My Misery

It's calling me, my misery What you gonna do, what you gonna do, what you gonna do It's hunting me, my misery What you gonna do, what you gonna do, what you gonna do

Метка на его шее пестрела темно-розовым, обезображенным шрамом. Чужая, ненавистная, заставляющая бесится в немом гневе и сжимать кулаки от боли в душе, потому что его - его! - омега помечена другим. Помечена без причины и даже без чувств. Мертвая метка на месте, где должен был расцветать знак его любви и преданности. Наруто кусал губы в яростном бессилье, проклиная себя, съедая заживо от чувства упущения, но раз за разом, вновь и вновь проводил взглядом по тонким линиям рубцов складывающиеся в причудливо переплетенную фигуру. Саске никогда не скрывал ее, когда они оставались наедине, выставляя уродливую метку напоказ, словно ему доставлял удовольствие пустой взгляд Узумаки. Учихе нравилось дразнить его. Их отношения были словно мутная болотная вода: без ясности в разговорах и ласки в сексе. Лишь вязкие минуты наедине связывали их в некое подобие пары. Саске, который по насмешке судьбы оказался омегой, не позволял полностью властвовать над собой. Он был сильным, сильнее обычных омег и большинства альф, был волевым и свободолюбивым. Учиха был словно грозовое облако, скользя по жизни без труда и обязательств. Иногда Наруто казалось, что Саске даже больший альфа чем он сам, но тут же отдергивал себя, точно зная, не будь Учиха омегой (или бетой) – то никогда они не были бы вместе. Учиха Саске был неправильным, он выделялся среди всех своей необычностью и хрупкой, едва уловимой капелькой безрассудства на грани с жестокостью. И, наверное, Наруто запал на него с первой же секунды как увидел, даже сам не понимая еще этого. Узумаки было уже двадцать лет, тогда как Саске только-только исполнилось шестнадцать. Он насмешливо улыбался, снисходительно глядя на Узумаки, а его едва заметный, еще не оформившийся до конца запах уже щекотал сознание Наруто необъяснимым, но до сладкой дрожи приятным, пряным ароматом, который кружил голову, смешиваясь с удушливым июльским зноем. Та случайная миссия, сведшая уже вполне опытного джонина Узумаки Наруто и молодого чунина Учиху Саске по одной дороге – казалась самой судьбой. Шея Саске еще была чиста. После той мимолетной встречи, Наруто не пересекался с ним около четырех месяцев, пока Цунаде снова не поставила их команды вместе. За все то время, не проходило и дня, чтобы Наруто не вспоминал строптивого мальчишку, не строил иллюзий их возможных отношений и планов того как обратить на себя внимание. Зверь внутри Узумаки нетерпеливо ждал своей минуты. Саске был все так же спокоен и насмешлив, как и при их знакомстве. Его глаза были заинтересованы, а запах… Наруто чуть не зарычал от злости! Резкий, отталкивающий – запах помеченной омеги. Чужой. Недоступной. Яркая метка, расползавшаяся вдоль сонной артерии, была словно кунай в сердце. Наруто опоздал. И в ту минуту казалось безвозвратно. Ревность удушливой, черной ненавистью вперемешку с растерянностью и сухим, словно песок в пустыне, отчаяньем разъедали душу. Хотелось крушить все подряд, хотелось сорваться, убивать. Ведь он опоздал! Упустил. Его омега – теперь чужой. Только гордость перед самим собой и намертво вбитые в Академии уроки выдержки не позволили ему тогда натворить бед. Узумаки не оставалось ничего другого кроме как отступить, подавляя в себе инстинкты, борясь с собой и своими разбитыми в кровавые осколки чувства. Но глубоко в душе его зверь еще долго выл и скулил, оплакивая эту невосполнимую потерю. Два года с того момента пролетели в одно мгновение. Наруто старался как можно реже пересекаться с Саске. Правда, старался. Но безуспешно подавляемые чувства никак не позволяли отпустить окончательно. Ему везде мерещились те самые пряные нотки, которые он слышал при первой их встрече. Снились насмешливые черные глаза. Наруто тянуло к омеге всей сущностью. Он изнывал от желания снова оказаться в том изнуряющем, но в таком прекрасном, знойном июле. Иногда наступали дни, когда Узумаки был готов на все закрыть глаза. Готов был отпустить себя, унизиться, лишь бы на секунду, на одно чертово мгновение – прикоснуться к теплу молочной кожи. Но альфа внутри него – до отчаянья уязвленная однажды – не позволяла оступиться. Не позволяла, не позволяла, не позволяла: сделать шаг навстречу, покорится чарующим до сих пор глазам, бросить все к его ногам. Наруто был сильным. Был сломленным. Отчаянным и, наверное, незаконченным. Забыть, не оступиться, сдерживаться, не думать…забыть, забыть, забыть его, вырвать из сердца, не мечтать о нем… своем страдании… забыть, до того момента пока… …омега пришел к нему сам. Был конец дождливого февраля. Саске стоял перед ним – напряженный, собранный и серьезный – внимательно всматриваясь в его ошеломленное лицо. Он снова пах тем потрясающим пряным запахом, хоть и с примесью горечи, которая растворялась в усиленном чужим желанием возбуждении. Учиха Саске стоял на его пороге. Они были почти незнакомы. Были чужими друг другу. У Саске начиналась течка. И он пришел к нему. К нему. Наруто снова окружал тот знойный июль. Его зверь бесился, разрываясь между желанием и гордостью. Хотелось обладать этим омегой, хотелось оттолкнуть его – меченного и оттого ненужного – хотелось упасть к его ногам и закрыть перед его носом дверь. Наруто сильный. Он сможет, он справится, не упадет в омут с головой. Только вот Саске делает его слабым. Наруто запутался: в действительности, в чувствах, в своем и чужом желании. Разум, не переставая, твердил: хватай, обними, прижми. Иначе снова упустишь, потеряешь, только теперь навсегда. Но Узумаки был альфой – он не умел уступать, боялся прощать и оттого не был уверен в том, что Саске снова его не предаст. Он может быть грубым. Он может взять свое. Скорее всего, так и будет – если Саске сделает шаг за его порог. Но к чему все приведет? Наруто был жадным. И ревнивым – он до сих пор ощущал ту черную, вязкую ревность – есть ли у них будущее? В тот день, в тот дождливый февраль Учиха Саске пришлось самому решать свою судьбу. Узумаки почти колотило пока он срывал с податливого, но все еще такого гордого, свободолюбивого омеги, одежду. Стараясь не смотреть на обезображенную шею, он оглаживал чужие обнаженные бока трясущими руками. Покусывал напряженные соски, целовал шепчущие что-то губы. Его зверь бесился от ярости внутри, и Наруто поддавался ей, действовал грубо, почти жестоко. Резко развернув омегу, он раздвинул его ягодицы, ненасытно всматриваясь в сжимающийся, истекающий смазкой анус. Хотелось войти немедленно. Одним толчком. Чтобы причинить боль, растянуть, заполнить собой. Как и должно было быть с самого начала. Сдерживаясь из последних сил, Наруто непослушными пальцами складывает специальную медицинскую печать, которая не позволит Саске зачать. Не то чтобы он не хотел этого, просто… он ничего не знает про Учиху. Не знает, какая у него семья, не знает что он любит, не знает чего хочет от жизни. Дернувшись от опалившей низ живота боли, Саске резко поворачивает голову и смотрит расширенными от шока и обиды глазами прямо в лицо Наруто. Проигнорировав его, Узумаки сильнее обхватывает белоснежные бедра – он уверен, на утро там будут пестреть синяки – снова раскрывая ягодицы и плавно, но не щадя врывается в неподготовленное нутро. Саске вскрикивает, вцепляется зубами в руку, глухо стонет. От боли и оттого как Наруто дополняет его, заполняет, всего без остатка. Учиха сжимается так сильно, что у Наруто перехватывает дыхание, он застывает, не решаясь двигаться. Саске такой тугой и узкий, даже не смотря на обильно сочившуюся смазку, что ярость и желание причинить боль затихает. Наруто ждет. Он все сильнее и сильнее впивается пальцами в чужие бедра, его трясет – от возбуждения, осознания, власти: вот он в его руках – Наруто глубоко вдыхает необычный, такой прекрасный, запах похоти омеги. Перед глазами расплывается, альфе жизненно необходимо начать двигаться. Саске все еще скулит, рвано всхлипывая. Узумаки не интересно, есть ли слезы в его глазах, плачет ли он от грубости или нет. Альфа не хочет задумываться о том, что чувствует в эту минуту омега. Он подается немного назад и обратно вперед, не резко, но Саске все равно давится стоном. Учиха пытается расслабиться, но неутихающий жар и растянутость входа сковывает его тело, заставляя напрягать все мышцы. Он не пытается отползти, не пытается протестовать – наверное, в глубине души Саске догадывается, что так и должно быть, что он сам виноват, что заслужил.… И Наруто каждым новым движением подтверждает его хаотично вспыхивающие мысли: да, заслужил, потому что не его, потому что не справился, позволил чужому альфе взять верх над собой, позволил поставить метку. Саске не сопротивлялся. Их первая ночь была проклята. Она дала им унять терзающий тела огонь, но погрузила в еще большую бездну отчаянья разумы. После, Саске приходил к нему снова. Сначала только во время течек, потом чаще. Он всегда сам делал первый шаг. Они почти не разговаривали - не знали о чем. У них не было никаких отношений, не друзья и не любовники. Наруто бывал груб и не сдержан, но Саске не жаловался, молча снося все происходящее, пока однажды во время секса Узумаки не потребовал скрыть чужую метку с глаз. Просьба была словно пощечина. Саске ощетинился, вцепился в чужие плечи, за которые держался, ногтями, раздирая их до крови, выгнул шею, выставляя метку напоказ, чтобы Узумаки видел и так же испытывал боль. Тогда они впервые подрались. Саске перестал прикрывать метку в присутствии Наруто, зля его, распаляя. Он подставлял шею, пытаясь урвать поцелуи, но Узумаки постоянно отворачивался, не желая не просто смотреть – даже прикасаться. Правда взгляд то и дело возвращался на место и тогда он не мог не прослеживать тонкие рубцы линий. Иногда хотелось впиться в эту шею клыками. Разодрать до крови, смывая чужую метку. Наруто подавлял это желание изо всех сил – зная, случившегося не изменить. Саске не его омега. Никогда не был, никогда не станет. Он может его трахать, они смогут даже завести ребенка, но единения между ними не будет никогда. Спустя почти год после начала их странных недоотношений, Саске впервые попросил не ставить ему противозачаточную печать. Была в его взгляде какая-то несвойственная покорность, хотя голос все так же оставался твердым и непристрастным. Он был усталым – только-только вернулся с миссии – от него пахло потом, немного кровью и начинающейся течкой. Наруто всего заколотило от этой просьбы. Он уже давно смирился, что Саске всего лишь его страдание, его испытание. В их паре именно Учиха был хищником, и именно он охотился за Узумаки. Смотря, как омега неспешно скидывает с себя одежду, смотря на его полувозбуждённый член, на густую, белесую смазку, тягуче скатывающуюся по внутренней стороне бедра, Наруто понимал, что именно сегодня он сорвется. Он не может больше терпеть все происходящее. Саске давно уже не вскрикивал и не стонал при первом проникновении. Его тело настолько подстроилось под Наруто, что даже самый грубый и поспешный секс не приносил дискомфорта. Сегодня же было иначе. Казалось, его просьба сорвала все внутренние барьеры и Наруто, наконец, спустил с цепи зверя живущего в нем. Твердый стол неприятно врезался в живот, грубо скованные за спиной руки ныли. Наруто врывался в него короткими, злыми толчками, даже не обращая внимания на то, как сухо было внутри омеги – течка только начинала разгораться. Саске уткнулся разгоряченным лбом в прохладную поверхность столешницы. Было жарко. Неудобно. Развратно. Он хотел поддаваться назад, интенсивнее насаживаясь на член альфы, но сильные руки Наруто крепко удерживали его. Неожиданно Наруто покинул его тело. Саске застонал, ощущая пустоту внутри себя, сжался, немо требуя снова быть наполненным. Узумаки перевернул его на бок, раздвинул широко ноги, и снова пронзительно сильно и глубоко вошел. Они оказались практически лицом к лицу, что случалось очень редко, обычно альфа брал его только сзади. Глаза Наруто были красные, из-под губ выглядывали острые кончики клыков. Он был прекрасен. Саске зажмурился и застонал. Толчки становились все более и более рваными, твердый живот Наруто терся о его член и Учиха чувствовал, что они оба все ближе и ближе к концу. Внутри все горело и вспыхивало от наслаждения, Саске сжимался, постанывая и скуля, хотя хотелось кричать в голос. Затекшие руки уже почти не чувствовались, напряженные бедра слегка подрагивали, но это было лучшее что когда-либо происходило с ним. Он кончил, когда почувствовал растекающуюся внутри сперму Наруто и набухающий, невыносимо сильно растягивающий его изнутри, узел. Почти в прострации он почувствовал, как рука альфы хватает его за волосы, оттягивая голову, и острые клыки до крови впиваются в старую, мертвую метку. Время застывает. Саске кричит. Его трясет от боли, перед глазами все черно, только отблески звериных глаз вспыхивают красным. Кровь течет из разорванной артерии по груди, смешивается с его спермой, пачкает стол, альфу… Саске оказывается в вакууме. Наруто пометил его. Наконец. Пометил. Отвоевал. Спас. Наруто спас его! Из кошмара, в котором жил Саске. Из обстоятельств, в которых оказался. Наруто теперь только его, а он полностью принадлежит ему. Сознание ускользает… Узумаки почти урчит, глубоко вдыхая чистый, ничем не испорченный пряный запах шалфея. Он сходит с ума от осознания, что этот омега все-таки его. И метка… все еще окровавленная, разодранная, но уже затягивающаяся – теперь его. Наруто счастлив. Удовлетворен. Им еще через многое придется пройти. Многое придется выяснить. Лучше узнать друг друга. Понять и простить собственные ошибки. У них впереди долгий путь, но главный шаг они уже сделали.