through time.

– Может, уже самое время перемотать на начало, Акеми-сан? – язвительно отзывается откуда-то позади Мами. Хомура не обращает внимания, изо всех сил не обращает внимания и сжимает кулаки, лишь бы не обернуться. Где-то над головой кружит ведьма, на днях откусившая Томоэ голову, поэтому Акеми смотрит исключительно вниз, не поднимая собственной, чтобы также её не лишиться – в реальности такое бы не сработало, но пока в этом уверена юная волшебница, этой же точки зрения придерживается и ведьма. Шарлотта скалит треугольные зубы, змеёй вьётся под бесконечным потолком, но не приближается – а если приближается, Хомура стреляет холостыми в воздух, не поднимая головы, и ведьма снова её сторонится. Акеми идёт вперёд, оставляя позади Шарлотту наедине с Мами. Томоэ всё ждёт ответа, который не предусмотрен, и качает головой, которой нет – Хомуре не надо оборачиваться для того, чтобы убедиться в этом, ненужная картинка сама собой лезет в голову. Она не оборачивается вовсе не потому, что в таком случае призрак Мами настигнет её, вцепится в платье мёртвой хваткой и будет удерживать до тех пор, пока Акеми не постигнет та же участь, пока Шарлотта не спустится на обед, пока сдерживать волшебницу не станет бессмысленно. Хомура дважды моргает и отгоняет ненужные мысли, в которые она – нет, совсем нет – не верит, и абсолютно точно не допускает даже возможности того, что такое может случиться. Поэтому Акеми сильнее сжимает в руке пистолет и ускоряет шаг. Пространство вокруг сменяется незаметно, будто волшебница проходит через невидимую и нематериальную дверь, но Томоэ и Шарлотта точно остаются позади – отчего-то это не поднимает ей настроения ни на грамм, этот факт тяжким грузом ложится на плечи девушки. Возможно потому, что в новом небе по бесконечности парят картины, множество холодного оружия, которое Хомура могла бы определить на глаз и перечислить по именам, если бы могла издать хоть звук. Акеми позволяет себе осмотреться и видит огромный концертный зал, и на взгляд невозможно определить его размеры просто потому, что пространство – обманка. Она слышит музыку, красивую и ужасно корявую одновременно, и что-то подсказывает ей, что это скрипка. Боковым зрением Акеми замечает трон, роскошный и кроваво-красный, и сразу же поворачивается в другую сторону. Потому что там сидит Саяка, облачённая в платье ведьмы, которой стала, и улыбается безумно, а руки её испачканы в крови. Вокруг Хомуры сгущается тьма, и волшебница чувствует, как прожигают в ней невидимую дырку два голубых глаза; она надеется, что вслед себе ничего не услышит, но где-то в глубине души, в той тьме, которую не желает знать, хочет этого и слышит: – Эй, Хомура, так как там Кёске на этот раз? – Мики в точности копирует язвительный тон Томоэ. Акеми не обращает внимания на эхо заданного вопроса, которое и не собирается умолкать. Ей представляется, как над ней, болтаясь на тонкой верёвочке, висит тяжёлая наковальня с выжженной на ней надписью «ВИНА» – она успевает отбежать вперёд, когда та падает; слышится грохот, с которым трещит пол, и наковальня проваливается в него, в пустоту бесконечности, оставляя от себя на память дыру в полу. Хомура не оборачивается – нет, точно не из-за страха, совсем нет. Акеми пригибается, прикрывая голову руками, и над ней со сверхзвуковой скоростью пролетает яблоко, красное, прекрасно подходящее обстановке. Волшебница даже не ставит перед собой вопроса, кто его кинул, – это слишком глупо, потому что вопрос вышел бы риторическим. Хомура чувствует, как с одного из зрительских мест позади поднимается другая волшебница – в красном, и, возможно, в крови, только на этот раз в своей собственной. Она спрыгивает на землю, и в момент, когда её ноги касаются пола, тысячи клинков, спокойно висевшие в воздухе до сего момента, оборачиваются к Акеми. Кёко смеётся – немного злобно, также язвительно и обречённо, и Хомура ускоряется ещё, незаметно для себя переходя на бег. – Давай, спасительница мира, воспользуйся своим коронным приёмом, выиграй ещё времени! – кричит ей вслед Сакура. Акеми перебегает следующую невидимую завесу слишком быстро – ей даже кажется, будто она снова остановила время – и едва успевает затормозить, чтобы не рухнуть с обрыва. Хомура подходит к самому краю, и где-то в районе сердца нечто отзывается болью, ощутимой не физически и даже не морально. Внизу, под её ногами расстилается то, что некогда было одним из величайших городов, что от него осталось, а по венам разливается горьким огнём понимание того, что одним городом всё не заканчивается. А ещё внизу стоит Мадока – и Акеми позволяет себе поднять взгляд. Канамэ стоит в школьной форме, рваной местами, но это мелочи по сравнению с прошедшим апокалипсисом; она улыбается невинно, как умеет только Мадока, и машет Хомуре рукой, предлагая спуститься. И той очень хочется согласиться, взять подругу за руку и больше никогда не отпускать, потому что она жива, наконец, и это самое главное. Но рядом с Канамэ стоит Кьюбей, светит своими кроваво-красными глазами, в которых отражаются атомные взрывы и ничего одновременно, и прилежной отличнице Хомуре – той, что ещё носит забавные косички и очки, той, что ещё не заключила контракт и восхищается своей лучшей подругой, которая рискует жизнью, спасая мир, – хочется материться. Акеми шипит сквозь зубы, но не сдаётся. Кьюбей, в очередной раз воскресший очередной инкубатор в её голове не устаёт твердить, что всё бесполезно, и время нельзя изменить. Может быть, Хомура делает только хуже. Может быть, она не способна ничего изменить. Но ей не нравится эта подмена Мадоке, которая улыбается фальшиво и принимает на плечо Кьюбея, которая приглашает её в уничтоженный мир. Акеми закрывает глаза и прокручивает диск на плече ещё раз, возвращая всё назад, возвращаясь к изначальной точке.