Нечто в темноте

      Мэйбелл сидела у камина с книгой в руке. Огонь играл тенями, тихо скрипела, качаясь, люлька с младенцем, осенние листья медленным танцем летели к земле, не зная, что их красота недолговечна. Шуршанье длинной юбки, шелест страниц, шёпот слов:       – В день Жатвы, в самый тёмный час, во тьме леса проснётся Нечто…       Звучали голоса родных, мяукала домашняя кошка, плакал младенец, и матушка успокаивала его колыбельной, но юная Мэйбелл не слышала. Она предпочитала не слышать звуков жизни, для неё играла её собственная музыка.       – …Нечто будет звать, звать на осенний пир в лесу, с феями и духами, зверьми и птицами…       Одиночество было стезёй Мэйбелл в этом мире. Её серые глаза всегда смотрели в ночь, уши не слышали советов матери и отца, пропускали мимо то, что говорили у неё за спиной. А говорили, что она – сошла с ума, что непрошеной явилась в этот мир.       – …Возьмёт Нечто в руки свирель и начнёт играть, и чем дольше станешь слушать, тем глубже окунёшься в темноту…       Голос Мэйбелл звенел лирой, но другие девы остерегались слушать её странные напевы; каштановые локоны обрамляли милое и кроткое лицо, спадая до тонкой талии, но ни один юноша не хотел её; она творила, но никто не читал её стихов.       – …Не туши свечей, не ходи в лес на звук свирели, не садись с духами за стол, иль никогда из-за него не встанешь…       Мэйбелл закрыла книгу. Дом уж спал, темнота сгущалась по углам, а сквозь шорох ночи слышен был тихий зов свирели. Задумавшись, девушка подошла к окну. На её глазах в свете точек звёзд листья обращались феями. Их кленовые крылья трепетали, тела – как у мотыльков, а зрачки – фонарики. Они танцевали под свирель и звали на пир.       – Я так хочу пойти! Но можно ли? – спросила Мэйбелл у кошки, дремавшей на подоконнике.       – Конечно, мурр-можно, – ответила та. А может, это Мэйбелл ответила сама себе.       – Но это же безумие!       – Безумие – не посетить Осенний пир, мурр, – хвост кошки дрогнул, будто во сне она схватила мотылька.       – Тогда я пойду.       Отыскав в углу старую птичью клетку, Мэйбелл поставила в неё пять свечей, зажгла их от последнего уголька в камине и закрыла дверцу. Подняв клеть за цепочку, девушка пошла к двери. Она знала, как скрипят ступеньки крыльца, и потому скинула туфли. И вот её узкие стопы в одних чулках ступили на мягкий ковёр листьев. Феи прыснули в стороны от света, а мелодия затихла. Мэйбелл вгляделась в зёв темноты: мрачные стволы, паутинки на лёгком ветру, крылья ворона и огоньки средь полуобнажённых ветвей. Но уши жаждали слушать дальше. Тогда девушка облизала пальцы и затушила первую из пяти свечей в клетке. Снова заиграла свирель, и она пошла вперёд, на её звук.       Шаги не слышны были на покрове листьев и мха, но голос музыки разрезал лес. Жёлтые и красные очи бесконечно наблюдали за пришелицей, феи кружили рядом с птичьей клеткой, пытаясь дотянуться до огня. Мудрый чёрный филин подлетел к Мэйбелл и уселся ей на плечо. Девушка, напевая под мотив свирели, погладила его по шёлковым перьям.       – Ты знаешь ведь, что сегодня ночь Жатвы? – спросила птица. Круглые, как монеты, глаза горели золотом.       – Конечно. И я иду на Пир, – ответила девушка. – Там же будет Нечто, правда?       – О, он – король Пира, – филин махнул крылом. – Но если хочешь, чтобы он полюбил тебя, придётся соответствовать вкусу Темноты. Здесь сверни направо.       Мэйбелл свернула и подняла свой фонарик. Закуток из боярышника и чертополоха осветился дрожащим пламенем.       – Но здесь же ничего нет! – с обиженным негодованием воскликнула Мэйбелл.       – А ты затуши свечу, – посоветовал филин и улетел, только захлопали крылья, заслонив звёзды.       Огонёк зашипел под пальцами Мэйбелл, и света стало ровно столько, что она увидела обитательницу уголка. Она была прекрасна: белая кожа, чёрные волосы, гранаты на шее и одна, две, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь ног.       – Ты идёшь на Пир? – спросила паучиха.       – Конечно, – кивнула ей Мэйбелл и присела в книксене. Закачалась клетка со свечами.       – Тогда почему одета не по моде? Снимай сейчас же эти тряпки!       Девушка поставила фонарик на траву, и его тут же облепили феи-листья. Сняла она корсаж, и платье, и три нижние юбки, рубашку и даже чулки. А паучиха вытянула из брюха шёлковую нить и стала одевать её в белое платье. Тонкие кружева ложились слой за слоем, обволакивая тело Мэйбелл, а другой парой ног искусница плела диадему из терновника и плюща, путала волосы гостьи и украшала их перьями и костями. Закончив с платьем и причёской, паучиха увенчала голову девушки диадемой и пожелала счастливого пути.       Благодарно поклонившись, Мэйбелл подняла фонарь и пошла дальше. В новом платье, с распущенными волосами ей было так легко, что она прибавила шагу. Убыстрилась и мелодия флейты. Под босыми ногами пружинили мхи, корни и ветви расступались перед ней. Поняв, что никому и ничему не отсрочить её встречу с Темнотой, Мэйбелл затушила третью свечу и побежала, ветерок ласкал её кожу.       Но ей пришлось остановиться: путь преградили скрещенные, словно алебарды, ветки двух грабов. В коре открылись рты, полные зубов-щепок, и стражи проговорили в унисон:       – Дальше пути нет!       – Но я иду на Пир! Сам Нечто пригласил меня. Слышите его свирель? – Мэйбелл напела мотив, но либо грабы были глухи, либо у них вовсе не было ушей, но они не спешили поднять ветки. – Да что же такое? Я пришла вовремя?       – Да, – ответили они.       – Я правильно одета?       – Да, – голоса снова в унисон.       – Я могу пройти?       – Нет! – отрезали стражники, и Мэйбелл разозлилась. Она открыла клетку, и полыхнули оставшиеся свечи. Горящие феи запутались в сучьях стражей, и они занялись огнём. Стражи взвыли и замахали ветвями, пуще разжигая огонь, а гостья проскользнула мимо них.       Дальше Мэйбелл не бежала, но шла. Мелодия звучала очень громко, занимая все её мысли, и она грезила, как кружится в бесконечном вальсе с Темнотой. Нечто был где-то близко, он следил за ней, он ждал и вожделел.       Посреди полянки, выложенной спиралью чёрных, блестящих камней, стоял стол. Он был пуст, но флейта звучала совсем рядом. Мэйбелл уже знала, что делать. Она затушила четвёртую свечу, и её пальцы почернели, а глазам предстал Осенний пир. За столом сидели и вкушали яства семирогие олени, волки с янтарными глазами, барсуки, лисы и ежи, зеленокожие дриады и наяды с тиной в волосах. Огромный чёрный дрозд наливал всем крепкий грог, а другие птицы вторили флейте, на которой играл Темнота. Нечто сидел во главе стола, и тело его было сгустком сумрака, руки – лозами гнилого плюща, а лицо – белой маской прекрасных черт.       – К нам пожаловала главная гостья праздника, – Нечто отложил свирель. – Милое дитя!       – Приветствую тебя, король лесной Темноты! – Мэйбелл совершила глубокий поклон. Другие участники пиршества зашептались. – Я долго скиталась в мире своих грёз, сторонясь других людей, и вот я пришла. Позволь же мне присоединиться к пиршеству.       – Позволяю.       Нечто одобрительно кивнул, и гостья, радостная, села за стол между дриадой и одним из волков. Последнюю свечу в клетке она поставила рядом на стол. Дрозд тут же налил ей полный бокал грога, красного, как кровь, и Мэйбелл выпила его до дна, заела осенним тыквенным пирогом, попросила ещё вина. Но не для себя. Она налила немного в блюдце. Феи припали к напитку, глаза их загорелись багрянцем, и полёт стал походить на дикий танец.       Заглядевшись на них, гости встали танцевать, а Нечто снова взялся за свирель. Не став противиться музыке, Мэйбелл допила вино и встала в круг. Хоровод зверей и духов нёсся вокруг неё в одну сторону, а она – в другую. Кружевной подол паутинного платья летел, взметая листья и обнажая тонкие ноги. Нечто парил рядом и любовался танцем. И чем дольше он глядел, тем сильней убеждался, что пришелица – его.       Отпустив свирель играть саму по себе, он подхватил Мэйбелл и закружил её в вальсе, а остальные встали, хлопали и топали. Музыка одну за другой разрезала струны, связывавшие девушку с миром людей, свеча в клетке становилась всё короче.       Решив, что гостья Пира достаточно разгорячилась, Нечто объял её и наградил долгим томным поцелуем. Но ещё билось сердце, и теплился свет.       – Готова ли ты навеки покинуть человечество? – прошептал он ей на ухо. Другие гости замерли в восторге.       – Готова, – пролепетала она, краснея и обнимая тьму за шею.       – Тогда будь моей, – снова поцелуй.       – Сейчас, я возьму свою свечу.       Выскользнув из рук Темноты, Мэйбелл добежала до стола и забрала клетку. Огонёк едва трепетал на дне в луже воска, но ещё горел. Она прижала его к груди – последний свет, последнюю нить, а Нечто подхватил её на руки и унёс с поляны. В обители мрака, в темноте сентября, среди мягких мхов и камней, у теней леса своя жатва.       Чёрный коготь рассёк паутинное платье, и шёлк волной лёг у ног Мэйбелл. Нечто убрал её волосы за плечо и покрыл шею горячими поцелуями, а бледные ладони накрыл своими.       – Потушишь свечу? – в нетерпении спросил он. – Потуши, и навеки станешь моей.       – Я – твоя, – кивнула дева. И без того чёрные пальцы сжали фитиль. Зашипев, огонёк погас.       Вздохнув, Мэйбелл облегчённо погрузилась в ложе из нежной травы, и Мрак накрыл её. Тело, разум и душа слились воедино, принимая ласки, Темнота была в ней, а она – в Темноте, и текла кровь, и разрастался плющ в волосах.       Кончилась ночь Жатвы, небо затянуло зеленоватым свинцом, деревья сомкнули оголившиеся чёрные ветки, заперев клетку леса, кошка изловила последнего мотылька. Никто не знал о Мэйбелл. Она растворилась в Темноте, лес и ветер стали её домом, лишь стояла и ржавела на алтаре клеть с пятью огарками, а на следующий год снова заиграла в лесу свирель.