Игры, обезьяны и хвосты

- Обезьяна, - говорит вдруг Крюк задумчиво и повторяет, словно пробует на вкус: - О-безь-я-на… - Я тебя стукну, - меланхолично предупреждает Эмма. Генри спит за стенкой, а они вдвоем сидят и жмут на кнопки джойстиков, пытаясь работать в команде. Получается не очень – три руки это вам не четыре, - но старание заменяет все, что только может. Крюк хмыкает, не отрывая взгляда от экрана: ему все еще удивительны бегающие картинки, они завораживают и выглядят такими настоящими. Эмма сказала, что это не магия, но что еще это может быть? - Ты спала с обезьяной. Получив обещанный подзатыльник, Крюк ойкает и смеется, а через секунду умудряется прибить персонажа Эммы вместо противника. Он говорит, что это заговор против одноруких, Эмма в сердцах кидает джойстик в Крюка и сердито смотрит. - Мы проиграли из-за тебя. Я! – она тычет указательным пальцем себе в грудь. – Проиграла из-за тебя. Она злится, Крюк чувствует это кожей и щурится, чуть поворачивая голову. - Это с какой стороны посмотреть, – мудро замечает он, вкладывая другой смысл в их беседу, и пальцами перебирает кнопки: ему нравится, как они ощущаются. – Не появись я, ты и дальше спала бы с обезьяной. Ему кажется это безмерно смешным, и все же он вжимает голову в плечи. Однако ожидаемого тычка не прилетает. Это немного странно, и Крюк обеспокоенно глядит на Эмму. Эмма смотрит в одну точку, взгляд ее печален. За последнее время она пару раз проваливалась куда-то в себя вот так, и это, признаться, не так уж весело. Совсем не весело. Особенно, если подумать о том, что любимая женщина спала с кем-то другим. Крюк кашляет, привлекая к себе внимание и отвлекая себя самого от неприятных мыслей. - Ну, внешне он был не так плох, - пожимает он плечами. – По крайней мере, я бы не назвал его животным при первой же встрече. Он пытается говорить серьезно, но, в самом деле, это же ужасно смешно. Улыбка сама по себе возвращается на губы, Крюк всеми силами пытается ее прогнать, не думая о том, какие рожи корчит при этом. Он мог бы злиться на то, что делала Эмма все это время в Нью-Йорке, но злиться можно разве что на Регину, которая не сотворила Эмме прошлое монашки. Эмма вдруг хмыкает, совсем как он пару минут назад, и тут же отворачивается, словно считает стыдным смеяться над собой. - Я думала, что была счастлива, - говорит она, и Крюк отчетливо слышит горечь в словах. Слышит и понимает, что Эмма говорит совсем не о своей обезьяне. Что-то тревожит сердце, словно рука обвивается пальцами и сжимает их, выдавливая кровь. Крюк думает, что все это время Эмма была счастлива без них. Без него. И теперь, вернувшись туда, откуда все началось, Эмма сожалеет, что выпила зелье. Это дурные мысли, Крюк знает, но не может заставить себя прекратить. Пальцы его все еще бегают по кнопкам и крутят джойстик во все стороны, будто проверяют на прочность. Он думал о ней, настойчиво и беспрестанно, а Эмма жила спокойно и любила кого-то другого. Крюк вздыхает и трясет головой. С другой стороны, она была счастлива, не помня их. Словно у нее вырезали что-то из памяти, и только это заставило ее не думать о том, что было. А теперь, быть может, она жалеет лишь, что невозможно все это совместить. - Раньше я хотел бы оказаться на твоем месте, - говорит вдруг Крюк и понимает, что совершенно не то хотел сказать. Но Эмма уже смотрит на него заинтересованно, и пути назад нет. - Да, - кивает Крюк, глаза у него на самом деле серьезные, без шуток. – Когда умерла Мила… - горло перехватывает лишь на мгновение, это хороший признак. – Так вот, когда она умерла, я был бы счастлив забыть обо всем. Вычеркнуть из памяти ее мертвое лицо. Но потом я понял: вместе с плохим я забыл бы и хорошее. А это было не тем, с чем я хотел бы расстаться. Он рассказывает о Миле, но думает лишь, что не пожелал бы отпустить и то, что было у него год назад. Пусть немного, пусть больше желаемого, чем действительного, и все же – было. Крюк не представляет себе, как жил бы без Эммы. Без снов о ней. Эмма сочувственно смотрит на примолкшего пирата, и что-то такое настоящее читается в ее глазах. А потом она кладет свою ладонь на его руку, чуть повыше крюка. Пальцы у нее теплые и живые. Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Крюк принимает это за поощрение и тут же, забыв про джойстик, тянется вперед за поцелуем. Второй ладонью Эмма почти сразу закрывает ему рот. Но первую не убирает, и запястью все еще тепло. - Я спала с обезьяной, Киллиан, - говорит Эмма, это звучит почти жалобно. Как если бы она, наконец, признала то, что не хотела признавать. Крюк понимает, что это значит. Время. Еще немного времени. Или много – это уж как пойдет. Крюк в такой ситуации поспешил бы забить одни воспоминания другими, но то он. Эмма же не такая, как он, не так ли? Потому он ее и любит. Или, во всяком случае, не совсем такая. И за это он тоже ее любит. А еще она назвала его по имени. Снова. Догадывается ли она, что это значит для него? Крюк не давит. Иногда он бывает ужасно деликатен, и это то, что ему в себе не нравится. Однако это нравится окружающим. Это нравится Эмме. Только поэтому Крюк не настаивает. Он занимает прежнее место и смотрит, как Эмма, забрав пульт, снова включает игру. Крюку немного надоело в пятый раз проходить одно и то же, но он понимает, что Эмма таким образом отвлекает себя от плохих мыслей, и поэтому не возражает. А еще потому, что они с Эммой сидят рядом. Он ждал так долго, что мешает ему подождать еще немного? Совсем чуть-чуть. Все думают, что нельзя быть пиратом и не любить стремительный ветер, несущий тебя по волнам. Но ведь если ветер не будет иногда затихать, корабль разобьется, не добравшись до берега. - Я тоже немного мохнат, - Крюк все же решает оставить за собой последнее слово. – Если ты соскучишься по своему хвостатому другу… Эмма, закатившая глаза, и собственный смех мешают Крюку продолжить фразу. Крюк смеется, откинувшись назад, и думает о том, что непременно следует развить тему хвоста. В конце концов, кое-какой у него тоже есть.