Изнанка чуда

Повсюду: и на жёстких церковных скамьях, и на мраморном полу, и на алтаре — то тут, то там лежат белые перья, ежеминутно, ежесекундно подхватываемые сквозняком, вольно скользящим под стрельчатыми сводами собора: двери из рассохшегося дерева не преграда для ветра, как и старые рамы потускневших витражных окон, как и прохудившаяся местами из-за непогоды крыша. Перья эти меньше и легче голубиного пуха, нежнее и светлее снежных хлопьев, тоньше и чище цветочных лепестков — из-за сквозняка кажется иногда, что падают они из-под свода, откуда-то оттуда — с милосердно отвечающих на мольбы людей небес. «Ангелы», — шепчутся прихожане. «Господь», — шепчутся прихожане. «Чудо», — шепчутся прихожане. Падре, широким жестом благословляя свою разношёрстную паству, ныне осенённую благодатью свыше, необычайно вдохновенно читает проповеди, и после службы в ящик для пожертвований сыплются сбережённые на чёрный день монетки, звонко отскакивая от его стенок, и с сухим шелестом падают мёртвыми бабочками бумажки с именами тех, о ком просят помолиться во здравие или за упокой. На самом деле разгадка тайны проста: у Нилл линяют крылья, но она обычно прячется, когда в собор приходят чужие, поэтому вожделенного и священного чуда никто не касается руками, никто не осмеливается посчитать его фальшивым. А если кто-то из припозднившихся после исповеди кающихся грешников и замечает крылатый силуэт хрупкой золотоволосой девочки, то лишь укрепляется в вере: только у ангелов, воистину, бывают такие грустные и мудрые во всезнании глаза на сияющем нездешним светом лице. Когда утренняя служба заканчивается, падре открывает ящик и без всякого стеснения принимается разбирать щедрые дары прихожан, откладывая в одну сторону бумажки, а в другую — монетки, чтобы потом попросить Нейлза или ещё кого-нибудь прочесть имена и сосчитать деньги: иначе ему не узнать, за кого молиться и насколько усердно. Ночевавший накануне в соборе Хайне, запустив пятерню целиком в белые растрёпанные патлы, молчаливо и яростно по-собачьи вычёсывает снежные перья. Не очень-то ему улыбается встречаться через пару часов с заказчиком, когда голова напоминает покинутое птичье гнездо — это портит имидж и, соответственно, снижает стоимость услуг, а жрать хочется слишком сильно, чтобы позволить себе терять часть доходов. Нилл привстаёт на цыпочки, помогает ему убирать кружащиеся вихрем и прилипающие к кожаной одежде пёрышки, смотрит печально и виновато — в её локонах тоже запутались пушинки, но ей они не мешают, да и поделать с ними, в общем-то, ничего нельзя: пока перо не сменится полностью, о чуде не перестанут твердить. — Ну и пройдоха же вы, святой отец, — бубнит себе под нос неудобно устроившийся на скамье и наблюдающий за действиями священника Бадо, в ожидании подельника вертя в пальцах перо и наполняя пространство вокруг себя дымом скверных сигарет — впрочем, надо отдать ему должное, не самых скверных, даже не перебивающих рассеянные в воздухе запах тёплого свечного воска и благовоние ладана. — Я не обманываю их, сын мой, — оторвавшись от своего занятия, медленно и скорбно проговаривает падре, но на его тонких губах змеится улыбка, сводящая на нет весь эффект мнимой благости. — Я всего лишь потакаю склонности заблудших овец к самообману. Но если я и Господь встретимся когда-нибудь, он простит мне, их пастырю, этот грешок. Хайне молчит, с обречённым видом предоставив лохматую голову в полное распоряжение тонких пальчиков Нилл. — Я мог бы, подобно святым отшельникам, питаться акридами [1] и диким мёдом, но я не должен забывать о прелестной крошке, которую нужно кормить и одевать, — падре неожиданным для слепца стремительным движением щипает «прелестную крошку». Нилл беззвучно открывает рот и спешит юркнуть за широкую и надёжную спину Раммштайнера, который награждает вышедшего из образа «святого отца» мрачно-красноречивым взглядом и вытаскивает из бинтов на шее глубоко воткнувшееся в плотную ткань перо. — Я и говорю: пройдоха, — уже громче бурчит отсидевший тощий зад на жёсткой деревянной скамье Бадо, едва не выронив сигарету изо рта. — Ах ты, чёрт! — перо в его руке начинает тлеть, наполняя собор запахом палёного. Нилл морщит носик, стряхивает на пол последние пушинки, неловко приглаживает Хайне волосы и, сев на скамью, начинает складывать монеты аккуратными столбиками — так Нейлзу будет удобнее считать. — Отнюдь, призывающий нечистого в храме сын мой, — в тон ему отвечает падре, тотчас же возвращаясь к своему амплуа, и складывается впечатление, что он немного верит в то, что говорит: — Неисповедимы пути Господни, и откуда нам знать, каким способом Он решает подарить людям надежду? Пока приведший себя в порядок Хайне проверяет оружие и распихивает по карманам запасные магазины и обоймы, Бадо торопливо глотает дым и глубокомысленно хмурится, обдумывая услышанное. В воцарившейся тишине слышно даже, как позвякивают монетки. — Это как ложь во спасение, — вдруг произносит Раммштайнер. — Именно, — падре расплывается в улыбке волка, прикинувшегося невинной овечкой. — Если Бог допустил, чтобы люди поверили в чудо, мне ли идти против Его воли? Он запрокидывает голову, поправив на переносице очки. — Возможно, так я сумею Ему понравиться. Из-под высоких сводов собора, словно в ответ, опускается очередное перо.