В стране чудес

Мальчик сидел за столом, вполуха слушая рассказ учителя, и скучал. Скука его была похожа на огромного шмеля, бьющегося о стекло наглухо закрытой рамы. Такая же яркая, шумная, и в то же время незаметная для того, кто привык не видеть вещей не связанных с важными делами. А урок по истории королевского рода как раз был таким важным делом. Поэтому учитель полностью отдался ему, позволив тем самым, скуке ученика разрастись до чудовищных размеров. Ни одному дракону, даже волшебному, и за тысячу лет не удалось бы их превзойти. За окном же впустую пропадал чудесный теплый день. В него хотелось сбежать и там и остаться. Вместо этого приходилось сидеть в полутемной и душной комнате с единственным окном и старательно изображать полное внимание, иначе учитель сразу бы понял, что его подопечный думает не о том, что ему рассказывает, а витает мыслями где-то очень и очень далеко. Но в том-то и дело, что мысли мальчика витали не в далеких чужих странах, а совсем рядом, в саду, разбитом прямо под окнами. Там было много запущенных, густых кустарников, и лужаек, на которых росла в свое удовольствие никем не прирученная трава. В ней как в дремучих лесах бродили таинственные, жуткие и чудесные существа, притворявшиеся жуками, муравьями и букашками всевозможных форм и расцветок. А еще в той траве под старым вязом приютился большой муравейник, кипевший удивительной и загадочной жизнью. Мальчику никогда не надоедало наблюдать за муравьями ручейками, растекавшимися в разные стороны от своего дома и тащившими в него обратно разнообразный хлам, бесследно исчезавший где-то в бездонных недрах. Как же ему хотелось порою разрыть муравейник и увидеть зачем муравьям все эти стебельки и зернышки, но разорять чужой дом из любопытства казалось неправильным поступком, нерыцарским и от того постыдным. Поэтому он удовлетворял пытливость тем, что убегал к нему каждый день после занятий и обеда, и безмерно расстраивался, если не удавалось незаметно ускользнуть. Сегодня как-то по-особенному было томительно дожидаться окончания занятий. А окно как назло неотступно притягивало к себе взор. Он сам не знал почему, но едва стоило попасть ему в сад, как выбраться из него не представлялось возможным, словно сад был заколдован. Время в нем летело незаметно, а все тропинки вели вглубь, и не было ни одной, которая бы вела наружу. Правда, такое почему-то происходило только с ним. На взрослых колдовство не распространялось, наверное, оно было бессильно против них. Учитель вещал историю про славных рыцарей прошлого, описывая подвиги так, как их запечатлели в пожелтевших хрониках скорые на выдумку летописцы, а у мальчика из головы не выходила странная синяя гусеница, которую он нашел недавно на листочке молодого кустика. Она неподвижно висела как веточка, случайно прицепившаяся к растению, и он бы её ни за что не заметил, если бы её не выдала необычайная расцветка. Гусеница медленно и апатично поедала самый большой листик кустика, и ей нравилось это занятие. Сколько времени она уже занималась поеданием листочка, было великой тайной. Когда мальчик обнаружил её, лист был съеден на четверть с небольшим. На следующий день она продвинулась ненамного. Если бы у мальчика был выбор, то утром, едва проснувшись, он бы обязательно первым делом направился к ней, чтобы посмотреть, насколько уменьшился листочек. Но вместо этого ему приходилось высиживать на уроке и выслушивать всякую скучную болтовню про былые подвиги благородных предков, которые возможно никогда и не происходили. Кто ж не знает, что взрослые любят выдумывать то, чего не было, а потом выдавать эти выдумки за самую что ни на есть истинную правду. Мысли о гусенице были прерваны скрипом и лязгом тяжелой двери; обитая железным листом, та хлопнула на редкость оглушительно, легко перекрыв монотонный и тихий голос старого учителя. Тот сбился с мысли и умолк. – Продолжайте, – царственно махнул рукой неожиданный гость. Это был король собственной персоной; по неизвестной причине он решил навестить сына во время занятий. Однако и учитель, и ученик не спешили следовать милостивому разрешению; и того и другого одинаково мучил один вопрос – кого из них проверяют? В то, что король мог случайно забрести «на огонёк» они не верили. Старик полистал книгу как человек, сбившийся с мысли и теперь не знающий как её вернуть, и, после легкой заминки, прочистив горло, принялся читать первый попавшийся ему на глаза кусок летописи. Король слушал его молча, и чем дальше продвигался по тексту чтец, тем яснее на монаршем лице отражалось одобрение и расцветала гордость. Тогда как на лице его сына и наследника читались прямо противоположные чувства. К скуке мальчика прибавилась тоска. Он уже слышал эту историю прежде; более того, на одном из уроков учитель заставил его подробно разбирать каждую строчку нудного и невнятного текста, написанного неразборчивым почерком и на языке столь старом, что часть слов превратилась в невразумительную околесицу. Из неё с большим трудом удавалось понять только то, что речь шла об убийстве кого-то кем-то. Впрочем, описано всё было столь темно и напыщенно, что невольно возникало сомнение в правильности истолкования. – Как я тебе завидую, сын, – сказал король, когда чтец наконец-то замолчал. – Ты знакомишься со славными страницами прошлого, прикасаешься к истории нашего рода. Помнится, когда я впервые услышал эту историю, то испытал сильнейшее потрясение – шутка ли быть потомком драконоборца, это ко многому обязывает. Потом я ночами напролет мечтал повторить подвиг сэра Арториуса: убить дракона одним взмахом меча. – В летописи не сказано, что убит был дракон, – немного побледнев, сказал мальчик. Он не знал, как отец отреагирует на его робкое возражение – проигнорирует, или рассердится, – но любопытство оказалось сильнее страха. На все его вопросы учитель так не смог дать внятного ответа. – Там упоминается некое чудовище, которое пыхало огнем. – Ты знаешь других чудовищ пыхающих огнём? – нахмурился кроль. Его лоб пересекло ряд морщин. Он был уверен, что сын переживает такой же мальчишеский восторг, с каким он сам в детстве впервые воспринял эту увлекательную историю и был готов разделить его, чтобы снова почувствовать себя ребенком. Вместо этого он столкнулся с недоверием к достоверности описанного подвига. Предположение, что его благородный предок не был убийцей дракона, выглядело в глазах короля нелепым и кощунственным. Он, не задумываясь, отмел его. – Это было мерзкое и отвратительное чудовище, пожирающее женщин и детей. Ты должен гордиться великими деяниями прадедов и вести себя достойно, чтобы не посрамить их честь. Мальчик потупил глаза, и с упрямством достойным великих предков осмелился задать еще один вопрос, давно мучивший его: – А чудовище и чудо-юдо одно и то же? – Конечно, – ответил король, хотя и не понимал, чем вызван интерес сына. – Значит, я был прав, они образованы от одного слова, – почему-то обрадовался сын. Король растерялся, но не показал вида. – Какого слова? – Чудо. Чудовище – это нечто чудесное, верно? То, что никто не видел прежде? – Глупости, – рассердился король. Его ответ прозвучал непререкаемо и внушительно. От предположения сына он отмахнулся как от мошки, посмевшей своим появлением нарушить покой. – Чудовище – это чудовище и ничего более. Безобразное, жуткое, отвратительное. Оно никак не связано с чудесами. Не забивай себе голову всякой чепухой, мой мальчик. Но сын не сдавался. Король подивился его настойчивости и мысленно одобрил её. «Чувствуется порода. Настоящий боец». – А если чудовище будет не мерзким и отвратительным. Если оно будет красивым? Король оторопел от такого нелепого предположения и исподлобья зыркнул в сторону старого учителя, с безмолвным ужасом внимавшего разговору. По этому взгляду старик понял, что преподавать ему больше не позволят. Дабы не забивал голову наследнику разными ненужными глупостями. И никто ему не поверит, что он учил только правильным наукам и пресекал любые попытки его высочества выйти за рамки предмета. – Запомни, мой мальчик, – твердо произнес король. – Чудовища красивыми не бывают. Мерлин кивнул отцу, потому что тот ожидал от него согласия, но не поверил ему. Он видел, как девчонки визжали при виде гусеницы, точно перед ними был дракон, а не безобидное существо, питавшееся листиками. Они считали гусениц чудовищными. Совсем как отец. И поэтому не видели насколько те чудесны и невероятно красивы.