку и поманил брата рукой. Несколько секунд Саске сидел, замерев, опустошённый воспоминаниями — это движение! Но всё-таки поднялся — словно во сне, выпуская из руки тряпку, и двинулся к Итачи будто бы на деревянных ногах. Шаг, другой. Итачи поймал себя на том, что пальцы сами сложились… Саске подошёл почти на расстояние вытянутой руки. Нет. Итачи протянул руку вперёд: — Что это у тебя тут… И ткнул в грудь. «Глупый маленький брат» доверчиво опустил голову и тут же был схвачен за нос. Теперь у них новые игры. Саске недовольно вскрикнул совсем не детским, низким голосом, вывернулся из-под руки, яростно сверкая глазами, попытался дать сдачи. Завязалась полушуточная возня-драка, в которой они выворачивали друг другу руки и пихались. В конце концов запутались и, шумно дыша, замерли, потому как двинуться ни одному, ни другому было невозможно. — Ты меня для этого отвлёк? — пытаясь сдуть чёлку с лица, пропыхтел Саске. — Нет. Итачи не улыбался, но в голосе прорвался смех. Ему нравилось дразнить брата. Хотя бы потому, что тот переставал быть похож на мрачную ледышку, которая потом взрывалась приступами агрессии. В детстве Саске был не таким. Такой он стал. Итачи не обманывался — почему и из-за кого. И только в его силах было если не исправить, то помочь научиться — да, и ему тоже — жить по-другому, воспринимать себя и мир иначе. Но, даже желая того, от многолетних привычек так просто не избавиться… — У меня для тебя кое-что есть, — произнёс Итачи. Саске так удивился, что перестал брыкаться, и они моментально распутались, развязались, как шёлковые шнурки, и невольно отступили друг от друга на пару шагов. Итачи взял оставленный на тумбочке подарок и протянул его. — Возьми. Саске осторожно принял аккуратный, плоский свёрток, вопросительно и вновь настороженно посмотрел на брата. Но, увидев лёгкую полуулыбку, перевёл взгляд на светлую обёрточную бумагу и, присев на корточки, стал распаковывать. Итачи, опустившись рядом, не без скрытой радости отметил, что движения рук у того чуть рваные, выдающие нетерпение. Бумага с сухим шелестом раскрылась, и Саске замер. Неловко и осторожно потянул ткань, поднимаясь, увлекая её за собой, пока не развернул окончательно. Молча разглядывал рисунок, знакомо наклонив голову, будто застывший во времени. Итачи смотрел на брата снизу вверх, замерев, а сердце не слушалось и билось в груди предательски быстро. — Это правда мне? — донёсся глухой голос Саске, заставляя Итачи напрячься всем телом. — Да, — ответ вышел чуть хрипловатый, — давно хотел, Саске… Саске вытянул руки, любуясь вышивкой с довольной мордахой и чуть хитрой ухмылочкой: — Поможешь? Итачи отвернулся, перенося вес и опираясь рукой о пол, чтобы встать. Скрывая облегчение. — Конечно. Принял из рук брата юката, чтобы тот разделся. Движения Саске были привычно резки, уверены и не суетливы. Тёмно-серое домашнее кимоно полетело на пол, Саске повернулся спиной и поднял руки. Итачи смотрел на эту спину и плечи, взглядом охватывая единую картину рельефных мышц под светлой, даже бледной кожей, и немногочисленных шрамов. Боли, испытанной братом, силу, которую тот нашёл и взял без его участия. Итачи хотелось дотронутся, стать частью Саске, но пока что они разговаривали почти односложными фразами, и от возможности физического контакта, не несущего в себе негатива, просто дурели. Почти десять лет порознь… Что он знает о брате? Лёгкий поворот головы. Уже царственный и изящный, исполненный чувства собственного достоинства — как и подобало бы главе клана. Страстный взгляд — много эмоций, спрятанных за маской. Далёкий и всё равно болезненно родной, близкий человек. Та же плоть, та же кровь. Его брат, его ребёнок, его жизнь и смерть… Ткань легко скользнула по плечам, и Итачи отчётливо представил себе, как она обласкала прохладой руки и спину Саске, мягко легла на грудь и бёдра. Не чуя рук, Итачи запахнул юката — и не выдержал. Прижал брата к себе, зарывшись щекой в непослушные волосы на затылке. Его-его-его. Его маленький глупый брат. Не маленький, не глупый, взрослый, сильный, ранимый ребёнок, чужой, но свой, только его. Итачи оттолкнул Саске также неожиданно, как и обнял, поддавшись накатившим чувствам минуту назад. Отвернулся, испугавшись этого откровения близости. Ведь не было больше ни тех Саске и Итачи из детства, как и не было тех Саске и Итачи — мстителя и предателя… А что было? Чему можно было позволить быть? Итачи никогда не думал, что будет так вот бояться и не знать, что делать с братом. — Так, давай теперь подвяжем тебя, — Итачи поднял с пола узкий, светло лиловый ханхаба-оби, стараясь придать себе вид беспечный и радостный — актёрские уловки ему всегда хорошо удавались. Но… Итачи даже не успел распрямиться до конца, захваченный врасплох гримасой, исказившей лицо брата. Уголки рта оттянулись вниз, глаза сузились, придавая сходство с маской театра Кабуки. Пальцы судорожно сжимали и комкали синий хлопок, придерживая его на груди. Дрогнули бледные губы… И Итачи понял, что Саске плачет. Неприкрыто, беззвучно, отчаянно, так, что от слёз лицо стало мокрое. Три шага. Саске уткнулся носом в плечо Итачи и разревелся, как ребёнок. Сумерки опустились на Коноху неожиданно, как облако набегает на солнце. Ужин закончился ещё час назад, и сейчас Саске, освежившись и облачившись в новое, подаренное братом юката, неспешно шёл по чисто вымытому коридору к комнате, которую они решили считать местом для проведения чайных церемоний. Правила этикета и замашки, приобретённые Саске, когда он был беглым шиноби, смешались в нём, привнося хаос, а порой и нелепость в некоторые действия Саске, что иногда создавало двусмысленные ситуации. Поэтому брат предложил ему освежить в памяти некоторые правила этикета. Распитие же чая по правилам, по мнению Итачи, лучше всего могло помочь обрести внутреннюю гармонию и равновесие. Саске постучал, раздвинул сёдзи и вошёл. Итачи сидел перед низким столиком и маленькой жаровней на тонком коврике. На столике лежали ингредиенты и посуда для приготовления чая и проведения церемонии. Чай источал тонкий аромат, распускаясь белоснежными цветками пара над глиняными чашками. Итачи жестом указал на место напротив себя. Саске молча сел на колени, положил руки на бёдра, упершись в них ладонями. Итачи поднял чашку, второй ладонью придерживая её под донышко. Поклонился, протягивая Саске. — Помнишь ещё? — Да. Саске положил на левую ладонь шёлковый платок фукуса, с вышитыми на нем журавлём и черепахой — символами долголетия (чересчур вычурно и богато для чайных фукуса, но других дома не нашлось), принял чашку правой рукой, поставил её на левую ладонь и, кивнув Итачи за неимением следующего гостя, которому бы он мог передать дальше чай, отпил. Вкус был чудесным, тонким, сложным и совершенно незнакомым Саске. Дома они именно такой не пили, потом был простой зелёный чай, Орочимару же предпочитал загадочные настои из трав, или не предпочитал, но был вынужден их пить. В полном молчании выпив половину, он обтёр бумажной салфеткой край чашки и вернул её Итачи. Тот повторил все действия ритуала с самого начала и тоже пригубил напиток. — Умиротворяет, не правда ли? Итачи поставил чашку на плетёную подставку на столике и слегка улыбнулся. Он, кажется, вообще старался теперь улыбаться почаще. Для них обоих. — Да, — Саске отвёл глаза и чуть тише добавил, — и ужасно занудно, если это длится часами… Итачи склонил голову на бок и улыбнулся уже явственнее: — Зато как хорошо тренировать терпение… Саске хмыкнул. — …и умение спать с открытыми глазами, вовремя просыпаться и делать осведомлённый вид, если что-то спрашивают. — Итачи, ты!.. Итачи поскучнел, с отсутствующим видом проговорил, мусоля в пальцах кончик распущенных волос: — Гений и отличник, надежда клана и всё что угодно, но не человек, да… Саске почувствовал себя неуютно. Поглядел на рукава темно-синего юката с хризантемами, мягко облегавшие руки, и ему вдруг показалось, что теперь это он — чья-то надежда, кукла для любования, выставленная на лакированную полку, а брат ушёл в тень. Спрятался внутри невзрачного юката, отринув всё накопленное, перекраивая свои привычки, расщепляя себя ради того, чтобы стать как все — просто человеком. Но как это возможно? Итачи никогда не будет «простым». А он — Саске — опять чувствует пропасть между ними. Его делают особенным, им подменяют солнце, но он никогда не станет «кику», сколько хризантем не нарисуй на кимоно. Неловкое молчание затягивалось. — Как твои глаза? — вдруг спросил Саске, подняв голову. — Глаза? — Итачи невольно коснулся пальцами их уголков, — нормально. Прижились. Итачи ослеп в том бою. Перенеся клиническую смерть и летаргический сон, он вернулся, но совершенно незрячий. Ему пересадили новые глаза, тем самым вернув возможность видеть и лишив шарингана намеренно. Вероятность того, что Итачи адаптируется к пересаженным глазам настолько, что снова пробудит шаринган и сможет пользоваться клановыми техниками была ничтожно мала. Вся жизнь Итачи, все его поступки, завязанные на мангекё, были перечёркнуты. Цукиёми, Аматерасу, Сусано-о. Итачи всегда был немного не от мира сего, и Саске знал, скорей интуитивно, — для его «нечеловеческой» части эти техники были той самой отдушиной, в которой он так нуждался. У него оставались высокое умение ниндзюцу, печатей, скорость реакции и хорошее тайдзюцу, он мог использовать катон, но зияющий пробел, словно из бумажной фигурки вырезали кусок, никуда не делся. И поэтому… — Прости, брат, я не могу быть столь же совершенным, как… Саске запнулся. «Я просто хочу быть с тобой рядом». — Итачи? Свет ночника внезапно заметался, и тени протянули руки к лицу Итачи, трогая глаза, нос, губы, подбородок, словно пытались стереть их, нарисовать новое лицо. Итачи не шевелился. Смотрел на него тёмными глазами — кажется, теперь карими, — и ничего не отвечал. Лицо его словно превратилось в маску. Внезапно остро и ясно, буквально прочерчивая это ощущение, это понимание в голове бело-алыми лентами, представилось, что перед ним сидит то ли божество, то ли демон, но точно не человек. Есть уж там у него шаринган или нет. Итачи пошевелился. Подался вперёд, опираясь на столик, протягивая чёрно-белую от игры теней руку — и Саске отчётливо осознал, холодея от ужаса, что он снова в мире Цукиёми — к лицу брата. Прохладная ладонь коснулась щеки, двинулась по лицу, касаясь бровей, задевая ресницы, опускаясь ниже, оттягивая тёплое нежное веко. Тук. Сердце. Сердце толкнулось в горло и упало вниз. Тук. Не-человек из сказок и кошмаров Саске потянул его на себя, отметая стоящий между ними столик — опрокинулись пиалы, просыпался чай, задребезжали, смещаясь по лаковой поверхности остальные предметы. Итачи коснулся губами лба Саске, обхватил его за плечи руками, притянул к себе вплотную, сжал. — Ты лучше, — услышал Саске шёпот брата, — ты всегда был лучше. Лучше любых техник, любых иллюзий, любой силы. Иначе я бы тогда не оставил тебя в живых. Иначе я бы забрал тебя с собой. Саске почувствовал, что у него темнеет в глазах, и сознание проваливается в удушливую фиолетовую темноту вместе со словами: — Прости меня, Саске. Прости… Стояла безлунная ночь. Небо затянули тучи, поднялся ветер, сильный, рваный, словно бы перемешивающий внутренности деревни. Саске выскользнул из дома, торопливо пересёк пол-Конохи и остановился под окнами знакомого дома. На одном из верхних этажей одиноким жёлтым светом маячило окно, в нем виделся тёмный мужской силуэт. Саске вздохнул, сделал один прыжок-другой и, опустившись на карниз, постучал в стекло. Створка отворилась, Саске, перегнувшись через подоконник, о чем-то быстро заговорил, иногда дополняя слова жестами. Потом вытащил из кармана штанов конверт, передал своему собеседнику, кивнул. И, напоследок коротко и дружелюбно усмехнувшись, махнул рукой и спрыгнул с подоконника в ночь. Тонкие облака скрыли солнце над Конохой, но пасмурно от этого не стало — просто свет был мягким и рассеянным. Утром прошёл дождь, и мокрая земля парила. Над деревьями и домами стоял влажный кумар. Наруто поправил бандану и набрал воздух в грудь. — Сас-ке-е! Выходи на честный бой! Саске высунулся в окно: — Вызов принят. В этот раз я тебе накостыляю, Узумаки Наруто! Наруто довольно усмехнулся. Через несколько секунд Саске уже спускался по ступенькам, приближаясь к своему лучшему другу и напарнику. — Ну ты и пижон, Саске, — присвистнул Наруто, окидывая взглядом новое юката. — Я тоже безмерно удручён твоим видом, — хмыкнул Саске, глядя на замызганную джонинскую куртку и порванные штаны. Наруто, похоже, только-только вернулся с одиночной миссии. — Ну, ты, блин… — Наруто насупился, но тут же его лицо вновь просияло. — А хорошо выглядишь. Держи. И протянул коробку. — Спасибо, придурок, — Саске взялся за неё, но Наруто тут же притянул его за руку и обхватил за шею. Уткнулся лбом в лоб Саске. — Ну как вы тут, братишка? И глянул открыто и пытливо. — Нормально, — усмехнулся Саске. — Итачи тебя не обижает? — Наруто мрачно свёл брови. — Нет, — неудержимая улыбка заставляла разъезжаться губы, и Саске по привычке попытался сдержаться, отчего вышла какая-та гримаса. — А ты? — на губах Наруто заиграла лукавая, задорная улыбка, совершенно не вяжущаяся с нарочито серьёзным голосом. — Каждый день, — ответил Саске в тон другу, ставшему частью семьи, вторым братом. — Отлично! Они по-мальчишески улыбнулись друг другу. Наруто отпустил Саске, мимоходом хлопнув его по плечу. — Надеюсь, это и вправду сработает. — Я думаю — да, — Саске вновь принял серьёзный и высокомерный вид. Тут Наруто, меняя тему разговора, заговорил оживлённо и нарочито громко: — А что, вас тут ещё не оккупировали девчонки? — У нас сейчас герой-любовник — это ты, придурок. Опять за Мизукаге волочился на обратном пути? Наруто смущённо почесал нос: — Да ну тебя… — Ну ты и извращенец. Сначала Цунаде, теперь вот… Знаешь, как это всё называется? — Не знаю и знать не хочу! — замахал руками Наруто и отскочил, — что с братом, что без брата, ты невыносим! Саске усмехнулся. — Я пошёл, короче. Итачи привет! — Ага. Он неторопливо поднялся по ступеням. Так же неторопливо прошёл через весь дом, спокойно постучал в дверь кабинета Итачи и дождался разрешения войти. — Не помешаю? — Нет. — Я по делу. Итачи отложил кисть, вытер испачканные тушью руки платком и выжидательно посмотрел на Саске. — У меня подарок для тебя, — он старался говорить ровно, не выдавать своего волнения, поэтому тон выходил нелепо серьёзным, без интонаций. Удивление отразилось на лице Итачи, но он тут же справился с ним и взглядом показал, что весь во внимании. Саске выдержал паузу, открыл дверь, взял коробку, оставленную у порога, и поставил её перед братом. Итачи придвинул её к себе и стал разворачивать бумагу, а потом снял крышку. Внутри лежало юката. Тёмно-синее, с белыми полосами, лиловыми мелкими листьями, нежно-голубыми и сиреневыми хризантемами. Итачи так растерялся, что не мог ничего произнести, и всё смотрел на юката в своих руках, ощущая странное дежа вю. Саске обнял брата за шею, перегнувшись через коробку, прижался губами к гладкой щеке, замирая. — И не будем вышивать никаких монов на них. Просто Итачи и просто Саске. Просто две половинки, нашедшие наконец друг друга.

июль 2009