Пока не воссияет Лаурелин

Он осторожно спускается на первый этаж в темноте. Тихо, стараясь не скрипеть ступенями, зажимает рот обеими руками, чтобы даже дыхание не выдало, не потревожило никого из спящих домочадцев, ибо дышит он слишком шумно, со свистом, хоть и пытается унять волнение. Сердце под ребрами колотится, точно бешеное — он боится, что это заметно, слышно даже сквозь тонкие стены, тем более что спокойная ночная тишь не рождает посторонних звуков. Их производит только он сам. — Куда это ты собрался? Едва нога в легкой сандалии мягко соскальзывает с последней ступеньки и нащупывает твердость деревянного пола, из темноты выплывает огонек одинокой свечи. Нервы натянуты струной, напряжение достигает предела, поэтому он шарахается к стене и сбивает рога, сброшенные некогда серебристым оленем и подобранные отцом где-то в тирионских лесах. Кажется, будто подобного грохота достаточно, чтобы перебудить весь дом, но вокруг по-прежнему тихо — только фитилек оплывшей свечи чуть потрескивает, и капли желтоватого воска с глухим равномерным стуком падают вниз. Майтимо, чье бледное вытянутое лицо в обрамлении медной рыжины освещает слабый огонек, наклоняется и рывком поднимает на ноги младшего брата. Макалаурэ чуть покачивается, переводит дыхание, прячет взгляд, но Майтимо берет его пальцами за подбородок, с силой сжимает, заставляя смотреть на себя. — Так куда ты собрался? — Это мое дело, — Макалаурэ пытается сказать это твердо, но голос отчего-то дрожит. — Я наблюдал за тобой в последнее время, — жестко произносит Майтимо, не отпуская его лица. — В этот год ты часто стал уходить один по ночам. — Да, — чуть слышно отвечает Макалаурэ, понимая, что отрицать это бессмысленно — брат знает его слишком хорошо. — Ты брал с собой лютню, — замечает рыжеволосый нолдо, сосредоточенно хмурясь. — Но сегодня не взял. Что же изменилось? Теперь менестрель только молчит, сжимая тонкие бескровные губы. Да, он играл все это время, ибо музыка лилась прямо из сердца, но нынешней ночью должна звучать совершенно иная мелодия… до тех пор, пока не воссияет Лаурелин. — Молчишь, — задумчиво молвит брат, разжимая наконец твердые пальцы и обходя Макалаурэ по кругу. — От тебя пахнет душистыми маслами, ты тщательно расчесал волосы и надел новый плащ. Менестрель по-прежнему не размыкает уст, только сердце гулко колотится в грудной клетке — из-за Майтимо он опоздает непоправимо, и она уйдет, подумает, что испугался, что чувства его ненадежны и недостаточно сильны… — У тебя роман, — мрачно заключает рыжеволосый нолдо. — Как я раньше не догадался?.. — Да, роман. Теперь ты доволен? — Макалаурэ нервно теребит широкий рукав своего одеяния. — Мы можем обсудить это позже, а сейчас я должен идти. Он шагает к двери, но брат снова преграждает дорогу. Майтимо хмурится. — Прежде ты назовешь мне имя. Макалаурэ открывает рот, но не может произнести ни звука: волнение сжимает горло, мешая говорить. Он боится, что брат не поймет, а еще — что она непременно уйдет, задержись он хоть на мгновение. Мысли в голове лихорадочно путаются друг с другом, и Макалаурэ, хватая одну наугад, выуживает ее за хвост. — Может быть, прежде ты сам назовешь мне имя того, к кому тайно бегаешь по ночам? — выпаливает он так громко, что уж теперь-то, конечно, все в доме должны проснуться. — Впрочем, можешь не говорить — я и так знаю. Менестрель ожидает, что сейчас брат обязательно разозлится, или нахмурится, или же рассмеется ему в лицо, но Майтимо неожиданно застывает каменным изваянием, и неподдельное изумление мелькает в его глазах. — Ты… знаешь? Катастрофически мало времени для того, чтобы размышлять над странной реакцией брата, и еще меньше — чтобы отвечать ему. Пользуясь замешательством Майтимо, Макалаурэ резко отталкивает брата от себя, опрокидывая на него свечу, и бросается к заднему выходу, уже не оборачиваясь и не раздумывая ни о чем. Дверь за спиной затворяется с грохотом, — наверное, из-за ветра — и уже совершенно все равно, проснутся ли те, кого еще не разбудили упавшие оленьи рога или ругань Майтимо. Макалаурэ долго бежит по пустынным улицам Тириона, минуя чужие дома и сады, деревья в которых гнут ветви к земле от обилия сочных яблок и апельсинов. Легкие шаги отдаются эхом в полной тишине. Серебристый свет Тельпериона напитан влагой и ароматами вечного буйного цветения, от которого в полдень, на жаре, начинает кружиться голова. Теперь же Макалаурэ едва замечает красоты вокруг — лишь несется, тяжело дыша и держась обеими руками за яростно вздымающуюся грудь. Наконец он оказывается в условленном месте — посреди небольшой светлой рощицы близ Тириона, на поляне, травы на которой растут густо-густо и напоминают огромный душистый ковер. Тусклый, словно бы приглушенный серебряный свет заполняет травянистый круг — абсолютно пустой, если не считать сумеречных бабочек, чьи крылья отливают золотом, перетянутым блестящими черными нитями в длину. — Эру… Я опоздал… Она ушла… — бормочет менестрель, бессильно опираясь рукой о ближайшее дерево. Он долго стоит так, переводя дыхание, и отказывается верить глазам, когда из тени исполинских мэллорнов выходит фигурка вся в белом, и длинные золотые волосы чуть развеваются от мягкого теплого ветра. Она подходит ближе, и Макалаурэ задыхается снова, когда тонкие длинные пальцы ложатся на его запястье. — Ты опоздал, — замечает Артанис, однако в словах ее нет упрека. Голос звенит серебристыми колокольчиками, и менестрелю чудится в нем отзвук легкого смеха. — Прости, — он склоняет голову в знак смирения. — Я наткнулся на Майтимо. — У тебя не будет неприятностей? — На прекрасном лице появляется едва уловимое беспокойство. — Нет… — отвечает Макалаурэ — но не слишком уверенно. — Я думаю, что нет. Похоже, что он и сам… Впрочем, неважно. — Хорошо, — Артанис коротко кивает и тянет завязки на плечах. Легкие белые одежды соскальзывают вниз, на траву, и перед менестрелем открывается стройное бледное тело, коего он доселе взаправду не видел, хотя и воображал столько раз. — Это запретно, — замечает она как бы между прочим, переступая через платье и давая возможность рассмотреть себя поближе. Макалаурэ не спорит. Что это нарушение всех запретов, он понимает прекрасно — она его кузина, и они не женаты, и… Существует, разумеется, еще множество «и», одно из которых, наиболее значимое, является Феанаро. Менестрель не хочет думать сейчас про отца. Он хочет коснуться — и боится спугнуть хрупкость момента, поэтому медлит, избавляясь от собственных одежд, кои мягко опускаются на траву рядом с одеждами Артанис. — Тебе все равно, — говорит она, лукаво посмеиваясь. Даже в глазах — светло-голубых, почти прозрачных, как у всего Третьего дома нолдор — пляшут какие-то невесомые смешинки. Видно, что все вокруг ее забавляет. — Я люблю тебя, а остальное неважно, — Макалаурэ старается произнести это уверенно. А голос слегка дрожит на последней ноте, и ничего с этим поделать нельзя. «Остальное» невозможно просто отбросить, как одеяния, как паучка с мохнатыми лапами, что спускается с дерева на его острое обнаженное плечо, но сейчас о прочем и думать не хочется. Хочется поцеловать — и менестрель целует. Мягко, почти с робостью, не касаясь ничего кроме губ. — Я — твоя, — молвит Артанис, делаясь вдруг совершенно серьезной — даже глаза не смеются. — А ты — мой, — добавляет, увлекая его в ковер густой душистой травы. Как сплетаются рано или поздно тонкие ветви разросшегося кустарника, так сплетаются и два тела на поляне в тени крон исполинских мэллорнов — темные и золотистые волосы в тусклом свете мелькают поочередно, и слышны едва уловимые вздохи, но больше — ничего, ибо ночь напоена серебристой тишиной, коей не хочется нарушать. Они поднимаются с первыми лучами Лаурелин — небо переливается всеми цветами, ибо близок час слияния Древ, а час разлуки — и того ближе. — Давай сбежим отсюда, — негромко произносит Макалаурэ, вынимая мелкие веточки и травинки из золотых волос. — Куда же бежать? В Альквалондэ к телери? — Снова взмывает в добродушной насмешке тонкая светлая бровь. — Нет. Дальше. За море, — говорит менестрель, вдруг воодушевляясь этой идеей. — В неизведанные земли Эндорэ, где нас никто никогда не сыщет. Артанис качает головой, вздыхая едва уловимо. — Даже там нам вместе не быть. — В голосе слышится отзвук грусти. — Тогда пронесем нашу любовь сквозь эпохи… — Макалаурэ разворачивается к ней и быстро целует разомкнутые, пахнущие клевером и вишней уста. — Да, — молвит Артанис, медленно кивнув головой в знак согласия. — Пронесем. Они расстаются на опушке рощицы, и Макалаурэ возвращается в дом к часу слияния Древ, проникая в свои покои незамеченным, после чего вскоре слышит хлопанье дверей и хриплые со сна голоса братьев. Очень хочется спать — но менестрель приводит себя в порядок и через силу спускается на завтрак. Вызывать к себе подозрений никак нельзя, и он решает перетерпеть в очередной раз. Он все должен перетерпеть — ради того, чтобы вновь свидеться с Артанис спустя очередные пять циклов Древ. Весь завтрак Майтимо смотрит на него долгим тяжелым взглядом, не предвещающим совершенно ничего доброго, однако и сам он — Макалаурэ видит это столь же ясно, как и извечное недовольство на лице отца — выглядит уставшим, почти больным, ибо под глазами залегают глубокие темные тени, а рот так и норовит скривиться в зевоте. Неужели Майтимо так переживал за него, своего брата? Или здесь кроется нечто иное? Макалаурэ не уверен, что действительно желает все это знать. После приема утренней пищи Майтимо, улизнув из-под сурового взгляда Феанаро, увлекает менестреля в сад, где спрашивает жестко и напрямик: — Скажи мне, кто он. Клянусь именем Илуватара, это останется между нами. — Он?! — Макалаурэ от удивления роняет сочный подрумяненный персик, который сорвал было и хотел съесть. — Ты, верно, хотел сказать — она? Или нет?.. — Она? — рыжеволосый нолдо на мгновение принимает растерянный вид, но быстро берет себя в руки. — Да, разумеется, я так и хотел сказать. Отчего же вы ото всех скрываетесь? — Будь это только моя тайна, я бы тебе открылся, но я связан обещанием, которое не могу нарушить, — тихо отзывается менестрель, все еще пребывая в небольшом замешательстве от того, что удумал про него брат. — Хорошо, — после длительной паузы соглашается Майтимо. — Пусть так. Это твоя жизнь. Ступай. Макалаурэ уходит, то и дело оглядываясь. Когда тонкая фигурка менестреля скрывается в доме, Майтимо тяжело опускается на скамью в тени плодовых деревьев и откусывает от оброненного братом персика, питая безмолвную надежду, что Макалаурэ сказал правду и не наделает глупостей, не пройдет через те же страдания и не будет жить в вечном страхе разоблачения, в коем вынуждены жить они с Финдекано.