Заблуждение

— Может, всё-таки не будем? — Не канючь. Попробовать надо всё. Артур с живым интересом приподнимает руку, прикидывая вес кандалов: тяжёлого кованого браслета и тянущейся за ним ввинченной в стену цепи. «Мелочиться» и «Артур Хеллсинг» — понятия несовместимые: если уж наручники, то не какие-то там декоративные игрушки, пристёгнутые к раме кровати, а глубокий подвал особняка и натуральные средневековые кандалы; если уж «пробовать» — то на полную катушку. С самого первого затяжного поцелуя («Не дерись! Просто интересно, вдруг усы добавляют поцелуям каких-то неземных ощущений, а я так и буду бриться всю жизнь в неведении...»), с самого первого раза, когда Артур подбил его жарко и стыдно отдрочить друг другу за платаном в публичном парке, Шелби и опасался, и предвкушал, что этим дело не кончится. Но что дело зайдёт настолько далеко, и предполагать не мог... — Знаешь... Есть местечки, где девочки делают это профессионально. — Шелби, я не хочу, чтобы меня профессионально порола какая-то там чужая девица. — Ты хочешь, чтобы тебя выпорол я? — скорбно уточняет Шелби, и Артур, в чём мать родила прикованный к стене цепями, утвердительно встряхивает растрёпанной шевелюрой. О Господи... — Надо было пригласить Айлендза. Вот уж кто выпорол бы тебя с удовольствием. — Цыц! Не поминай всуе! — Помню я, помню... — Выпороть-то выпорол бы. А по ходу дела наверняка зачитал бы статьи из уголовного кодекса, касающиеся наших невинных развлечений. И не выпустил бы меня, пока я не вызубрил бы их дословно, — Артур протестующе вскидывает руки и секунду таращится на лязгнувшие увесистые кандалы, будто совершенно забыл, откуда те взялись. — У нас слишком разные представления о весёленьком. Весёленькое. Артур сложен, как чёртова греческая статуя, разве что опирается на стену в отнюдь не классической, вызывающей позе. Шелби не отказался бы перейти к весёленькому времяпровождению прямо сейчас, не взбреди Артуру в голову разнообразить их веселье ещё более затейливыми причудами. — Про стоп-слово не забудь, пожалуйста. — Только о нём и буду думать. Шелби пробует на руке тонкий гибкий хлыст — что и говорить, не поглаживание. Жёсткая генеральская форма сковывает движения, но когда Шелби собирается снять мундир, Артур живо протестует, с насмешливым обожанием лаская его взглядом. Шелби фыркает: — Конечно же. Твой фетиш. Ну ты и девчонка, Артур. Подначку он сопровождает лёгким ударом хлыста по отставленным ягодицам. — Это ты тут прячешь за униформой явно девчоночьи ручки, Шелби. Да я своим хреном могу тебя сильнее отшлёпать! Шелби стискивает зубы, и следующий удар опускается свободно, с присвистом. Артур содрогается всем телом, но одобрительно выдыхает: «Вот так...» — и Шелби повторяет. И ещё раз. Спина Артура при каждом ударе заметно напрягается, вызывая в Шелби чувство неловкости и одновременно завораживая выразительностью немых вскриков тела. Следы от хлыста не сразу, с заминкой проявляются на коже красными полосами, на ощупь кажется, что они пышут жаром. И если Артуру всё ещё мало, Шелби готов всыпать ему остаток попозже, а самому ему уже слишком не терпится сменить хлыст в руке на другой давно прямой и упругий предмет. Густой крем в спешке ложится комками — размажется, отмахивается в уме Шелби и, поёжившись, невольно припоминает их с Артуром первый блин, когда о необходимости подручных средств они не подумали; а задница в тот раз понятно, чья была, и Шелби, не жалея крепких словечек, клялся, что больше никогда... Он наспех закрывает круглую коробочку и швырят на стол; та, не удержавшись, скатывается, кружится по каменному полу, дребежа, и назойливый, нарастающий звон будто подгоняет Шелби. Он опирается рядом с Артуром рукой о стену, широкий обшлаг с серебристыми нашивками на рукаве рядом с железным браслетом оков, и, поймав наконец нужный угол, входит в готовно упирающееся тело, глубоко, пока не прижимается бёдрами к ягодицам, так завлекавшим жаром. Шелби замирает в тишине, на миг удовлетворённый просто ощущением тесно стискивающей плоти внутри, горячей кожи снаружи, зрелищем прогнувшейся широкой спины Артура — но только на миг. Необходимость движения нагоняет и подгоняет его, впечатавшиеся в кожу красные полосы как магнит притягивают внимание, придают резкости каждому неудержимому толчку. Это кто тут с кем чего грозился своим хреном сделать, Артур был прав, в этой пошлой игре есть своя изюминка... Он прикусывает лоснящееся от пота солёное плечо, обхватывает талию Артура, спускается ниже, ладонью приглаживает жестковатую поросль... и замирает, нашарив вяло болтающиеся причиндалы. — Артур? Отсутствие обычных подначек, нехарактерную линию поникших плечей Артура Шелби подмечает запоздало. Вот чёрт! Идиот! Оба! Доигрались! — Стоп-слово! — спешно разъединяя липкие от пота и крема тела, Шелби звонко шлёпает Артура промеж неуютно оттопырившихся лопаток. — Проклятие, Хеллсинг! Ты же раз десять повторил свою дурацкую шутку. Артур упрямо, вызывающе молчит, но Шелби продолжать это сумасшедствие не намерен. Он чуть не летит на пол, стреноженный спущенными брюками, с проклятиями подхватывает их одной рукой, другой разбрасывая одежду Артура в поисках оставленного вроде бы здесь, на столе ключа. Да не мелочёвка ведь, увесистая такая железяка, под стать кандалам, — куда она провалилась? В кармане же, осеняет Шелби. Трясясь от злости и стыда, он с трудом размыкает широкие оковы, задерживает в руке каждое запястье Артура, почти ожидая увидеть протёртую до крови кожу. — Артур, чтоб тебя три раза подбросило и два раза поймало, ну что ты творишь-то? Артур возненавидел свою затею всем существом, едва ощутил, как цепи сковывают привычную свободу движений, размах; когда понял, что ничего не сможет противопоставить, если Шелби затеет какую-либо каверзу (кто угодно, только не Шелби Пенвуд, конечно). Или просто, постучав пальцем по виску, со словами: «Артур, это уже слишком», — в назидание оставит его на пару часов в дурацком положении. Какой недоумок сочинил, что подобные практики: отдать полностью контроль в чужие руки, довериться, предоставить себя в распоряжение другого — помогают снять напряжение, когда изо дня в день приходится слишком много брать на себя? Скованность, беспомощность, боль, грубое напористое обладание... Ничего из этого Артур ни снимающим напряжение, ни хоть капельку возбуждающим не нашёл. Напротив, кажется, лишился последних иллюзий, что если жизнь поставит его, фигурально выражаясь, в подобное положение, расслабиться и получить удовольствие ему не светит. Зато есть, кому можно безоговорочно довериться в положении любой неловкости. Артур без предупреждения сгребает Шелби в объятия, прижимает, навалившись всем весом, к стене и обхватывает ладонью член приятеля, всё ещё предательски возбуждённый и радостно отвечающий на прикосновение, несмотря на сердитое сопротивление остальных частей тела. — Прости. Я идиот. Но незачем из-за этого терпеть неудобства тебе, — с влажным поцелуем в шею объясняется Артур. Схвативший было его за руку Шелби медленно разжимает пальцы и позволяет довести себя, грубовато и действенно, до разрядки. — Больше никогда, — сердито выдыхает он во влажные растрёпанные волосы Артура. Артур хмыкает в плечо Шелби, ценя его непоколебимое многочисленными фиаско упорство по этому вопросу, и с хулиганской улыбкой произносит на ухо стоп-слово, способное остановить угрозу пострашнее вошедшего во вкус и до сих пор переживающего Шелби Пенвуда: — Айлендз. И оба с облегчением, от души хохочут.